– Но это, надеюсь, все?
– Не совсем. – Мэтью снова перевернул страницу. – Эти маркеры мы пока не можем идентифицировать. Обычно мы сверяем с анализом ДНК отчеты о деятельности соответствующего колдуна (иногда такого, который жил много сотен лет назад), но в нашем случае это не проходит.
– Анализ не объясняет, почему магия во мне активировалась только теперь?
– Для этого никакой анализ не нужен. Твоя магия пробуждается после долгого сна, вот и все. Ей надоело бездельничать, вот она и берет свое – кровь сказывается. – Мэтью грациозно поднялся на ноги и помог встать мне. – Простудишься, если будешь сидеть на земле, – не хватало мне еще перед Мартой оправдываться.
Он свистнул лошадям, и те, на ходу пережевывая травку, затрусили к нему.
Мы катались еще час, исследуя леса и поля вокруг Сет-Тура. Мэтью показал мне, где водятся кролики, – там отец когда-то учил его, как стрелять из арбалета, чтобы не выбить самому себе глаз. На обратном пути моя тревога относительно результатов анализа сменилась приятной усталостью.
– Завтра все будет болеть. Сто лет не выезжала верхом.
– По тебе не скажешь. – Впереди показались ворота замка. – Ты хорошая всадница, только одна не езди – здесь легко заблудиться.
Я понимала, что дело не в этом: Мэтью опасался, что меня могут найти.
– Хорошо, не буду.
Мэтью ослабил пальцы, стиснувшие поводья. Он привык к беспрекословному повиновению – просьбы и переговоры для него внове, – но ни единой вспышки гнева я сегодня не наблюдала.
Направив Ракасу впритирку к Дару, я взяла Мэтью за руку и коснулась губами его твердой холодной ладони.
Зрачки вампира расширились от изумления. Я отпустила его руку и повернула к конюшне.
Глава 20
После обеда, на котором Изабо, к счастью, отсутствовала, я хотела сразу взяться за «Aurora Consurgens», но Мэтью убедил меня сперва принять ванну, чтобы немного унять неизбежную боль в мышцах. На середине лестницы пришлось растирать сведенную ногу – впереди брезжила расплата за утренние восторги.
После божественно долгой ванны я надела свободные черные брюки, свитер, носки. В кабинете горел камин. Интересно, каково это – управлять огнем, подумала я, протянув к нему руки. Озаренные красно-оранжевыми отсветами пламени пальцы тут же засвербели в ответ, и я от греха подальше спрятала руки в карманы.
– Твоя рукопись рядом с компьютером, – сообщил Мэтью из-за письменного стола.
Черная обложка притягивала меня как магнит. Сев за стол, я осторожно раскрыла ее. Краски были еще ярче, чем мне запомнилось. Я полюбовалась королевой и перевернула страницу.
«Incipit tractatus Aurora Consurgens intitulatus» – «Сие есть начало труда, именуемого Восходом Зари». Слова мне были знакомы, но я все равно ощутила трепет, как при первом прочтении. «С нею приходит все доброе. Она известна как Мудрость Юга, взывающая к толпам на улицах града», – переводя с латыни, читала я. Книга изобиловала парафразами из Священного Писания и других текстов.
– У тебя здесь, случайно, Библии нет?
– Есть, только не помню где. – Мэтью привстал, не отрывая глаз от компьютерного экрана. – Сейчас поищу.
– Не надо, я сама.
Книги у Мэтью стояли не по размеру, а в хронологическом порядке. Первая полка была жутко древняя – дух захватывает, если подумать, что на ней может отыскаться. Утраченные труды Аристотеля?
Около половины книг было расставлено корешками внутрь – имена авторов или названия значились толстыми черными буквами на обрезе, – но на середине комнаты корешки уже были повернуты наружу, щеголяя золотым и серебряным тиснением.
Минуя рукописи с толстыми неровными страницами и греческими названиями, я искала толстую печатную книгу. Наткнувшись на том в коричневом переплете с позолоченной надписью, мой указательный палец замер.
– Мэтью, неужели это действительно «Biblia Sacra» тысяча четыреста пятидесятого года?
– Действительно, – машинально ответил Мэтью, чьи пальцы летали по клавишам с нечеловеческой быстротой.
Я оставила Библию Гутенберга на месте и продолжила поиски, надеясь найти менее редкостный экземпляр. На книге с надписью «Пиесы Уилла» мой палец опять застыл.
– Эти книги тебе дарили друзья?
– В основном, – пробормотал Мэтью.
Ну что ж, отложим на потом раннеанглийскую драматургию вместе с немецким книгопечатанием.
Почти все книги были в безупречном состоянии – неудивительно, если учесть, кто их владелец, – но попадались и потрепанные. У одной, большого формата, но тонкой, на углах сквозь кожу просвечивали деревянные доски. Любопытствуя, почему книгу так зачитали, я вытащила ее и открыла. «Анатомический атлас» Везалия[40] издания 1543 года – первый, представляющий человеческое тело в разрезе.
Я стала искать другие ключи к характеру хозяина библиотеки и нашла еще одну потрепанную книгу, толще и меньше форматом. «De motu»[41], – было написано на обрезе. Трактат Уильяма Гарвея о кровообращении и работе сердца, впервые опубликованный в 1620-х, – новинка в самый раз для вампиров, хотя о сердечно-сосудистой системе у них должны были сложиться свои представления.
Другие потрепанные книжки были посвящены электричеству, микроскопам, физиологии. Самая зачитанная стояла в разделе девятнадцатого века и являлась первым изданием дарвиновского «Происхождения видов».
Покосившись на Мэтью, я сняла ее с полки с ловкостью магазинного вора. Зеленый коленкоровый переплет с вытисненными золотом фамилией автора и заглавием. На форзаце Мэтью каллиграфическим почерком надписал свое имя.
Внутри лежало письмо.
Дорогой сэр!
Извините, что так промедлил с ответом на Ваше письмо от 15 октября. Я много лет собирал факты, относящиеся к изменчивости и происхождению видов. Очень рад, что мои выводы снискали у Вас одобрение, ведь моя книга скоро окажется в руках издателя.
Подпись – Ч. Дарвин, дата – 1859 г. Эти двое обменялись письмами перед самым выходом «Происхождения» в ноябре.
Страницы густо испещряли карандашные и чернильные заметки. Особенно много примечаний было в главах об инстинкте, гибридизации и родстве между разными видами.
Восьмая глава «Происхождения», посвященная инстинкту, должна была, как и труд Гарвея, пользоваться у вампиров большой популярностью. Мэтью подчеркивал в ней целые фразы и оставлял заметки как на полях, так и между строчками.
«Отсюда мы можем заключить, что при доместикации некоторые инстинкты были приобретены, природные же инстинкты были утрачены отчасти вследствие привычки и отчасти вследствие кумуляции человеком посредством отбора в ряде последовательных поколений таких своеобразных психических склонностей и действий, какие первоначально вызывались тем, что мы вследствие нашего незнания называем случайностью», – говорилось у Дарвина.
«Возможно ли, что мы сохранили в виде инстинктов то, что люди утратили вследствие случайности или привычки?» – вопрошал Мэтью на нижнем поле. Я, и не обращаясь к нему, понимала, что под словом «мы» он подразумевает созданий – не только вампиров, но и колдунов и даймонов.
В главе о гибридизации Мэтью интересовала проблема скрещиваний и стерильности.
«Первые скрещивания между формами, достаточно различными, чтоб считаться видами, и их гибриды весьма часто, но не всегда стерильны», – утверждал Дарвин. На полях рядом с этим абзацем было нарисовано генеалогическое древо с вопросительными знаками у корней и у четырех ответвлений. «Почему родственное скрещивание не привело к стерильности или безумию?» – написал Мэтью на стволе, а вверху страницы я прочитала: «1 вид или 4?» и «comment sont faites les daeos?».
Моя специальность – переводить каракули ученых на понятный всем язык. Мэтью писал это на смеси французского и латыни, а слово «даймоны» сократил на старинный лад, daeos, чтобы случайный читатель не понял, кто здесь упомянут.
«Как создаются даймоны?» Полтораста лет спустя Мэтью так и не нашел ответа на этот вопрос.
В том месте, где Дарвин обсуждал родство между видами, из-за пометок Мэтью почти не виден был оригинальный текст. В самом начале главы говорилось:
«Начиная с отдаленнейшего периода истории мира сходство между организмами выражается в нисходящих степенях, вследствие чего их можно классифицировать по группам, соподчиненным другим группам». Против этих слов большими черными буквами значилось «ПРОИСХОЖДЕНИЕ». Несколькими строчками ниже было дважды подчеркнуто: «Существование групп имело бы простое значение, если бы одна группа была приспособлена исключительно для жизни на суше, а другая – в воде, одна – к употреблению в пищу мяса, другая – растительных веществ и т. д.; но на самом деле положение совсем иное, так как хорошо известно, как часто члены даже одной подгруппы разнятся между собой по образу жизни».
Считал ли Мэтью вампирскую диету скорее привычкой, нежели определяющей характеристикой вида? В конце главы я обнаружила следующее: «Наконец, различные группы фактов, рассмотренные в этой главе, по-моему, столь ясно указывают, что бесчисленные виды, роды и семейства, населяющие земной шар, произошли каждый в пределах своего класса или группы от общих предков и затем модифицированы в процессе наследования, что я без колебаний принял бы этот взгляд, если бы даже он не был подкреплен другими фактами или аргументами». Мэтью приписал на полях: «ОБЩИЕ ПРЕДКИ» и «ce qui explique tout»[42].
Он – по крайней мере, в 1859 году – верил, что моногенез объясняет все, что даймоны, люди, вампиры и колдуны произошли, возможно, от общих предков. Что наши существенные различия есть продукт наследования, привычки и отбора. В лаборатории, когда я спросила, не представляем ли мы собой один общий вид, он ушел от ответа, но здесь ему не уйти.
Мэтью прямо-таки прилип к компьютеру. Я закрыла «Aurora Consurgens», прекратила поиски Библии и села с Дарвином у огня на диване. Заметки, оставленные вампиром в книге, могли многое о нем рассказать.
Он все еще оставался для меня загадкой, которая здесь, в Сет-Туре, стала еще более неразрешимой. Мэтью во Франции сильно отличался от английского Мэтью: я никогда еще не видела, чтобы он работал с таким увлечением, слегка сгорбившись и закусив губу острым, чуть удлиненным клыком. У него даже морщинка обозначилась между глаз. Не замечая, что я на него смотрю, он вовсю молотил по клавишам, – видимо, ноутбуки с хрупкими пластмассовыми деталями живут у Мэтью недолго. Допечатав до точки, он откинулся на стуле, потянулся и зевнул.
Это я опять-таки видела в первый раз. Может, зевок, как и сутулые плечи, – признак отсутствия напряженности? В день нашей первой встречи он сказал, что хочет знать обо всем, что происходит вокруг, а здесь ему знаком каждый дюйм, все запахи, все живое. Две вампирши, живущие в доме, – это его семья, принявшая меня ради Мэтью.
Я вернулась к Дарвину, но после ванны меня разморило, а тепло и ритмичный стук клавиш и вовсе усыпляли. Проснулась я укрытая одеялом; «Происхождение видов», заложенное бумажкой, лежало на полу рядом. От сознания, что меня поймали на подглядывании, я залилась краской.
– Добрый вечер. – Мэтью, сидевший на диване напротив, заложил книгу, которую читал сам. – Не выпить ли нам вина?
Меня это как нельзя более устраивало.
– Да, хорошо.
На столике восемнадцатого века около лестницы стояла бутылка без этикетки, уже откупоренная. Мэтью налил два бокала и один подал мне. Я понюхала напиток, предчувствуя его первый вопрос:
– Малина и леденец.
– Для колдуньи у тебя в самом деле хорошо получается, – одобрительно кивнул Мэтью.
Я пригубила:
– Что мы пьем? Нечто древнее и редкостное?
– Ни то ни другое, – расхохотался Мэтью. – Его разлили месяцев пять назад. Местное вино из винограда, что растет у дороги. Проще некуда.
Ну и пусть некуда, зато вкус приятный. Вино отдавало травой и лесом, как воздух вокруг Сет-Тур.
– Ты, вижу, предпочла Библии науку. Как тебе Дарвин?
– Ты по-прежнему веришь, что создания и люди происходят от общих предков? Что различия между нами могут быть чисто расовыми?
– Я уже говорил тебе, что не знаю, – с легким нетерпением сказал Мэтью.
– В тысяча восемьсот пятьдесят девятом ты был в этом уверен. И думал, что употребление крови в пищу – всего лишь привычка, а не видовой признак.
– Ты же знаешь, как далеко шагнула наука со времен Дарвина. Привилегия ученого – менять свое мнение в свете новой информации. – Мэтью выпил немного и поставил бокал на колено. Вино заиграло в отблесках пламени. – Кроме того, такое понятие, как расовые отличия, сегодня уже устарело. Это всего лишь слова, которыми человек привык обозначать хорошо заметную разницу между собой и кем-то другим.
– Не совсем. – Мэтью снова перевернул страницу. – Эти маркеры мы пока не можем идентифицировать. Обычно мы сверяем с анализом ДНК отчеты о деятельности соответствующего колдуна (иногда такого, который жил много сотен лет назад), но в нашем случае это не проходит.
– Анализ не объясняет, почему магия во мне активировалась только теперь?
– Для этого никакой анализ не нужен. Твоя магия пробуждается после долгого сна, вот и все. Ей надоело бездельничать, вот она и берет свое – кровь сказывается. – Мэтью грациозно поднялся на ноги и помог встать мне. – Простудишься, если будешь сидеть на земле, – не хватало мне еще перед Мартой оправдываться.
Он свистнул лошадям, и те, на ходу пережевывая травку, затрусили к нему.
Мы катались еще час, исследуя леса и поля вокруг Сет-Тура. Мэтью показал мне, где водятся кролики, – там отец когда-то учил его, как стрелять из арбалета, чтобы не выбить самому себе глаз. На обратном пути моя тревога относительно результатов анализа сменилась приятной усталостью.
– Завтра все будет болеть. Сто лет не выезжала верхом.
– По тебе не скажешь. – Впереди показались ворота замка. – Ты хорошая всадница, только одна не езди – здесь легко заблудиться.
Я понимала, что дело не в этом: Мэтью опасался, что меня могут найти.
– Хорошо, не буду.
Мэтью ослабил пальцы, стиснувшие поводья. Он привык к беспрекословному повиновению – просьбы и переговоры для него внове, – но ни единой вспышки гнева я сегодня не наблюдала.
Направив Ракасу впритирку к Дару, я взяла Мэтью за руку и коснулась губами его твердой холодной ладони.
Зрачки вампира расширились от изумления. Я отпустила его руку и повернула к конюшне.
Глава 20
После обеда, на котором Изабо, к счастью, отсутствовала, я хотела сразу взяться за «Aurora Consurgens», но Мэтью убедил меня сперва принять ванну, чтобы немного унять неизбежную боль в мышцах. На середине лестницы пришлось растирать сведенную ногу – впереди брезжила расплата за утренние восторги.
После божественно долгой ванны я надела свободные черные брюки, свитер, носки. В кабинете горел камин. Интересно, каково это – управлять огнем, подумала я, протянув к нему руки. Озаренные красно-оранжевыми отсветами пламени пальцы тут же засвербели в ответ, и я от греха подальше спрятала руки в карманы.
– Твоя рукопись рядом с компьютером, – сообщил Мэтью из-за письменного стола.
Черная обложка притягивала меня как магнит. Сев за стол, я осторожно раскрыла ее. Краски были еще ярче, чем мне запомнилось. Я полюбовалась королевой и перевернула страницу.
«Incipit tractatus Aurora Consurgens intitulatus» – «Сие есть начало труда, именуемого Восходом Зари». Слова мне были знакомы, но я все равно ощутила трепет, как при первом прочтении. «С нею приходит все доброе. Она известна как Мудрость Юга, взывающая к толпам на улицах града», – переводя с латыни, читала я. Книга изобиловала парафразами из Священного Писания и других текстов.
– У тебя здесь, случайно, Библии нет?
– Есть, только не помню где. – Мэтью привстал, не отрывая глаз от компьютерного экрана. – Сейчас поищу.
– Не надо, я сама.
Книги у Мэтью стояли не по размеру, а в хронологическом порядке. Первая полка была жутко древняя – дух захватывает, если подумать, что на ней может отыскаться. Утраченные труды Аристотеля?
Около половины книг было расставлено корешками внутрь – имена авторов или названия значились толстыми черными буквами на обрезе, – но на середине комнаты корешки уже были повернуты наружу, щеголяя золотым и серебряным тиснением.
Минуя рукописи с толстыми неровными страницами и греческими названиями, я искала толстую печатную книгу. Наткнувшись на том в коричневом переплете с позолоченной надписью, мой указательный палец замер.
– Мэтью, неужели это действительно «Biblia Sacra» тысяча четыреста пятидесятого года?
– Действительно, – машинально ответил Мэтью, чьи пальцы летали по клавишам с нечеловеческой быстротой.
Я оставила Библию Гутенберга на месте и продолжила поиски, надеясь найти менее редкостный экземпляр. На книге с надписью «Пиесы Уилла» мой палец опять застыл.
– Эти книги тебе дарили друзья?
– В основном, – пробормотал Мэтью.
Ну что ж, отложим на потом раннеанглийскую драматургию вместе с немецким книгопечатанием.
Почти все книги были в безупречном состоянии – неудивительно, если учесть, кто их владелец, – но попадались и потрепанные. У одной, большого формата, но тонкой, на углах сквозь кожу просвечивали деревянные доски. Любопытствуя, почему книгу так зачитали, я вытащила ее и открыла. «Анатомический атлас» Везалия[40] издания 1543 года – первый, представляющий человеческое тело в разрезе.
Я стала искать другие ключи к характеру хозяина библиотеки и нашла еще одну потрепанную книгу, толще и меньше форматом. «De motu»[41], – было написано на обрезе. Трактат Уильяма Гарвея о кровообращении и работе сердца, впервые опубликованный в 1620-х, – новинка в самый раз для вампиров, хотя о сердечно-сосудистой системе у них должны были сложиться свои представления.
Другие потрепанные книжки были посвящены электричеству, микроскопам, физиологии. Самая зачитанная стояла в разделе девятнадцатого века и являлась первым изданием дарвиновского «Происхождения видов».
Покосившись на Мэтью, я сняла ее с полки с ловкостью магазинного вора. Зеленый коленкоровый переплет с вытисненными золотом фамилией автора и заглавием. На форзаце Мэтью каллиграфическим почерком надписал свое имя.
Внутри лежало письмо.
Дорогой сэр!
Извините, что так промедлил с ответом на Ваше письмо от 15 октября. Я много лет собирал факты, относящиеся к изменчивости и происхождению видов. Очень рад, что мои выводы снискали у Вас одобрение, ведь моя книга скоро окажется в руках издателя.
Подпись – Ч. Дарвин, дата – 1859 г. Эти двое обменялись письмами перед самым выходом «Происхождения» в ноябре.
Страницы густо испещряли карандашные и чернильные заметки. Особенно много примечаний было в главах об инстинкте, гибридизации и родстве между разными видами.
Восьмая глава «Происхождения», посвященная инстинкту, должна была, как и труд Гарвея, пользоваться у вампиров большой популярностью. Мэтью подчеркивал в ней целые фразы и оставлял заметки как на полях, так и между строчками.
«Отсюда мы можем заключить, что при доместикации некоторые инстинкты были приобретены, природные же инстинкты были утрачены отчасти вследствие привычки и отчасти вследствие кумуляции человеком посредством отбора в ряде последовательных поколений таких своеобразных психических склонностей и действий, какие первоначально вызывались тем, что мы вследствие нашего незнания называем случайностью», – говорилось у Дарвина.
«Возможно ли, что мы сохранили в виде инстинктов то, что люди утратили вследствие случайности или привычки?» – вопрошал Мэтью на нижнем поле. Я, и не обращаясь к нему, понимала, что под словом «мы» он подразумевает созданий – не только вампиров, но и колдунов и даймонов.
В главе о гибридизации Мэтью интересовала проблема скрещиваний и стерильности.
«Первые скрещивания между формами, достаточно различными, чтоб считаться видами, и их гибриды весьма часто, но не всегда стерильны», – утверждал Дарвин. На полях рядом с этим абзацем было нарисовано генеалогическое древо с вопросительными знаками у корней и у четырех ответвлений. «Почему родственное скрещивание не привело к стерильности или безумию?» – написал Мэтью на стволе, а вверху страницы я прочитала: «1 вид или 4?» и «comment sont faites les daeos?».
Моя специальность – переводить каракули ученых на понятный всем язык. Мэтью писал это на смеси французского и латыни, а слово «даймоны» сократил на старинный лад, daeos, чтобы случайный читатель не понял, кто здесь упомянут.
«Как создаются даймоны?» Полтораста лет спустя Мэтью так и не нашел ответа на этот вопрос.
В том месте, где Дарвин обсуждал родство между видами, из-за пометок Мэтью почти не виден был оригинальный текст. В самом начале главы говорилось:
«Начиная с отдаленнейшего периода истории мира сходство между организмами выражается в нисходящих степенях, вследствие чего их можно классифицировать по группам, соподчиненным другим группам». Против этих слов большими черными буквами значилось «ПРОИСХОЖДЕНИЕ». Несколькими строчками ниже было дважды подчеркнуто: «Существование групп имело бы простое значение, если бы одна группа была приспособлена исключительно для жизни на суше, а другая – в воде, одна – к употреблению в пищу мяса, другая – растительных веществ и т. д.; но на самом деле положение совсем иное, так как хорошо известно, как часто члены даже одной подгруппы разнятся между собой по образу жизни».
Считал ли Мэтью вампирскую диету скорее привычкой, нежели определяющей характеристикой вида? В конце главы я обнаружила следующее: «Наконец, различные группы фактов, рассмотренные в этой главе, по-моему, столь ясно указывают, что бесчисленные виды, роды и семейства, населяющие земной шар, произошли каждый в пределах своего класса или группы от общих предков и затем модифицированы в процессе наследования, что я без колебаний принял бы этот взгляд, если бы даже он не был подкреплен другими фактами или аргументами». Мэтью приписал на полях: «ОБЩИЕ ПРЕДКИ» и «ce qui explique tout»[42].
Он – по крайней мере, в 1859 году – верил, что моногенез объясняет все, что даймоны, люди, вампиры и колдуны произошли, возможно, от общих предков. Что наши существенные различия есть продукт наследования, привычки и отбора. В лаборатории, когда я спросила, не представляем ли мы собой один общий вид, он ушел от ответа, но здесь ему не уйти.
Мэтью прямо-таки прилип к компьютеру. Я закрыла «Aurora Consurgens», прекратила поиски Библии и села с Дарвином у огня на диване. Заметки, оставленные вампиром в книге, могли многое о нем рассказать.
Он все еще оставался для меня загадкой, которая здесь, в Сет-Туре, стала еще более неразрешимой. Мэтью во Франции сильно отличался от английского Мэтью: я никогда еще не видела, чтобы он работал с таким увлечением, слегка сгорбившись и закусив губу острым, чуть удлиненным клыком. У него даже морщинка обозначилась между глаз. Не замечая, что я на него смотрю, он вовсю молотил по клавишам, – видимо, ноутбуки с хрупкими пластмассовыми деталями живут у Мэтью недолго. Допечатав до точки, он откинулся на стуле, потянулся и зевнул.
Это я опять-таки видела в первый раз. Может, зевок, как и сутулые плечи, – признак отсутствия напряженности? В день нашей первой встречи он сказал, что хочет знать обо всем, что происходит вокруг, а здесь ему знаком каждый дюйм, все запахи, все живое. Две вампирши, живущие в доме, – это его семья, принявшая меня ради Мэтью.
Я вернулась к Дарвину, но после ванны меня разморило, а тепло и ритмичный стук клавиш и вовсе усыпляли. Проснулась я укрытая одеялом; «Происхождение видов», заложенное бумажкой, лежало на полу рядом. От сознания, что меня поймали на подглядывании, я залилась краской.
– Добрый вечер. – Мэтью, сидевший на диване напротив, заложил книгу, которую читал сам. – Не выпить ли нам вина?
Меня это как нельзя более устраивало.
– Да, хорошо.
На столике восемнадцатого века около лестницы стояла бутылка без этикетки, уже откупоренная. Мэтью налил два бокала и один подал мне. Я понюхала напиток, предчувствуя его первый вопрос:
– Малина и леденец.
– Для колдуньи у тебя в самом деле хорошо получается, – одобрительно кивнул Мэтью.
Я пригубила:
– Что мы пьем? Нечто древнее и редкостное?
– Ни то ни другое, – расхохотался Мэтью. – Его разлили месяцев пять назад. Местное вино из винограда, что растет у дороги. Проще некуда.
Ну и пусть некуда, зато вкус приятный. Вино отдавало травой и лесом, как воздух вокруг Сет-Тур.
– Ты, вижу, предпочла Библии науку. Как тебе Дарвин?
– Ты по-прежнему веришь, что создания и люди происходят от общих предков? Что различия между нами могут быть чисто расовыми?
– Я уже говорил тебе, что не знаю, – с легким нетерпением сказал Мэтью.
– В тысяча восемьсот пятьдесят девятом ты был в этом уверен. И думал, что употребление крови в пищу – всего лишь привычка, а не видовой признак.
– Ты же знаешь, как далеко шагнула наука со времен Дарвина. Привилегия ученого – менять свое мнение в свете новой информации. – Мэтью выпил немного и поставил бокал на колено. Вино заиграло в отблесках пламени. – Кроме того, такое понятие, как расовые отличия, сегодня уже устарело. Это всего лишь слова, которыми человек привык обозначать хорошо заметную разницу между собой и кем-то другим.