Хлюп.
Я не сразу понимаю, что это за звук, а когда понимаю…
– Лаура, ты что, плачешь?
Я разворачиваю ее к себе, но она закрывает лицо ладонями и мотает головой.
– Лаура!
Приходится осторожно отвести руки от ее лица: она действительно плачет. Щеки мокрые, глаза блестят.
– В чем дело?
– Я… – Она судорожно вздыхает, потом поднимает на меня взгляд.
– Что?
– Я…
Кроме «я» у нее ничего не выходит, поэтому я просто убираю мокрые дорожки с ее щек подушечками пальцев. Стираю их мягко, она опускает глаза, и тогда я смотрю на странное сооружение – перекладины вдоль стены, на которых висят мягкие разноцветные шарики и мягкие игрушки размером с детский кулачок: от низких к высоким (если так можно выразиться о росте годовалого ребенка). Меня уверяли, что так у малыша или малышки будет стимул все время подниматься, тянуться выше – когда ползание будет переходит в шаг.
Глубокий вздох совсем рядом.
Лаура поднимает на меня взгляд.
– Однажды я уже поверила в то, что все может быть хорошо, Торн. Поэтому…
– Однажды я совершил ошибку, Лаура. Но я хочу все исправить.
Дракон внутри меня дуреет от ее мягкого запаха – легкого, свежего, напоминающего о неуловимо коротком лете Хайрмарга, и в то же время такого острого, дурманящего, возбуждающего. Я отвожу прядки волос с ее лица и наклоняюсь к ее губам, пробуя их на вкус.
Нет, дракон тут определенно ни при чем, или мы просто дуреем вместе.
Ее губы соленые от слез, и меня сносит, как порывом Ледяной волны с Грайрэнд Рхай, одной из самых высоких точек Ферверна. Мой хриплый выдох врывается в нее, но Лаура упирается ладонями мне в грудь. Тонкая, хрупкая преграда, которую мне не составляет труда сокрушить – одним движением, ударом пламени. Я чувствую, как оно уже отзывается – ее странная, непонятная сила, которой сейчас боится весь мир.
«Тебе придется представить ее Мировому сообществу и позволить обследование, результаты которого будут обнародованы», – сказал мне Халлоран.
«Только после твоего племянника», – ответил я.
Больше мы с ним не разговаривали, но при воспоминании об этом ярость полыхнула в груди с такой силой, что Лаура невольно отпрянула.
– Я не могу просто забыть все, Торн, – выдохнула она.
– А я не могу изменить прошлое. Не могу изменить прошлое, когда отпустил тебя с ним. Не могу изменить прошлое, когда был с ней. Могу изменить только настоящее. Для тебя. Для нас. – Последнее я уже прорычал. – Просто позволь мне это сделать. Позволь…
Касаться ее было сродни какому-то безумному кайфу. Одно прикосновение к тонкой шее кончиками пальцев, скольжение вдоль бешено бьющейся под кожей жилки, и внутри полыхнуло так, что на миг потемнело в глазах.
Я рывком подался вперед, вжимая ее в дверь, рывком расстегнул молнию комбинезона. Под плотной защитной тканью был свитер, но не было белья. Ее глаза расширились, когда я скользнул ладонями по ее груди, а после – под грубую вязку, касаясь разгоряченной кожи. Это прикосновение отдалось во мне: от хриплого вздоха до расширившихся зрачков, которые почти затопили собой небесную радужку.
– Моя Лаура, – произнес я, глядя ей в глаза. – Только моя.
И задохнулся, когда она коснулась меня в ответ. Скользнула пальцами по молнии куртки, стягивая ее с меня, помогая снять пуловер, царапнула ногтями кожу. Эта невинная и в то же время такая острая ласка, а может быть, осознание того, что она делает и как – осознанно, не под влиянием необузданного драконьего пламени, которое только-только в ней зарождалось, – заставило судорожно втянуть в себя воздух.
Дернуть ее комбинезон вниз, чувствуя, как ее пальцы касаются ремня моих брюк. Не отпуская ее взгляда, по-звериному жестко – глаза в глаза – чувствовать эти прикосновения каждой клеткой напряженного от возбуждения тела.
Наблюдать.
Впитывать.
Смотреть, как она вышагивает из комбинезона, как из снега, и остается в свитере, трусиках и…
– Чулки, Лаура? – хрипло рычу я. – Серьезно?! Кто надевает под комбинезон в стиле «Антиледяная волна» чулки?!
Она смотрит на меня в упор, а потом облизывает губы.
– Я.
И все. Я просто шагаю к ней, подхватывая под бедра: не знал бы ее, подумал бы, что чулки она надела специально. Сейчас я уже ни в чем не уверен, поэтому просто отвожу край ее белья в сторону. Едва задевая пальцами, из-за чего она шипит. Мы по-прежнему не отводим глаз, словно между нами натянулась невидимая, но прочная, как напитанный пламенем стальной трос, нить, и это уже становится по-настоящему диким.
– Зачем? – интересуюсь хрипло.
– Я по ним соскучилась, – выдыхает она. Рвано, выдавая себя с головой.
Впрочем, не только вздохом. Рукой я тоже чувствую ее возбуждение, из-за чего едва удерживаюсь на этой грани.
– А по мне?
Она плотно сжимает губы и качает головой.
– Нет? – Я чуть выкручиваю трусики и слышу стон. Стон, который перетекает в меня с такой силой, что у меня слетают последние тормоза.
Сейчас, когда между нами не осталось ни единой преграды, особенно преграды ее отстраненности, стоит немалых усилий медленно, по-настоящему медленно и плавно, чтобы прочувствовать каждое мгновение, податься вперед, делая ее своей.
– Торрррррн.
Никогда бы не подумал, что она умеет рычать, а особенно – так рычать мое имя.
– Да? – хрипло интересуюсь прямо ей в губы.
Она молчит, даже под свитером угадываются напряженные вершинки груди, острые, как от долгих ласк. Приходится медленно податься вперед и так же медленно – снова назад, вызывая тихий вздох.
– Расскажи, как ты по мне скучала.
Двигаться в ней так – это просто изощренная пытка, но еще больше я хочу услышать то, что она может сказать. Хрупкие пальцы скользят по моей шее, с силой сжимаются на волосах.
– Очень, – тихо выдыхает она и все-таки опускает глаза. – Очень скучала.
Мне кажется, я не кончаю от этих слов исключительно потому, что хочу это сделать вместе с ней. Сейчас же вместе с ней я просто срываюсь в какой-то безумный ритм, когда весь окружающий мир размывается до нашего единства.
До вспышек, когда ее пальцы впиваются в мои плечи, украденных кадров-эпизодов: припухших губ, дрожащих ресниц… Судорожных, рваных вздохов, когда непонятно, где чей – ее, мой или наш общий.
До какого-то безумного наслаждения, в котором теряется даже ощущение бегущего сквозь меня пламени, и, когда Лаура снова распахивает глаза, я вижу ее огонь.
Фиолетовый флер вокруг раскрывающихся в вертикаль зрачков.
На мгновение дракону все-таки удается взять верх, и наше пламя врезается друг в друга с такой силой, что я снова чувствую проступающую на руках чешую и вижу, как нечто похожее начинает серебриться на ее скулах и шее.
Мгновение – и меня выбрасывает назад, в меня, в резкий, сильный ритм наших движений.
От каждого внутри расцветает ледяной костер, чтобы спустя мгновение вырваться наружу одновременно с ее пламенем и слиться с ним воедино, втекая в потолок над нашими головами. А после хлынуть обратно невыносимым жаром и пульсацией, рвущимся из груди рычанием и ее криком.
Мы содрогаемся вместе с такой силой, что ее наслаждение отдается в меня, догоняя мое и накрывая с головой, как лавина.
– Моя девочка, – выдыхаю ей в губы. Не удержавшись, снова пробую их на вкус: губами, языком, всеми чувствами, которые мне доступны.
Я по-прежнему поддерживаю ее под бедра и понимаю, какая она хрупкая.
Какая безумно, отчаянно-беззащитная, несмотря на всю ее силу.
Поэтому осторожно подаюсь назад, и так же осторожно опускаю Лауру на пол, прижимая к себе. Она глубоко, судорожно вздыхает и больше не пытается отстраниться. Напротив, подается ко мне, пряча лицо у меня на груди.
– Торн, это детская, – шепчет негромко.
– Что?
– Мы занимались любовью в детской.
Сейчас в ее глазах нет огня, но мне он не нужен. Я тонул в них задолго до того, как в этот небесный цвет вплелись оттенки летних закатов.
– Обещаю, что мы не будем делать это здесь, когда Льдинка родится.
Лаура вздрагивает.
Но прежде, чем я успеваю спросить, что случилось, она говорит:
– Ты назвал ее Льдинкой, Торн.
Касаюсь пальцами ее губ.
– Я уже называл ее Льдинкой, Лаура.
– Когда?
– Когда мы в очередной раз выясняли, кто прав, а кто виноват. Ты сказала, что попытаешься наладить наши отношения ради Льдинки, и я ответил… что-то в своем стиле.
– Ты правда все это помнишь? – Она снова тянется ко мне и на этот раз не отдергивает руку. Проводит кончиками пальцев по моей скуле.
– Разумеется, нет. Мне все это транслируют по коммуникатору в нужный момент.
Я не сразу понимаю, что это за звук, а когда понимаю…
– Лаура, ты что, плачешь?
Я разворачиваю ее к себе, но она закрывает лицо ладонями и мотает головой.
– Лаура!
Приходится осторожно отвести руки от ее лица: она действительно плачет. Щеки мокрые, глаза блестят.
– В чем дело?
– Я… – Она судорожно вздыхает, потом поднимает на меня взгляд.
– Что?
– Я…
Кроме «я» у нее ничего не выходит, поэтому я просто убираю мокрые дорожки с ее щек подушечками пальцев. Стираю их мягко, она опускает глаза, и тогда я смотрю на странное сооружение – перекладины вдоль стены, на которых висят мягкие разноцветные шарики и мягкие игрушки размером с детский кулачок: от низких к высоким (если так можно выразиться о росте годовалого ребенка). Меня уверяли, что так у малыша или малышки будет стимул все время подниматься, тянуться выше – когда ползание будет переходит в шаг.
Глубокий вздох совсем рядом.
Лаура поднимает на меня взгляд.
– Однажды я уже поверила в то, что все может быть хорошо, Торн. Поэтому…
– Однажды я совершил ошибку, Лаура. Но я хочу все исправить.
Дракон внутри меня дуреет от ее мягкого запаха – легкого, свежего, напоминающего о неуловимо коротком лете Хайрмарга, и в то же время такого острого, дурманящего, возбуждающего. Я отвожу прядки волос с ее лица и наклоняюсь к ее губам, пробуя их на вкус.
Нет, дракон тут определенно ни при чем, или мы просто дуреем вместе.
Ее губы соленые от слез, и меня сносит, как порывом Ледяной волны с Грайрэнд Рхай, одной из самых высоких точек Ферверна. Мой хриплый выдох врывается в нее, но Лаура упирается ладонями мне в грудь. Тонкая, хрупкая преграда, которую мне не составляет труда сокрушить – одним движением, ударом пламени. Я чувствую, как оно уже отзывается – ее странная, непонятная сила, которой сейчас боится весь мир.
«Тебе придется представить ее Мировому сообществу и позволить обследование, результаты которого будут обнародованы», – сказал мне Халлоран.
«Только после твоего племянника», – ответил я.
Больше мы с ним не разговаривали, но при воспоминании об этом ярость полыхнула в груди с такой силой, что Лаура невольно отпрянула.
– Я не могу просто забыть все, Торн, – выдохнула она.
– А я не могу изменить прошлое. Не могу изменить прошлое, когда отпустил тебя с ним. Не могу изменить прошлое, когда был с ней. Могу изменить только настоящее. Для тебя. Для нас. – Последнее я уже прорычал. – Просто позволь мне это сделать. Позволь…
Касаться ее было сродни какому-то безумному кайфу. Одно прикосновение к тонкой шее кончиками пальцев, скольжение вдоль бешено бьющейся под кожей жилки, и внутри полыхнуло так, что на миг потемнело в глазах.
Я рывком подался вперед, вжимая ее в дверь, рывком расстегнул молнию комбинезона. Под плотной защитной тканью был свитер, но не было белья. Ее глаза расширились, когда я скользнул ладонями по ее груди, а после – под грубую вязку, касаясь разгоряченной кожи. Это прикосновение отдалось во мне: от хриплого вздоха до расширившихся зрачков, которые почти затопили собой небесную радужку.
– Моя Лаура, – произнес я, глядя ей в глаза. – Только моя.
И задохнулся, когда она коснулась меня в ответ. Скользнула пальцами по молнии куртки, стягивая ее с меня, помогая снять пуловер, царапнула ногтями кожу. Эта невинная и в то же время такая острая ласка, а может быть, осознание того, что она делает и как – осознанно, не под влиянием необузданного драконьего пламени, которое только-только в ней зарождалось, – заставило судорожно втянуть в себя воздух.
Дернуть ее комбинезон вниз, чувствуя, как ее пальцы касаются ремня моих брюк. Не отпуская ее взгляда, по-звериному жестко – глаза в глаза – чувствовать эти прикосновения каждой клеткой напряженного от возбуждения тела.
Наблюдать.
Впитывать.
Смотреть, как она вышагивает из комбинезона, как из снега, и остается в свитере, трусиках и…
– Чулки, Лаура? – хрипло рычу я. – Серьезно?! Кто надевает под комбинезон в стиле «Антиледяная волна» чулки?!
Она смотрит на меня в упор, а потом облизывает губы.
– Я.
И все. Я просто шагаю к ней, подхватывая под бедра: не знал бы ее, подумал бы, что чулки она надела специально. Сейчас я уже ни в чем не уверен, поэтому просто отвожу край ее белья в сторону. Едва задевая пальцами, из-за чего она шипит. Мы по-прежнему не отводим глаз, словно между нами натянулась невидимая, но прочная, как напитанный пламенем стальной трос, нить, и это уже становится по-настоящему диким.
– Зачем? – интересуюсь хрипло.
– Я по ним соскучилась, – выдыхает она. Рвано, выдавая себя с головой.
Впрочем, не только вздохом. Рукой я тоже чувствую ее возбуждение, из-за чего едва удерживаюсь на этой грани.
– А по мне?
Она плотно сжимает губы и качает головой.
– Нет? – Я чуть выкручиваю трусики и слышу стон. Стон, который перетекает в меня с такой силой, что у меня слетают последние тормоза.
Сейчас, когда между нами не осталось ни единой преграды, особенно преграды ее отстраненности, стоит немалых усилий медленно, по-настоящему медленно и плавно, чтобы прочувствовать каждое мгновение, податься вперед, делая ее своей.
– Торрррррн.
Никогда бы не подумал, что она умеет рычать, а особенно – так рычать мое имя.
– Да? – хрипло интересуюсь прямо ей в губы.
Она молчит, даже под свитером угадываются напряженные вершинки груди, острые, как от долгих ласк. Приходится медленно податься вперед и так же медленно – снова назад, вызывая тихий вздох.
– Расскажи, как ты по мне скучала.
Двигаться в ней так – это просто изощренная пытка, но еще больше я хочу услышать то, что она может сказать. Хрупкие пальцы скользят по моей шее, с силой сжимаются на волосах.
– Очень, – тихо выдыхает она и все-таки опускает глаза. – Очень скучала.
Мне кажется, я не кончаю от этих слов исключительно потому, что хочу это сделать вместе с ней. Сейчас же вместе с ней я просто срываюсь в какой-то безумный ритм, когда весь окружающий мир размывается до нашего единства.
До вспышек, когда ее пальцы впиваются в мои плечи, украденных кадров-эпизодов: припухших губ, дрожащих ресниц… Судорожных, рваных вздохов, когда непонятно, где чей – ее, мой или наш общий.
До какого-то безумного наслаждения, в котором теряется даже ощущение бегущего сквозь меня пламени, и, когда Лаура снова распахивает глаза, я вижу ее огонь.
Фиолетовый флер вокруг раскрывающихся в вертикаль зрачков.
На мгновение дракону все-таки удается взять верх, и наше пламя врезается друг в друга с такой силой, что я снова чувствую проступающую на руках чешую и вижу, как нечто похожее начинает серебриться на ее скулах и шее.
Мгновение – и меня выбрасывает назад, в меня, в резкий, сильный ритм наших движений.
От каждого внутри расцветает ледяной костер, чтобы спустя мгновение вырваться наружу одновременно с ее пламенем и слиться с ним воедино, втекая в потолок над нашими головами. А после хлынуть обратно невыносимым жаром и пульсацией, рвущимся из груди рычанием и ее криком.
Мы содрогаемся вместе с такой силой, что ее наслаждение отдается в меня, догоняя мое и накрывая с головой, как лавина.
– Моя девочка, – выдыхаю ей в губы. Не удержавшись, снова пробую их на вкус: губами, языком, всеми чувствами, которые мне доступны.
Я по-прежнему поддерживаю ее под бедра и понимаю, какая она хрупкая.
Какая безумно, отчаянно-беззащитная, несмотря на всю ее силу.
Поэтому осторожно подаюсь назад, и так же осторожно опускаю Лауру на пол, прижимая к себе. Она глубоко, судорожно вздыхает и больше не пытается отстраниться. Напротив, подается ко мне, пряча лицо у меня на груди.
– Торн, это детская, – шепчет негромко.
– Что?
– Мы занимались любовью в детской.
Сейчас в ее глазах нет огня, но мне он не нужен. Я тонул в них задолго до того, как в этот небесный цвет вплелись оттенки летних закатов.
– Обещаю, что мы не будем делать это здесь, когда Льдинка родится.
Лаура вздрагивает.
Но прежде, чем я успеваю спросить, что случилось, она говорит:
– Ты назвал ее Льдинкой, Торн.
Касаюсь пальцами ее губ.
– Я уже называл ее Льдинкой, Лаура.
– Когда?
– Когда мы в очередной раз выясняли, кто прав, а кто виноват. Ты сказала, что попытаешься наладить наши отношения ради Льдинки, и я ответил… что-то в своем стиле.
– Ты правда все это помнишь? – Она снова тянется ко мне и на этот раз не отдергивает руку. Проводит кончиками пальцев по моей скуле.
– Разумеется, нет. Мне все это транслируют по коммуникатору в нужный момент.