– Elle a plus de courage que j’ai pens[53], – заметила она Марте.
Мэтью, резко остановившись, оскалил зубы:
– Да, мать, мужества у Дианы больше, чем мы заслуживаем. Если вздумаешь еще раз его испытать, больше нас не увидишь, ясно?
– Конечно, Мэтью, – как обычно, промурлыкала та.
По дороге Мэтью раз пять порывался вернуться назад. У самой конюшни взял меня за плечи и осмотрел с головы до ног, ища признаки страха.
– Пойдем? – спросила я, вздернув подбородок.
С тяжким вздохом он позвал Жоржа. Бальтазар раскатисто заржал и поймал на лету брошенное мной яблоко. С сапогами мне, к счастью, помощи не потребовалось, хотя натягивала я их дольше, чем Мэтью свои. Проследив, чтобы я застегнула жилет и ремешок на шлеме, он подал мне хлыст.
– Не нужно.
– Возьми хлыст, Диана.
Я взяла, решив при первой возможности закинуть его в кусты.
– Выбросишь – сразу домой.
Он что, всерьез полагает, что я смогу его ударить? Я сунула хлыст за голенище и вышла в леваду.
Лошади нервно заплясали, увидев нас: они не хуже Изабо чувствовали, как наэлектризована атмосфера. Я дала Ракасе яблоко, огладила ее, пошептала ей. Дар от своего всадника таких нежностей не дождался: Мэтью молниеносно проверил сбрую и столь же быстро подкинул меня в седло, не желая, чтобы на нем оставался мой запах.
В лесу он проверил, торчит ли хлыст из моего сапога, и сказал, что правое стремя надо укоротить. Все это делалось на случай моего бегства. Я хмуро придержала Ракасу и подтянула стремя.
Перед нами открылось знакомое поле. Мэтью, все еще гневный, принюхался и взял под уздцы Ракасу.
– Там кролик, – показал он.
– Кролик для меня – пройденный этап, – спокойно сказала я. – А также сурок, коза и олень.
Мэтью выругался, и я понадеялась, что Изабо на таком расстоянии нас не слышит.
– Ату его – так ведь принято говорить?
– Я охочусь на оленя не так, как это делает мать. Не пугаю его сначала до полусмерти. Кролика и даже козу могу убить, но оленя при тебе скрадывать не намерен.
– Доверься мне наконец. – Я похлопала по сумке с припасами. – Я могу ждать, сколько нужно.
– Не при тебе, – упрямо повторил он.
– Все приятные стороны вампирской жизни ты мне продемонстрировал. Еда для тебя играет утонченнейшими оттенками вкуса. Ты помнишь то, о чем я только читала в исторических книгах. Чуешь, когда я меняю о чем-то мнение или собираюсь поцеловать тебя. Открыл мне мир ощущений, о которых я и мечтать не могла.
Я сделала паузу, чтобы проверить, добилась ли чего-нибудь своей речью. Увидела, что не добилась, и продолжила:
– Возьмем теперь меня. Меня при тебе тошнило, я подожгла твой ковер, совсем расклеилась, получив неприятное письмо. Еще я фонтанирую, но это ты как раз пропустил. И взамен прошу лишь одного: посмотреть, как ты ешь. Без этого нельзя, Мэтью. Если ты этого не можешь вынести, нам лучше осчастливить Конгрегацию и прекратить все это.
– Dieu! Перестанешь ли ты когда-нибудь меня удивлять? – Взгляд Мэтью устремился вдаль, где пасся на холме молодой олень.
Ветер дул в нашу сторону, и он нас еще не учуял.
«Благодарю», – произнесла я мысленно. Не иначе как сами боги послали оленя именно в этот момент. Мэтью не сводил глаз с добычи – его гнев прошел, уступив место сверхъестественно сильным инстинктам охотника. Я пыталась угадать, что он сейчас думает или чувствует, но тщетно.
«Не шевелись!» – мысленно приказала я норовившей дернуться Ракасе, и та послушно замерла.
Видя, что ветер вот-вот переменится, Мэтью взял ее под уздцы и направил вместе с Даром вправо. Олень поднял голову, посмотрел вниз и снова принялся щипать травку. Мэтью оглядывал местность, замечая все: кролика, выглянувшую из норы лису, сокола, ныряющего в небе, как серфер на волнах. Я начинала понимать, почему все создания в Бодли подчинялись этому вампиру: вокруг не было ни единой живой твари, которую он не увидел бы, не опознал, не приговорил к смерти. Он направил лошадей к лесу, пряча меня среди разнообразных звериных запахов.
К соколу присоединилась еще одна птица. Кролик скрылся в норке, но вместо него вылез другой. И все это мой спутник подмечал. Мы вспугнули пятнистого зверя вроде кошки, с длинным полосатым хвостом. Мэтью, как мне показалось, хотел погнаться за ним – и погнался бы, не будь здесь меня.
Мы двигались по опушке вдоль поля не меньше часа. Ближе к вершине холма Мэтью перекинул ногу через шею коня, спрыгнул, хлопнул Дара по крупу, и тот затрусил домой.
Ракасу, чьи поводья он так и не выпустил, Мэтью подвел к самому краю леса и, принюхавшись, молча завел в низкий березнячок.
А сам часа на два замер на полусогнутых – человек в такой позе не выдержал бы и пяти минут. Я разминала затекшие ноги, крутя лодыжками в стременах.
Мэтью не преувеличивал: он и впрямь охотился совсем не так, как его мать. Изабо в первую очередь удовлетворяла биологическую потребность. Ей нужна была кровь, и она забирала ее у животных, не испытывая никаких угрызений совести по этому поводу. Для ее сына все явно обстояло куда сложнее. Он тоже нуждался в живой крови, но чувствовал себя сродни своей добыче – это напомнило мне его статьи о волках, написанные, можно сказать, с уважением. Для Мэтью охота была прежде всего стратегией, он противопоставлял собственный хищный разум существам, которые думали и воспринимали мир так же, как он.
Я вспомнила о наших утренних играх и закрыла глаза от внезапно нахлынувшего желания. Здесь, в лесу, когда он готовился убить, я хотела его не меньше, чем утром в постели. Мне стало ясно, почему он так не желал брать меня на охоту. Только теперь я открыла, как тесно связаны смертельная опасность и секс.
Мэтью тихо выдохнул, отошел от меня и без предупреждения взлетел на холм. Олень поднял голову.
Исходящую от Мэтью угрозу он понял не сразу – я и то сообразила бы раньше. Я сочувствовала этому зверю не меньше, чем убитой Изабо оленихе. Олень поскакал вниз, но Мэтью перехватил его, не дав добежать до меня, и снова погнал наверх. Страх, охвативший животное, нарастал с каждым мгновением.
«Знаю, тебе страшно, – говорила я мысленно, надеясь, что олень услышит меня. – Он делает это не для забавы, не для того, чтобы причинить тебе боль. Ему это необходимо для выживания».
Ракаса, нервно повернув голову, посмотрела на меня. Я потрепала ее по шее, продолжая взывать к оленю:
«Успокойся. Не убегай. От этого создания даже тебе, быстроногому, не уйти».
Олень замедлил бег, споткнувшись на какой-то ямке, и направился ко мне, точно шел на молчаливый зов.
Мэтью сгреб его за рога, свернул ему голову – было это футов за двадцать от моего убежища. Олень повалился на спину, тяжело поводя боками, попытался вскочить, Мэтью упал на колени рядом.
«Не борись, – печально сказала я. – Это конец. Он убьет тебя».
Олень дернулся в последний раз и затих. Мэтью смотрел ему в глаза, как будто ждал разрешения прервать его жизнь. Потом я разглядела лишь черно-белый блик на шее животного.
Жизненная энергия оленя переливалась в Мэтью. В воздухе стоял железистый запах, но крови не пролилось ни капли. Выпив все, Мэтью склонил голову и остался стоять на коленях рядом со своей жертвой.
Я тронула Ракасу с места. Мэтью застыл, но потом поднял на меня светлые, сияющие глаза. Я достала из-за голенища хлыст и зашвырнула его подальше в заросли дрока. Мэтью наблюдал за мной с интересом и за лань меня явно не принимал.
Я демонстративно сняла шлем и спешилась, повернувшись к Мэтью спиной. Я доверяла ему даже теперь, когда он не доверял сам себе. Легонько коснувшись его плеча, я тоже опустилась на колени и положила шлем у оленьей головы с остекленевшими глазами.
– Твоя охота мне нравится больше, чем охота Изабо. И оленям, думаю, тоже.
– Мать убивает настолько иначе, чем я? – Французский акцент Мэтью усилился, пахло от вампира чуть иначе, и голос стал еще более гипнотическим.
– Она утоляет голод, – просто ответила я, – а ты охотишься, чтобы ощутить себя живым. Вы с ним, – я показала на оленя, – пришли к согласию. Он, мне думается, отошел с миром.
Снег на моей коже под пристальным взглядом Мэтью превращался в лед.
– Ты говорила с ним так же, как с Ракасой и Бальтазаром?
– Я ни во что не вмешивалась, если ты об этом, – торопливо сказала я. – Ты убил его без моей помощи.
Может быть, для вампиров это имеет значение.
– Я не подсчитываю очки. – Мэтью вздрогнул, одним слитным движением поднялся на ноги – так, как это делают только вампиры, – и подал мне руку. – Вставай. Земля холодная.
Я встала, размышляя, что же будет с оленьей тушей – тут понадобится помощь Жоржа и Марты. Ракаса преспокойно паслась рядом с убитым зверем, и я вдруг ощутила, что страшно проголодалась.
«Ракаса!» – мысленно позвала я. Она подошла, и я нерешительно спросила:
– Можно я поем?
Мэтью насмешливо скривил губы:
– Сделай милость. Учитывая, что ты только что наблюдала, посмотреть, как ты жуешь сэндвич, – это самое меньшее, что я могу сделать.
– Не вижу разницы.
Я расстегнула сумку и мысленно возблагодарила Марту, приславшую мне сэндвичи с сыром. Поела, отряхнула руки от крошек.
– Ты не против? – спросил вдруг Мэтью, следивший за мной как ястреб.
– Против чего?
Я ведь уже сказала, что олень у меня возражений не вызывает.
– Бланки и Люка. Что у меня когда-то были жена и ребенок.
Природу моей ревности к Бланке он вряд ли бы понял. Собравшись с мыслями, я нашла понятный и в то же время правдивый ответ:
– Я совсем не против того, что раньше ты любил других женщин, живых или мертвых, лишь бы в эту самую минуту ты не любил никого, кроме меня.
– Только в эту минуту? – Его бровь выгнулась, словно знак вопроса.
– Остальное не важно. – Все это было, по-моему, очень просто. – У каждого, кто прожил такую долгую жизнь, есть прошлое, Мэтью. Ты не был монахом и, конечно же, порой грустишь о тех, кого потерял. Разве могли они не любить тебя так же сильно, как люблю я?
Мэтью прижал меня к себе. Я подчинилась с радостью, счастливая, что охота закончилась благополучно и что он подобрел. Гнев еще тлел в нем – я видела это по лицу и напряженным плечам, – но больше не грозил захлестнуть нас. Мэтью привычным жестом приподнял мой подбородок:
– А если я тебя поцелую? – Он на миг отвел взгляд, задавая этот вопрос.
– Целуй. – Я привстала на цыпочки. Он все еще медлил, и я обхватила его за шею. – Целуй же, не будь идиотом.
И он поцеловал – быстро, но крепко. На губах еще осталась кровь, но это не вызвало у меня ни страха, ни отвращения. Мэтью как Мэтью.
Мэтью, резко остановившись, оскалил зубы:
– Да, мать, мужества у Дианы больше, чем мы заслуживаем. Если вздумаешь еще раз его испытать, больше нас не увидишь, ясно?
– Конечно, Мэтью, – как обычно, промурлыкала та.
По дороге Мэтью раз пять порывался вернуться назад. У самой конюшни взял меня за плечи и осмотрел с головы до ног, ища признаки страха.
– Пойдем? – спросила я, вздернув подбородок.
С тяжким вздохом он позвал Жоржа. Бальтазар раскатисто заржал и поймал на лету брошенное мной яблоко. С сапогами мне, к счастью, помощи не потребовалось, хотя натягивала я их дольше, чем Мэтью свои. Проследив, чтобы я застегнула жилет и ремешок на шлеме, он подал мне хлыст.
– Не нужно.
– Возьми хлыст, Диана.
Я взяла, решив при первой возможности закинуть его в кусты.
– Выбросишь – сразу домой.
Он что, всерьез полагает, что я смогу его ударить? Я сунула хлыст за голенище и вышла в леваду.
Лошади нервно заплясали, увидев нас: они не хуже Изабо чувствовали, как наэлектризована атмосфера. Я дала Ракасе яблоко, огладила ее, пошептала ей. Дар от своего всадника таких нежностей не дождался: Мэтью молниеносно проверил сбрую и столь же быстро подкинул меня в седло, не желая, чтобы на нем оставался мой запах.
В лесу он проверил, торчит ли хлыст из моего сапога, и сказал, что правое стремя надо укоротить. Все это делалось на случай моего бегства. Я хмуро придержала Ракасу и подтянула стремя.
Перед нами открылось знакомое поле. Мэтью, все еще гневный, принюхался и взял под уздцы Ракасу.
– Там кролик, – показал он.
– Кролик для меня – пройденный этап, – спокойно сказала я. – А также сурок, коза и олень.
Мэтью выругался, и я понадеялась, что Изабо на таком расстоянии нас не слышит.
– Ату его – так ведь принято говорить?
– Я охочусь на оленя не так, как это делает мать. Не пугаю его сначала до полусмерти. Кролика и даже козу могу убить, но оленя при тебе скрадывать не намерен.
– Доверься мне наконец. – Я похлопала по сумке с припасами. – Я могу ждать, сколько нужно.
– Не при тебе, – упрямо повторил он.
– Все приятные стороны вампирской жизни ты мне продемонстрировал. Еда для тебя играет утонченнейшими оттенками вкуса. Ты помнишь то, о чем я только читала в исторических книгах. Чуешь, когда я меняю о чем-то мнение или собираюсь поцеловать тебя. Открыл мне мир ощущений, о которых я и мечтать не могла.
Я сделала паузу, чтобы проверить, добилась ли чего-нибудь своей речью. Увидела, что не добилась, и продолжила:
– Возьмем теперь меня. Меня при тебе тошнило, я подожгла твой ковер, совсем расклеилась, получив неприятное письмо. Еще я фонтанирую, но это ты как раз пропустил. И взамен прошу лишь одного: посмотреть, как ты ешь. Без этого нельзя, Мэтью. Если ты этого не можешь вынести, нам лучше осчастливить Конгрегацию и прекратить все это.
– Dieu! Перестанешь ли ты когда-нибудь меня удивлять? – Взгляд Мэтью устремился вдаль, где пасся на холме молодой олень.
Ветер дул в нашу сторону, и он нас еще не учуял.
«Благодарю», – произнесла я мысленно. Не иначе как сами боги послали оленя именно в этот момент. Мэтью не сводил глаз с добычи – его гнев прошел, уступив место сверхъестественно сильным инстинктам охотника. Я пыталась угадать, что он сейчас думает или чувствует, но тщетно.
«Не шевелись!» – мысленно приказала я норовившей дернуться Ракасе, и та послушно замерла.
Видя, что ветер вот-вот переменится, Мэтью взял ее под уздцы и направил вместе с Даром вправо. Олень поднял голову, посмотрел вниз и снова принялся щипать травку. Мэтью оглядывал местность, замечая все: кролика, выглянувшую из норы лису, сокола, ныряющего в небе, как серфер на волнах. Я начинала понимать, почему все создания в Бодли подчинялись этому вампиру: вокруг не было ни единой живой твари, которую он не увидел бы, не опознал, не приговорил к смерти. Он направил лошадей к лесу, пряча меня среди разнообразных звериных запахов.
К соколу присоединилась еще одна птица. Кролик скрылся в норке, но вместо него вылез другой. И все это мой спутник подмечал. Мы вспугнули пятнистого зверя вроде кошки, с длинным полосатым хвостом. Мэтью, как мне показалось, хотел погнаться за ним – и погнался бы, не будь здесь меня.
Мы двигались по опушке вдоль поля не меньше часа. Ближе к вершине холма Мэтью перекинул ногу через шею коня, спрыгнул, хлопнул Дара по крупу, и тот затрусил домой.
Ракасу, чьи поводья он так и не выпустил, Мэтью подвел к самому краю леса и, принюхавшись, молча завел в низкий березнячок.
А сам часа на два замер на полусогнутых – человек в такой позе не выдержал бы и пяти минут. Я разминала затекшие ноги, крутя лодыжками в стременах.
Мэтью не преувеличивал: он и впрямь охотился совсем не так, как его мать. Изабо в первую очередь удовлетворяла биологическую потребность. Ей нужна была кровь, и она забирала ее у животных, не испытывая никаких угрызений совести по этому поводу. Для ее сына все явно обстояло куда сложнее. Он тоже нуждался в живой крови, но чувствовал себя сродни своей добыче – это напомнило мне его статьи о волках, написанные, можно сказать, с уважением. Для Мэтью охота была прежде всего стратегией, он противопоставлял собственный хищный разум существам, которые думали и воспринимали мир так же, как он.
Я вспомнила о наших утренних играх и закрыла глаза от внезапно нахлынувшего желания. Здесь, в лесу, когда он готовился убить, я хотела его не меньше, чем утром в постели. Мне стало ясно, почему он так не желал брать меня на охоту. Только теперь я открыла, как тесно связаны смертельная опасность и секс.
Мэтью тихо выдохнул, отошел от меня и без предупреждения взлетел на холм. Олень поднял голову.
Исходящую от Мэтью угрозу он понял не сразу – я и то сообразила бы раньше. Я сочувствовала этому зверю не меньше, чем убитой Изабо оленихе. Олень поскакал вниз, но Мэтью перехватил его, не дав добежать до меня, и снова погнал наверх. Страх, охвативший животное, нарастал с каждым мгновением.
«Знаю, тебе страшно, – говорила я мысленно, надеясь, что олень услышит меня. – Он делает это не для забавы, не для того, чтобы причинить тебе боль. Ему это необходимо для выживания».
Ракаса, нервно повернув голову, посмотрела на меня. Я потрепала ее по шее, продолжая взывать к оленю:
«Успокойся. Не убегай. От этого создания даже тебе, быстроногому, не уйти».
Олень замедлил бег, споткнувшись на какой-то ямке, и направился ко мне, точно шел на молчаливый зов.
Мэтью сгреб его за рога, свернул ему голову – было это футов за двадцать от моего убежища. Олень повалился на спину, тяжело поводя боками, попытался вскочить, Мэтью упал на колени рядом.
«Не борись, – печально сказала я. – Это конец. Он убьет тебя».
Олень дернулся в последний раз и затих. Мэтью смотрел ему в глаза, как будто ждал разрешения прервать его жизнь. Потом я разглядела лишь черно-белый блик на шее животного.
Жизненная энергия оленя переливалась в Мэтью. В воздухе стоял железистый запах, но крови не пролилось ни капли. Выпив все, Мэтью склонил голову и остался стоять на коленях рядом со своей жертвой.
Я тронула Ракасу с места. Мэтью застыл, но потом поднял на меня светлые, сияющие глаза. Я достала из-за голенища хлыст и зашвырнула его подальше в заросли дрока. Мэтью наблюдал за мной с интересом и за лань меня явно не принимал.
Я демонстративно сняла шлем и спешилась, повернувшись к Мэтью спиной. Я доверяла ему даже теперь, когда он не доверял сам себе. Легонько коснувшись его плеча, я тоже опустилась на колени и положила шлем у оленьей головы с остекленевшими глазами.
– Твоя охота мне нравится больше, чем охота Изабо. И оленям, думаю, тоже.
– Мать убивает настолько иначе, чем я? – Французский акцент Мэтью усилился, пахло от вампира чуть иначе, и голос стал еще более гипнотическим.
– Она утоляет голод, – просто ответила я, – а ты охотишься, чтобы ощутить себя живым. Вы с ним, – я показала на оленя, – пришли к согласию. Он, мне думается, отошел с миром.
Снег на моей коже под пристальным взглядом Мэтью превращался в лед.
– Ты говорила с ним так же, как с Ракасой и Бальтазаром?
– Я ни во что не вмешивалась, если ты об этом, – торопливо сказала я. – Ты убил его без моей помощи.
Может быть, для вампиров это имеет значение.
– Я не подсчитываю очки. – Мэтью вздрогнул, одним слитным движением поднялся на ноги – так, как это делают только вампиры, – и подал мне руку. – Вставай. Земля холодная.
Я встала, размышляя, что же будет с оленьей тушей – тут понадобится помощь Жоржа и Марты. Ракаса преспокойно паслась рядом с убитым зверем, и я вдруг ощутила, что страшно проголодалась.
«Ракаса!» – мысленно позвала я. Она подошла, и я нерешительно спросила:
– Можно я поем?
Мэтью насмешливо скривил губы:
– Сделай милость. Учитывая, что ты только что наблюдала, посмотреть, как ты жуешь сэндвич, – это самое меньшее, что я могу сделать.
– Не вижу разницы.
Я расстегнула сумку и мысленно возблагодарила Марту, приславшую мне сэндвичи с сыром. Поела, отряхнула руки от крошек.
– Ты не против? – спросил вдруг Мэтью, следивший за мной как ястреб.
– Против чего?
Я ведь уже сказала, что олень у меня возражений не вызывает.
– Бланки и Люка. Что у меня когда-то были жена и ребенок.
Природу моей ревности к Бланке он вряд ли бы понял. Собравшись с мыслями, я нашла понятный и в то же время правдивый ответ:
– Я совсем не против того, что раньше ты любил других женщин, живых или мертвых, лишь бы в эту самую минуту ты не любил никого, кроме меня.
– Только в эту минуту? – Его бровь выгнулась, словно знак вопроса.
– Остальное не важно. – Все это было, по-моему, очень просто. – У каждого, кто прожил такую долгую жизнь, есть прошлое, Мэтью. Ты не был монахом и, конечно же, порой грустишь о тех, кого потерял. Разве могли они не любить тебя так же сильно, как люблю я?
Мэтью прижал меня к себе. Я подчинилась с радостью, счастливая, что охота закончилась благополучно и что он подобрел. Гнев еще тлел в нем – я видела это по лицу и напряженным плечам, – но больше не грозил захлестнуть нас. Мэтью привычным жестом приподнял мой подбородок:
– А если я тебя поцелую? – Он на миг отвел взгляд, задавая этот вопрос.
– Целуй. – Я привстала на цыпочки. Он все еще медлил, и я обхватила его за шею. – Целуй же, не будь идиотом.
И он поцеловал – быстро, но крепко. На губах еще осталась кровь, но это не вызвало у меня ни страха, ни отвращения. Мэтью как Мэтью.