35





В следующие два дня, заслышав зов Питера – оба раза это было утром, пока дочь спала, – Пакс выскакивал из укрытия и переплывал реку. Они обнимались и играли, и Пакс пил воду, которую настойчиво предлагал ему Питер, и они отдыхали рядышком на траве. Пока до Пакса не доносился голос проснувшейся дочери.

Тогда он подскакивал, лаял и бежал к ней.

Каждый день Пакс уговаривал дочь поесть, и каждый день она отказывалась. Даже когда – на второй день – он сбе́гал в Широкую Долину и принёс ей мышку. Она хотела только яйца, а яиц не было.

Каждый день он водил её к реке, и каждый день она пила.

И с каждым днём спала всё дольше.

И делалась всё слабее, и всё хуже держалась на ногах – как тогда, у застывшего пруда.





36





Два дня Питер по утрам встречался с Паксом у реки, а потом до вечера занимался хозяйством. Труднее всего было внутри, в доме, потому что из каждой комнаты, из каждого угла набрасывались воспоминания, хватали за горло, и в каждую стену словно был впечатан вопрос: Что здесь было раньше?

В первый день одно безжалостное воспоминание напрыгнуло на него в комнате отца, куда он зашёл поискать штормовку.

Он увидел словно наяву, как отец обходит дом, собирая мамины вещи. Увидел его полные слёз глаза, побагровевшее лицо и как он выдёргивает мамину одежду вот из этого шкафа. И тут же увидел самого себя, семилетнего. Он понимал тогда только одно: этот человек – единственное, что у него осталось, а значит, всё, что бы он ни делал, нужно принимать как есть. Питер не хотел помогать отцу – он и не мог бы, руки словно приросли к бокам и отказывались шевелиться, – но он тенью ходил за ним из комнаты в комнату, глядя, как груда вещей на полу растёт и растёт.

В ту ночь Питер тайком пробрался в подвал, куда была свалена эта груда. Он раскопал несколько вещиц и спрятал: любимые мамины тёплые гольфы в красно-белую полоску; браслет с амулетом-фениксом; несколько пакетиков мятного чая; рисунок, который он сам нарисовал ей ко дню рождения.

Как хорошо, думал он потом, что удалось это сохранить. Браслет он подарил Воле, но остальное лежало сейчас в его вещмешке и скоро должно было отправиться на грузовике Воинов Воды к следующему пункту очистки – к фабрике.

Питер опустился в кресло в углу, забыв о штормовке, и обвёл комнату взглядом, думая, какие из отцовских вещей оставить. Вот часы, которые отец надевал, когда наряжался в костюм. Пояс с кармашками для инструментов. Жестянка от печенья, полная покерных фишек, которые отец выиграл, но где, когда и как – Питер не знал или забыл.

Он снова подумал про костёр. Может, и правда: отложить вот это, это и это на память, а всё остальное сжечь? Ему стало так горько, что он вскочил и бросился обратно в гостиную и только там сообразил, что так и не нашёл штормовку.

После таких сражений с самим собой дыхание его становилось судорожным и прерывистым, приходилось выбегать из дома.

Во дворе было много работы, и она была тяжёлая, но ему это нравилось. Вне стен дома легче было смотреть вперёд, труднее оглядываться.

Особенно его тянуло к маминому огороду. К этому огороду никто не притрагивался шесть лет, с тех пор как мама умерла. В первый день, выкорчёвывая сорняки толщиной в его собственную руку, Питер сломал мотыгу, и пришлось переключиться на топор.

У него будет всё своё – как у Волы. Может быть, он тоже посадит по периметру плодовые деревья: персики и яблони. Мама бы одобрила – у неё были только овощи и ягоды, но, снимая урожай, она всегда так гордилась! И её цветочные клумбы он восстановит. Низачем, просто так.

От работы на свежем воздухе он уставал физически, но голова оставалась свободной, и мысли в ней были тревожные.

Сад и огород требуют денег. Сколько-то у него есть – по крайней мере на семена хватит, если только он найдёт, где их купить. Понадобятся кое-какие инструменты, удобрения, всякое такое. И, если он хочет, чтобы зимой у него была еда, придётся озаботиться припасами. И нужны банки для консервирования, а ещё морозилка – ведь рано или поздно электричество восстановят. А пока не восстановили, надо из чего-нибудь соорудить плиту, чтобы можно было готовить. Сейчас он носит воду с реки, с порогов, но хорошо бы отыскать какой-нибудь ручей поближе, грунтовыми водами ведь пока нельзя пользоваться. И так далее, и так далее.

Два вечера подряд он без сил опускался на ступеньку веранды. Сидел, обхватив руками голову, и боролся с подступающими слезами. В придачу ко всему урожай с огорода – это где-то в далёком будущем, а есть надо сейчас. А в доме только чашка кукурузной муки и горсть сушёных яблок.

Две ночи подряд он ложился спать с набитой проблемами головой и пустым животом.

Но два утра подряд он просыпался со странным предчувствием радости.

«Это просто встреча, – напоминал он себе, отгоняя дурацкие мысли о том, как Пакс вернётся и будет жить с ним. – Он теперь дикий, и ему так лучше». И всё же время, которое он проводил с Паксом, было самой хорошей частью дня. Он просто проводил время в компании. Просто наполнял свою чашу. Раз они не вместе, значит, он никогда больше не сможет предать Пакса. Всё в порядке.





37





На следующее утро, ещё до рассвета, задул холодный ветер. Он сбил цветки с багряника, взбаламутил реку, всколыхнул даже тяжёлые ветви пихты. Но лиску он не разбудил, а Паксу принёс приятный сюрприз.

Пакс высунул морду из укрытия, чтобы удостовериться. Да, гость! Нежданный, но очень желанный. Пакс задрожал, забил хвостом, быстрее и быстрее, – и через миг уже мчался по лугу навстречу брату Иглы.


Мелкий приветствовал его так же радостно, и они сразу принялись играть-бороться, как делали всегда, с самой первой встречи.

Моя семья? – захотел узнать Пакс, когда они, наигравшись, улеглись рядом на солнышке и стали обнюхивать друг друга, выведывать новости.

Он понял, что Игла здорова, и сыновья тоже, и все его ждут, – и от этого ему стало хорошо.

И больше не надо искать новый дом, сообщил Мелкий. Люди покинули водохранилище.

Пакс это знал, но удивился: странно, почему Игла не беспокоится, что люди могут вернуться? А потом Мелкий передал новость, которая ошарашила Пакса ещё сильнее: прежде чем уйти, люди выплеснули в водохранилище много рыбы, очень-очень много, даже щенки легко могут ловить её лапами. На Заброшенной Ферме теперь безопасно, много еды. Но Игла так горюет, потеряв дочь, что боится уходить на охоту, чтобы не оставлять детей одних. Ты ей нужен.

Пакс понял, что и Мелкий горюет – думает, что племянница умерла.

Она жива. Она со мной.

Мелкий вскочил. Следы его племянницы оборвались у стоячего пруда, дальше остался только след Пакса, но у реки пропадал и он. Однако потом Мелкий подхватил запах Пакса в Широкой Долине, и последовал за ним, и пришёл сюда.





Покажи.

Пакс повёл его в грот под разлапистой пихтой. Мелкий залаял от радости, увидев маленькую лиску, и та проснулась. Она попыталась подняться навстречу дяде, но не удержалась на ногах и сразу упала. Тогда он наклонился и стал её целовать, а она уткнулась в его шею.

Мелкий отстранился и озабоченно обнюхал щенка. Нездорова?

Нездорова, подтвердил Пакс.

Мелкий с тревогой продолжил осмотр. И маленькая. А её братья выросли.

Малышка навострила уши.

Тот, что похудее, стал высокий и быстрый. А второй всё такой же крепкий и вдвое крупнее её. И оба сильные. Мелкий объяснил, что племянники любят с ним играть, наскакивая из засады: крупный закатывается ему под брюхо, а худой запрыгивает на спину. Всё время кувыркаются, скачут, испытывают материнское терпение.

Лиска встретила вести из дома с восторгом. Пакс тоже порадовался сыновним проделкам, но и слегка встревожился.

Он опустил взгляд на дочь. С каждым днём она всё меньше бодрствовала. И выглядела хрупкой и слабой; грудь её при вдохе еле-еле приподнималась. Левая передняя лапка, подвёрнутая под горло, дрожала.

Мелкий улёгся рядом с лиской, обвил её хвостом, и она замурлыкала.

Пакс метнулся наружу. Сегодня дочь непременно должна поесть. Он быстро поохотился, но не раздобыл ничего, кроме одного-единственного дождевого червя.

Когда он его принёс, дочь отвернулась.

Пакс снова ушёл и вернулся с парой размокших желудей.

Дочь отказалась и от этого угощения – только теснее прижалась к дяде.

Она хочет яйца, пожаловался Пакс Мелкому. А тут их нет. И никакой дичи нет.

В Широкой Долине есть яйца. И на заброшенных фермах есть яйца. Пойдём домой, настаивал Мелкий. Игла ждёт.

Ты видел огонь по пути сюда?

Видел выжженную землю. Огня не видел.

Пакс смотрел на дочь. Она сумела подняться на ноги и стояла пошатываясь, готовая отправиться в путь. И он понимал, что этот путь ей не одолеть.

Пакс заботливо вылизал дочери уши и опять устроил её на мягкой хвойной подстилке.

Возвращайся один, ответил он Мелкому. Мы пойдём позже. Когда она выздоровеет.

Он двинулся вместе с Мелким к выходу из укрытия. Оставайся здесь, велел он дочери. Я пойду с Мелким в Широкую Долину и принесу тебе яйца. Никуда не уходи.

От его непривычной суровости у лиски расширились глаза, а потом она снова уронила голову на лапы. Пакс успокоился: по утрам она всегда такая сонная, что наверняка проспит до его возвращения. И всё же он не хотел задерживаться надолго.

Скорей, поторопил он Мелкого, едва они вышли из-под пихты.

Но Мелкий спустился к берегу и остановился у большого камня.

Пакс подошёл и встал рядом. На том самом месте, где умер Серый.

Оба стояли неподвижно, словно спокойствие, которое всегда исходило от старого лиса, всё ещё поднималось от его костей.