– Я сегодня еще нужна? – спросила Инга.
– Мне ты всегда нужна, милая фрау.
Виталий Аркадьевич посмотрел на нее вполне недвусмысленно, но Инга не испугалась и даже не растерялась. Такое происходило далеко не впервые и превратилось в некую игру: босс давал понять, что хотел бы, а Инга делала вид, что относится к нему со всем уважением, но честь для девушки дороже. Смысл игры состоял в том, что подача всегда была одинаковой, но отбивать ее следовало каждый раз по-разному. В прошлый раз Инга «отбивала» ролью скромницы, влюбленной в жениха. В позапрошлый – ролью кокетки, готовой «подумать» над предложением. Сегодня можно поиграть в английскую прислугу.
Она улыбнулась:
– Мои знания и навыки в области терапии боли всегда к вашим услугам, милорд.
Фадеев расхохотался.
– Вот за что я тебя ценю, так это за то, что с тобой не скучно. Всегда что-нибудь новенькое выдумаешь. Загляни к моей курице, она с утра головой мается, и можешь уматывать по своим делам.
Курицей Виталий Аркадьевич именовал дражайшую супругу Снежану, по счету не то третью, не то четвертую, юную особу, насиликоненную сверху донизу, но отнюдь не глупую. Глупых людей босс не выносил на дух ни на месте работников своей фирмы, ни в постели, ни за столом.
Инга приняла душ, переоделась в свежую робу и постучалась в комнату Снежаны. Та лежала на кровати поверх покрывала, одетая в длинное домашнее платье, бледная и несчастная.
– Хорошо, что ты пришла, – простонала она. – Я думала, с ума сойду от этой боли. Сделай что-нибудь, пожалуйста.
Инга со вздохом взяла ее за руку, послушала пульс. Бедная девчонка, зачем она себя так истязает бесконечными процедурами по улучшению внешности! У нее патологическая реакция на обезболивающие препараты, и каждый раз начинаются тошнота и многодневная головная боль, от которой в буквальном смысле некуда деваться. Хоть к стоматологу не ходи! Или терпи без укола. Последнее, что учудила Снежана, – удаление родинки, которая, как ей казалось, портила ее безупречную кожу на спине. Тут без местной анестезии никак не обойтись, и вот результат. Инга пыталась ее отговорить, но для юной жены богатого мужа слова медсестры звучали куда менее весомо, нежели страх возможной конкуренции с соперницей. А соперницы у Снежаны есть, и все об этом знают, Фадеев не из тех, кто умеет держать брюки застегнутыми. Снежана должна быть идеальной для мужа.
– Все-таки удалила? – негромко и с упреком проговорила Инга.
– Ага, вчера. Не смотри на меня так, сама все знаю. Думаешь, я совсем дура, да?
– Ты не дура, ты очень умная. Ты китайский язык выучила, а это не каждый сумеет.
– Да фигня, ты же на немецком свободно говоришь.
– Сравнила! Со мной отец с самого рождения по-немецки говорил, они в семье языковую традицию берегли, так что никаких чудес.
– Никаких чудес? А чего ж твоя сестрица язык не освоила? Блин, если б у меня отец был кореец или японец, я б сейчас горя не знала. Угораздило же меня родиться в такой семье: мама украинка, папа белорус. Приходится теперь самой все с азов… – привычно пожаловалась Снежана.
У нее был план, в который Снежана посвятила не только Ингу, но и Фадеева: изучить китайский, корейский и японский языки и построить бизнес, связанный с этими тремя странами. Амбиции у девушки зашкаливали, но следует признать, что данные для подобного размаха у нее были. Каждый раз, слушая нытье Снежаны о том, что ее «угораздило родиться в такой семье», Инга невольно улыбалась. Понятно, что девушка имела в виду национальность и родные языки родителей, но родители-то эти были на диво успешны в бизнесе, ворочали огромными деньжищами и обеспечили своей единственной доченьке детство, какое еще и не каждой принцессе выпадало. К сожалению, шальные доходы, полученные в безумные девяностые, обернулись убийством отца и отжатием бизнеса, а потом и психушкой для матери, начавшей со злоупотребления транквилизаторами и быстро скатившейся к наркотической зависимости. Снежана, с рождения привыкшая к комфорту и роскоши, но оставшаяся в девятнадцать лет у разбитого корыта, поняла, что рассчитывать теперь может только на себя, и разработала план, толчком к которому стал корейский клип, неожиданно для всех собравший миллионы просмотров по всему миру. Ей нужно было несколько лет спокойного безбедного существования, в течение которых она могла бы целыми днями учиться, с утра до вечера, нигде не работая и не думая о хлебе насущном, и Снежана выбрала путь молодой жены. Дети Фадееву больше не нужны, у него от предыдущих браков наследники имеются, а несколько раз в неделю посверкать улыбкой, ногами и бюстом, сопровождая мужа на мероприятия и встречи, ничего ей не стоит. Только нужно очень постараться, чтобы Виталий Аркадьевич не расстался с ней прежде времени, пока она не выполнила свой учебный план. А для этого следовало неустанно совершенствовать красоту и доводить ее до высоких стандартов, определенных требовательным супругом.
Инге отчего-то было жалко, что такие мозги, как у Снежаны, не находят себе другого применения. И жалко, что в погоне за идеальной внешностью девчонке приходится терпеть такие мучения с последствиями применения обезболивающих препаратов.
– Давай начинать, – попросила Снежана, – у меня в пять часов онлайн, а я ничего не соображаю.
Занималась она по скайпу только с носителями языка, а не с московскими преподавателями. То есть московские-то были, конечно, носителями, рожденными в соответствующей стране, но девушка отчего-то считала их «бывшими», а потому не особо полноценными. Однажды Инга застала Снежану во время такого урока и страшно удивилась: на экране компьютера картинка двигалась и подрагивала, показывая какое-то уличное кафе, а из динамиков неслась неразбериха чужеземной речи.
– Мой преподаватель специально приносит айпад в людные места и заставляет меня слушать и вычленять хотя бы отдельные слова, а теперь уже и целые фразы, – пояснила Снежана. – Я должна научиться слышать и понимать бытовую разговорную речь, а не только дикторов с радио и телевидения. С дикторами я уже легко справляюсь и фильмы смотрю без субтитров, но все равно там актеры с поставленной дикцией, а теперь началась обычная жизнь. Если я это не освою, у меня ничего не выйдет с бизнесом, я не смогу с людьми нормально общаться. Лучше всего, конечно, пожить годик-другой в языковой среде, но я же не могу Фадеева здесь одного оставить, сама понимаешь. Свято место и все такое…
Одним словом, если делать – то уж делать как следует. В этом Снежана была похожа на саму Ингу. И какие бы глупости девушка ни вытворяла со своим телом и здоровьем, Инга Гесс не могла не уважать ее за целеустремленность и восхищалась ее способностями.
Она привела Снежану в состояние, пригодное для занятий, и уехала к своим домашним пациентам. Права Инга получила давно, но о покупке машины и не мечтала, надеялась, что тот, с кем она в то время жила, позволит водить свой автомобиль. Он ведь обещал, особенно в первое время, и вроде бы радовался, когда Инга начала посещать курсы вождения. К тому моменту, когда он впервые ударил ее, права уже были получены, ну а толку? Зато теперь Артем с готовностью предоставил ей свой старый «Ниссан», стоявший в гараже без дела: сам он ездил на недавно купленном новеньком «Лексусе».
Инга провела почти полтора часа у мальчика, больного ДЦП, и поехала в направлении дома. Не того, где жила сейчас с Артемом, а своего, где мама и сестра с семейством. На сегодня оставалось отработать с Юрием, потом заскочить отдать деньги, и, если повезет, можно успеть на кладбище. Посидеть хотя бы минут десять-пятнадцать, повспоминать Игоря, поговорить с ним. Вытащить из рюкзака заветную тетрадку, с которой она старалась не расставаться, перечитать несколько страниц. Глядя на почерк, словно бы услышать голос. Прикоснуться пальцами к исписанным листам, не отрывая глаз от фотографии, – будто за руку взять.
У Юрия пришлось задержаться: кроме обычных проблем с ногой у пациента появились блуждающие боли в шейном и поясничном отделах, и Инга провозилась дольше, чем планировала. На кладбище она до закрытия не успевала. Вышла на улицу, посмотрела в сторону своего дома и поняла, что ужасно не хочет туда идти, видеть кислую физиономию Машкиного муженька-захребетника, слушать восторженные причитания о малыше, которому исполнилось уже четыре месяца. При всей огромной, почти иррациональной любви к сестре к племяннику Инга была почему-то совершенно равнодушна.
Она решила немного отсрочить пусть и короткий, но все равно тягостный визит к родным и посидеть в кафе, расположенном в соседнем доме, выпить какого-нибудь вкусного чаю и съесть пару пирожных или пирожков. Кафе здесь существовало уже много лет, и Инга частенько отсиживалась в нем, если дома становилось невмоготу. Несмотря на бесконечные экономические заморочки, сотрясавшие то и дело страну, заведение выживало и не закрывалось, притом что за последние годы в микрорайоне постоянно менялось все что можно: одни вывески приходили на смену другим – только успевай замечать, что вместо фитнес-клуба теперь салон красоты, а вместо «Магнолии» – «Магнит» или «Дикси». Однажды Инга поделилась своим удивлением с Выходцевым, и тот, усмехнувшись, сказал: «Значит, хозяин дружит с кем надо». Наверное, так и было, потому что хозяин у кафе не менялся, в отличие от персонала и меню. Он всегда был на посту, бдительно следил за порядком в зале, иногда сам вставал за барную стойку, одним словом, был эдаким нетипичным пережитком старых времен, классическим олицетворением того самого малого бизнеса, который так успешно губили и уничтожали по всей стране.
Сегодня хозяин, немолодой ослепительно красивый кавказец, тоже был за барной стойкой, наливал кофе, доставал из витрины-холодильника нарезанные куски тортов. Увидев Ингу, приветливо улыбнулся.
– Давно вас не было! Рад, что вы появились опять!
Ей стало приятно, что ее помнят. Может, и не рады на самом деле, просто из вежливости сказано, но уж то, что помнят, – это точно. На душе потеплело, и даже перспектива посещения семьи стала казаться не такой мрачной. Инга поболтала с хозяином пару минут, выбрала два разных десерта и чай каркаде, уселась за столик, открыла рюкзак, вытащила тетрадь. Когда официантка принесла заказ, зазвонил телефон. Артем.
– Как дела?
– Все в порядке. Зашла в кафе дух перевести, сейчас выпью чаю, потом забегу быстренько деньги отдать и поеду домой.
– Так ты в кафе?
– Ну да.
– Тогда поешь нормально, я задерживаюсь, ужинать не будем, меня здесь покормят.
Инга улыбнулась. В этом поступке весь Артем. Предупредить. Согласовать. Не переводить продукты понапрасну, не тратить силы на готовку, если не собираешься садиться за стол. И ведь он не скупой, совсем наоборот, он щедрый и широкий, и денег у него достаточно. Но – во всем должен быть порядок, а разумная экономия – залог достатка.
– Спасибо, что сказал. Целую!
– Ага, пока!
Она даже и не подумала спросить, где это «здесь» Артема покормят. Какая разница? Скорее всего, у Фадеева. Но даже если и в другом месте – Ингу это совершенно не волновало. Она отнюдь не была уверена в чувствах Артема, но одно знала точно: ему с ней удобно. Комфортно. А мужчина никогда не променяет психологический комфорт на неземную страсть. Изменять будет направо и налево, но на разрыв отношений не пойдет. Так что пусть ужинает где ему заблагорассудится.
Отломив ложечкой кусочек шоколадного торта, Инга раскрыла тетрадь.
«Я много раз слышал о том, что дружные семьи часто распадаются после совместно пережитого горя. И никогда не понимал, как это может быть. Не верил, думал, что это просто сказки. Не видел механизмов, которые включаются.
После смерти сына я их увидел. Есть люди, которые хотят тихо горевать. Есть те, кто стремится активно действовать, чтобы восстановить то ли справедливость, то ли душевное равновесие, то ли еще что-то… А есть те, кто хочет идти дальше и быть счастливым. Именно к этому третьему типу относилась моя жена. Она сумела принять тот факт, что наш сын родился с неизлечимым заболеванием, хотя бог весть каких гигантских душевных усилий это потребовало от нее. Но она справилась, приняла и постановила для себя делать все, что необходимо, чтобы помочь Ванечке прожить столько, сколько природой отмерено, делать самоотверженно и добросовестно, изначально зная, что уход ребенка неизбежен, что это будет страшным ударом, но после этого жизнь будет продолжаться. Для нее эта жизнь станет уже другой, но для всех остальных она будет прежней, и это обстоятельство, с которым придется считаться и принятие которого также потребует немалых моральных сил.
А я таким не был. Я шел по улице или ехал в машине, видел родителей с маленькими детьми и с ненавистью думал: «Почему не они? Почему мы? Почему Ваня, а не любой из этих малышей?» Я ненавидел их всех. И ненавидел весь мир. Природу, которая придумала страшную неизлечимую болезнь и послала ее именно нашему сыну. Всю медицину вообще – за то, что не создала средств лечения, и конкретных врачей из клиники – за то, что дали ложную надежду. Всех на свете детей – за то, что они живы, и всех родителей – за то, что они счастливы. Я ухитрился ненавидеть даже тех, кого звали Иваном. Был у меня коллега с таким именем, довольно редким для людей моего поколения, натерпелся он от моих выходок – стыдно вспомнить. Не зря говорят, что от любви до ненависти всего один шаг. Видимо, эти чувства имеют много общего: оба слепы и безрассудны, оба лишают человека логики и здравого смысла, оба могут толкнуть на немыслимые, чудовищные поступки.
Моей жене в то время было чуть за тридцать, она хотела детей, хотела снова забеременеть и родить. А мне эта мысль казалась кощунственной. Не может быть и не будет второго Ванечки. Кроме того, некоторые из докторов говорили о том, что лейкодистрофия как-то связана с наследственностью, и я боялся, что и второй наш ребенок может оказаться больным. Я не был готов проходить через этот ад еще раз.
И я отпустил ее, свою любимую жену. Впрочем, в тот момент она уже не была любимой. Я и ее начал ненавидеть. За то, что она горюет не так, как я. За то, что начала заниматься собой (она сильно подурнела за последние годы, пока сидела с Ваней, от былой ухоженности не осталось и следа). За то, что хочет «другого Ванечку» (почему-то именно так я воспринимал ее желание иметь еще детей). За то, что плачет тайком, а не громко рыдает у меня на груди. За то, что умеет принимать жизнь во всех ее проявлениях. Но все это я понял только сейчас, когда сам начал умирать. Тогда у меня еще не хватало ума, я, одержимый горем и ненавистью, был далек от способности анализировать чужие чувства и мысли. Если бы нужно было кого-нибудь убить, чтобы вернуть Ваню, я бы убил не задумываясь. Ни минуты не колебался бы.
Мы развелись. Угрюмо, но спокойно, без склок и скандалов. Жена вернулась к прежней профессии, быстро нагнав упущенное, она вообще очень способная. Вышла замуж. Как выяснилось – довольно удачно: новый муж оказался состоятельным и, как ни странно, приличным. Ребенок у них родился меньше чем через год, как и положено в добропорядочных семьях. Помнишь, в «Тысяче и одной ночи» все время говорилось: «Через девять месяцев и десять дней родился…» Вот так и у них.
А я продолжал служить в полиции, только стал еще более равнодушным к чужой боли и чужим несчастьям и еще более оголтело заколачивал бабки, которые не копил, а тратил на выпивку, баб и разные другие «мужские» радости. Ненависть во мне не умерла, но я устал от нее. Она выжигала мое нутро. И я хотел вытеснить ее, отодвинуть, отвлечься.
Прошел год. Другой. Третий. Я оформлял очередной отпуск, и кадровик напомнил, что без квиточка о прохождении ежегодной диспансеризации рапорт мне не подпишут. Не знаю, как в других подразделениях и службах, а у нас с этим было строго, и раз в год каждый обязан был пройти обследование в нашей ведомственной поликлинике. Ничего нового или неожиданного. Терапевт, хирург, кровь-моча, флюорография, ЭКГ, офтальмолог, дерматолог… Ну, ты сама все это знаешь. К терапевту ходим дважды: в самом начале и потом в конце, после прохождения всех специалистов и получения всех анализов и результатов. Я ничего плохого не ждал, чувствовал себя, как обычно. И вдруг оказалось, что на флюорографии… Метастазы в легких.
Откуда?! Как?! Почему?! Ведь я ничем таким не болел, к врачам не обращался. Самое серьезное, что было в моей жизни по части здоровья, – почечная колика, лежал в нашем госпитале ГУВД, но это ведь давно, еще Ванечка был жив…
Терапевт оказался въедливым, внимательно прочитал предыдущие записи в карте.
– Вот тут написано, что в прошлом году во время диспансеризации вы жаловались на недавнее повышение температуры и кровь в моче, – сказал он.
Ну да, было такое. Я все изложил тогда терапевту, не этому, а другому, и про почечную колику ему говорил, и он посоветовал пить отвар брусничного листа и выписал какие-то таблетки, которые я попринимал пару недель и бросил. Год назад врача ничего не насторожило, и он с легкой душой записал мне в карту «мочекаменная болезнь». Так ведь это у каждого второго.
В отпуск я не уехал. Меня крутили и вертели, рассматривали под разными углами, искали первичный очаг, откуда пошли метастазы. И нашли рак почки. Мне предстояла операция, а затем или химия, или иммунотерапия, сказали, что потом решат.
– Ситуация серьезная, – заявил мне уролог-онколог. – Если бы вы попали к нам хотя бы полгода назад, а лучше – год назад, все было бы значительно легче, рак почки хорошо поддается лечению, если еще не дал метастазов.
Год назад… Значит, в тот момент, когда прошлогодний терапевт посоветовал мне пить отвар брусничного листа, я уже был болен. Рак уже жил во мне, давал температуру и кровь в моче. Я вспоминал этого врача, его рассеянность, отсутствующий взгляд, его невнимательность. Его болезненную бледность, испарину над верхней губой. Тогда я еще подумал, что доктор с глубокого похмелья и чувствует себя отвратительно. Ему не было до меня никакого дела, я был для него чем-то вроде назойливой мухи, которая противно жужжит над головой и мешает жить. Он слушал меня вполуха и думал о чем-то своем. Если бы он обратил хоть чуточку больше внимания на мои жалобы, если бы назначил дополнительное исследование, если бы заподозрил!
Я помнил его фамилию: Долгих».
Инга с сожалением закрыла тетрадь. Сидела бы так часами и читала, читала… Но нужно ехать домой, а перед этим еще деньги отнести. Артем очень следит за временем, и байка о том, что она ужинала в кафе целых три часа, вызовет недоумение. Во лжи не заподозрит, но вполне может мягко выговорить за непродуктивное времяпрепровождение. «Во всем должен быть порядок». Нет, он вовсе не стремится тотально контролировать Ингу и не настаивает на том, чтобы она сидела как привязанная дома, если не занята работой. Совсем наоборот, ее новый избранник хочет, чтобы у нее все было хорошо, заботится о ней. Например, услышав в очередной раз малосимпатичные подробности о поездке Инги к племяннику Фадеева и о том, что полученные в боях травмы отнюдь не сказываются на способности сально шутить и недвусмысленно приставать, встревожился:
– Безбашенные идиоты… Надо бы тебе начать посещать какие-нибудь курсы для женщин, а то мало ли что.
– Курсы? – улыбнулась тогда Инга. – Кройки и шитья, что ли? Или кулинарии?
– Самообороны, глупышка! От этих кретинов обдолбанных всего можно ожидать, ты должна уметь защитить себя. Завтра же узнаю, где есть хороший тренер, занимающийся с женщинами, будешь ходить.
В другой раз, когда Инга посетовала сама на себя за то, что не учла гололедицу и с трудом справилась с управлением автомобилем, настоял на том, чтобы она взяла хотя бы несколько уроков экстремального вождения у опытного инструктора.
Артем не лез в ее жизнь, не давил и не руководил, он всего лишь хотел, чтобы все было «как надо», «по правилам». Он не пытался познакомиться ни с ее семьей, ни с ее подругами, не сомневался, если она говорила, что «заскочила к девчонкам с прошлой работы поболтать» или что «в Москву приехал замечательный специалист, нужно посетить несколько мастер-классов». Если в самом начале их отношений Артем проявлял почти параноидальную подозрительность и тем или иным способом старался перепроверить чуть ли не каждое слово Инги, то со временем это стремление полностью сошло на нет. Инга не обижалась, понимала, что недоверчивость Артема не на пустом месте выросла, да он и сам несколько раз обмолвился, дескать, здорово обжегся когда-то. Подробностей не рассказывал, а Инга и не расспрашивала, знала: откровенность одного подразумевает и откровенность другого, а ей вовсе не хотелось распространяться о своих душевных ранах и в особенности о любви к Игорю Выходцеву. Она не обманывала Артема, и его недоверчивость ее забавляла, но не злила.
Вообще Артем был человеком деликатным и считал невозможным шарить у нее по карманам или рыться в личных вещах вплоть до того, что в ответ на просьбу принести лежащий в рюкзаке ежедневник он протягивал ей рюкзак со словами: «Держи, достань сама». Ингу подобная церемонность сперва немного удивляла, но она быстро привыкла.
Период подозрительности и проверок давно миновал, и теперь Артем почти никогда не задавал даже самых обычных, принятых у большинства людей вопросов вроде «Кто звонил?», «Где была?» или «Почему так долго?». Одним словом, всячески демонстрировал полное доверие. А может быть, ему и в самом деле не было интересно, чем она занимается, когда его нет рядом. Главное, чтобы дома царил порядок, а остальное его не касается. И при этом Артем, как ни странно, ревнив, то и дело заводит разговоры о ее прошлых отношениях, а поездки на кладбище вызывают у него бесконечные вопросы при нахмуренных бровях, так что Инга с недавнего времени начала скрывать свои визиты на могилу Выходцева. Зато против того, что она дает деньги матери и сестре, Артем не только не возражал, а, напротив, всячески одобрял, и эту часть жизни Инге скрывать, слава богу, не приходилось.
– Ты такая добрая, так трогательно заботишься о своей семье, – говорил он.
А Инга спрашивала сама себя: «Я действительно такая добрая? Или мне просто нравится быть такой? Нравится чувствовать себя спасительницей, ангелом-хранителем, как внушила мама?» Ответа она не находила.
Каменская
– Давайте я одна пойду, а вы собирайтесь, – предложила Настя соседям. – Нужно же мне попробовать самостоятельно погулять с Бруно, пока вы еще не уехали.
Соседей предложение нескрываемо обрадовало. Вечером у них самолет, а куча дел еще не переделана. У Насти в запасе были и другие аргументы, если первый не сработает, но они, к счастью, не понадобились.
После вчерашнего звонка Ромчика Дзюбы объявился Сережа Зарубин с вопросом: где бы ему пересечься с Каменской, чтобы покалякать о профессоре Стекловой?
– Что, прямо горит? – усомнилась Настя.
– Ты даже не представляешь, до какой степени, – хмыкнул Зарубин.
– Мне ты всегда нужна, милая фрау.
Виталий Аркадьевич посмотрел на нее вполне недвусмысленно, но Инга не испугалась и даже не растерялась. Такое происходило далеко не впервые и превратилось в некую игру: босс давал понять, что хотел бы, а Инга делала вид, что относится к нему со всем уважением, но честь для девушки дороже. Смысл игры состоял в том, что подача всегда была одинаковой, но отбивать ее следовало каждый раз по-разному. В прошлый раз Инга «отбивала» ролью скромницы, влюбленной в жениха. В позапрошлый – ролью кокетки, готовой «подумать» над предложением. Сегодня можно поиграть в английскую прислугу.
Она улыбнулась:
– Мои знания и навыки в области терапии боли всегда к вашим услугам, милорд.
Фадеев расхохотался.
– Вот за что я тебя ценю, так это за то, что с тобой не скучно. Всегда что-нибудь новенькое выдумаешь. Загляни к моей курице, она с утра головой мается, и можешь уматывать по своим делам.
Курицей Виталий Аркадьевич именовал дражайшую супругу Снежану, по счету не то третью, не то четвертую, юную особу, насиликоненную сверху донизу, но отнюдь не глупую. Глупых людей босс не выносил на дух ни на месте работников своей фирмы, ни в постели, ни за столом.
Инга приняла душ, переоделась в свежую робу и постучалась в комнату Снежаны. Та лежала на кровати поверх покрывала, одетая в длинное домашнее платье, бледная и несчастная.
– Хорошо, что ты пришла, – простонала она. – Я думала, с ума сойду от этой боли. Сделай что-нибудь, пожалуйста.
Инга со вздохом взяла ее за руку, послушала пульс. Бедная девчонка, зачем она себя так истязает бесконечными процедурами по улучшению внешности! У нее патологическая реакция на обезболивающие препараты, и каждый раз начинаются тошнота и многодневная головная боль, от которой в буквальном смысле некуда деваться. Хоть к стоматологу не ходи! Или терпи без укола. Последнее, что учудила Снежана, – удаление родинки, которая, как ей казалось, портила ее безупречную кожу на спине. Тут без местной анестезии никак не обойтись, и вот результат. Инга пыталась ее отговорить, но для юной жены богатого мужа слова медсестры звучали куда менее весомо, нежели страх возможной конкуренции с соперницей. А соперницы у Снежаны есть, и все об этом знают, Фадеев не из тех, кто умеет держать брюки застегнутыми. Снежана должна быть идеальной для мужа.
– Все-таки удалила? – негромко и с упреком проговорила Инга.
– Ага, вчера. Не смотри на меня так, сама все знаю. Думаешь, я совсем дура, да?
– Ты не дура, ты очень умная. Ты китайский язык выучила, а это не каждый сумеет.
– Да фигня, ты же на немецком свободно говоришь.
– Сравнила! Со мной отец с самого рождения по-немецки говорил, они в семье языковую традицию берегли, так что никаких чудес.
– Никаких чудес? А чего ж твоя сестрица язык не освоила? Блин, если б у меня отец был кореец или японец, я б сейчас горя не знала. Угораздило же меня родиться в такой семье: мама украинка, папа белорус. Приходится теперь самой все с азов… – привычно пожаловалась Снежана.
У нее был план, в который Снежана посвятила не только Ингу, но и Фадеева: изучить китайский, корейский и японский языки и построить бизнес, связанный с этими тремя странами. Амбиции у девушки зашкаливали, но следует признать, что данные для подобного размаха у нее были. Каждый раз, слушая нытье Снежаны о том, что ее «угораздило родиться в такой семье», Инга невольно улыбалась. Понятно, что девушка имела в виду национальность и родные языки родителей, но родители-то эти были на диво успешны в бизнесе, ворочали огромными деньжищами и обеспечили своей единственной доченьке детство, какое еще и не каждой принцессе выпадало. К сожалению, шальные доходы, полученные в безумные девяностые, обернулись убийством отца и отжатием бизнеса, а потом и психушкой для матери, начавшей со злоупотребления транквилизаторами и быстро скатившейся к наркотической зависимости. Снежана, с рождения привыкшая к комфорту и роскоши, но оставшаяся в девятнадцать лет у разбитого корыта, поняла, что рассчитывать теперь может только на себя, и разработала план, толчком к которому стал корейский клип, неожиданно для всех собравший миллионы просмотров по всему миру. Ей нужно было несколько лет спокойного безбедного существования, в течение которых она могла бы целыми днями учиться, с утра до вечера, нигде не работая и не думая о хлебе насущном, и Снежана выбрала путь молодой жены. Дети Фадееву больше не нужны, у него от предыдущих браков наследники имеются, а несколько раз в неделю посверкать улыбкой, ногами и бюстом, сопровождая мужа на мероприятия и встречи, ничего ей не стоит. Только нужно очень постараться, чтобы Виталий Аркадьевич не расстался с ней прежде времени, пока она не выполнила свой учебный план. А для этого следовало неустанно совершенствовать красоту и доводить ее до высоких стандартов, определенных требовательным супругом.
Инге отчего-то было жалко, что такие мозги, как у Снежаны, не находят себе другого применения. И жалко, что в погоне за идеальной внешностью девчонке приходится терпеть такие мучения с последствиями применения обезболивающих препаратов.
– Давай начинать, – попросила Снежана, – у меня в пять часов онлайн, а я ничего не соображаю.
Занималась она по скайпу только с носителями языка, а не с московскими преподавателями. То есть московские-то были, конечно, носителями, рожденными в соответствующей стране, но девушка отчего-то считала их «бывшими», а потому не особо полноценными. Однажды Инга застала Снежану во время такого урока и страшно удивилась: на экране компьютера картинка двигалась и подрагивала, показывая какое-то уличное кафе, а из динамиков неслась неразбериха чужеземной речи.
– Мой преподаватель специально приносит айпад в людные места и заставляет меня слушать и вычленять хотя бы отдельные слова, а теперь уже и целые фразы, – пояснила Снежана. – Я должна научиться слышать и понимать бытовую разговорную речь, а не только дикторов с радио и телевидения. С дикторами я уже легко справляюсь и фильмы смотрю без субтитров, но все равно там актеры с поставленной дикцией, а теперь началась обычная жизнь. Если я это не освою, у меня ничего не выйдет с бизнесом, я не смогу с людьми нормально общаться. Лучше всего, конечно, пожить годик-другой в языковой среде, но я же не могу Фадеева здесь одного оставить, сама понимаешь. Свято место и все такое…
Одним словом, если делать – то уж делать как следует. В этом Снежана была похожа на саму Ингу. И какие бы глупости девушка ни вытворяла со своим телом и здоровьем, Инга Гесс не могла не уважать ее за целеустремленность и восхищалась ее способностями.
Она привела Снежану в состояние, пригодное для занятий, и уехала к своим домашним пациентам. Права Инга получила давно, но о покупке машины и не мечтала, надеялась, что тот, с кем она в то время жила, позволит водить свой автомобиль. Он ведь обещал, особенно в первое время, и вроде бы радовался, когда Инга начала посещать курсы вождения. К тому моменту, когда он впервые ударил ее, права уже были получены, ну а толку? Зато теперь Артем с готовностью предоставил ей свой старый «Ниссан», стоявший в гараже без дела: сам он ездил на недавно купленном новеньком «Лексусе».
Инга провела почти полтора часа у мальчика, больного ДЦП, и поехала в направлении дома. Не того, где жила сейчас с Артемом, а своего, где мама и сестра с семейством. На сегодня оставалось отработать с Юрием, потом заскочить отдать деньги, и, если повезет, можно успеть на кладбище. Посидеть хотя бы минут десять-пятнадцать, повспоминать Игоря, поговорить с ним. Вытащить из рюкзака заветную тетрадку, с которой она старалась не расставаться, перечитать несколько страниц. Глядя на почерк, словно бы услышать голос. Прикоснуться пальцами к исписанным листам, не отрывая глаз от фотографии, – будто за руку взять.
У Юрия пришлось задержаться: кроме обычных проблем с ногой у пациента появились блуждающие боли в шейном и поясничном отделах, и Инга провозилась дольше, чем планировала. На кладбище она до закрытия не успевала. Вышла на улицу, посмотрела в сторону своего дома и поняла, что ужасно не хочет туда идти, видеть кислую физиономию Машкиного муженька-захребетника, слушать восторженные причитания о малыше, которому исполнилось уже четыре месяца. При всей огромной, почти иррациональной любви к сестре к племяннику Инга была почему-то совершенно равнодушна.
Она решила немного отсрочить пусть и короткий, но все равно тягостный визит к родным и посидеть в кафе, расположенном в соседнем доме, выпить какого-нибудь вкусного чаю и съесть пару пирожных или пирожков. Кафе здесь существовало уже много лет, и Инга частенько отсиживалась в нем, если дома становилось невмоготу. Несмотря на бесконечные экономические заморочки, сотрясавшие то и дело страну, заведение выживало и не закрывалось, притом что за последние годы в микрорайоне постоянно менялось все что можно: одни вывески приходили на смену другим – только успевай замечать, что вместо фитнес-клуба теперь салон красоты, а вместо «Магнолии» – «Магнит» или «Дикси». Однажды Инга поделилась своим удивлением с Выходцевым, и тот, усмехнувшись, сказал: «Значит, хозяин дружит с кем надо». Наверное, так и было, потому что хозяин у кафе не менялся, в отличие от персонала и меню. Он всегда был на посту, бдительно следил за порядком в зале, иногда сам вставал за барную стойку, одним словом, был эдаким нетипичным пережитком старых времен, классическим олицетворением того самого малого бизнеса, который так успешно губили и уничтожали по всей стране.
Сегодня хозяин, немолодой ослепительно красивый кавказец, тоже был за барной стойкой, наливал кофе, доставал из витрины-холодильника нарезанные куски тортов. Увидев Ингу, приветливо улыбнулся.
– Давно вас не было! Рад, что вы появились опять!
Ей стало приятно, что ее помнят. Может, и не рады на самом деле, просто из вежливости сказано, но уж то, что помнят, – это точно. На душе потеплело, и даже перспектива посещения семьи стала казаться не такой мрачной. Инга поболтала с хозяином пару минут, выбрала два разных десерта и чай каркаде, уселась за столик, открыла рюкзак, вытащила тетрадь. Когда официантка принесла заказ, зазвонил телефон. Артем.
– Как дела?
– Все в порядке. Зашла в кафе дух перевести, сейчас выпью чаю, потом забегу быстренько деньги отдать и поеду домой.
– Так ты в кафе?
– Ну да.
– Тогда поешь нормально, я задерживаюсь, ужинать не будем, меня здесь покормят.
Инга улыбнулась. В этом поступке весь Артем. Предупредить. Согласовать. Не переводить продукты понапрасну, не тратить силы на готовку, если не собираешься садиться за стол. И ведь он не скупой, совсем наоборот, он щедрый и широкий, и денег у него достаточно. Но – во всем должен быть порядок, а разумная экономия – залог достатка.
– Спасибо, что сказал. Целую!
– Ага, пока!
Она даже и не подумала спросить, где это «здесь» Артема покормят. Какая разница? Скорее всего, у Фадеева. Но даже если и в другом месте – Ингу это совершенно не волновало. Она отнюдь не была уверена в чувствах Артема, но одно знала точно: ему с ней удобно. Комфортно. А мужчина никогда не променяет психологический комфорт на неземную страсть. Изменять будет направо и налево, но на разрыв отношений не пойдет. Так что пусть ужинает где ему заблагорассудится.
Отломив ложечкой кусочек шоколадного торта, Инга раскрыла тетрадь.
«Я много раз слышал о том, что дружные семьи часто распадаются после совместно пережитого горя. И никогда не понимал, как это может быть. Не верил, думал, что это просто сказки. Не видел механизмов, которые включаются.
После смерти сына я их увидел. Есть люди, которые хотят тихо горевать. Есть те, кто стремится активно действовать, чтобы восстановить то ли справедливость, то ли душевное равновесие, то ли еще что-то… А есть те, кто хочет идти дальше и быть счастливым. Именно к этому третьему типу относилась моя жена. Она сумела принять тот факт, что наш сын родился с неизлечимым заболеванием, хотя бог весть каких гигантских душевных усилий это потребовало от нее. Но она справилась, приняла и постановила для себя делать все, что необходимо, чтобы помочь Ванечке прожить столько, сколько природой отмерено, делать самоотверженно и добросовестно, изначально зная, что уход ребенка неизбежен, что это будет страшным ударом, но после этого жизнь будет продолжаться. Для нее эта жизнь станет уже другой, но для всех остальных она будет прежней, и это обстоятельство, с которым придется считаться и принятие которого также потребует немалых моральных сил.
А я таким не был. Я шел по улице или ехал в машине, видел родителей с маленькими детьми и с ненавистью думал: «Почему не они? Почему мы? Почему Ваня, а не любой из этих малышей?» Я ненавидел их всех. И ненавидел весь мир. Природу, которая придумала страшную неизлечимую болезнь и послала ее именно нашему сыну. Всю медицину вообще – за то, что не создала средств лечения, и конкретных врачей из клиники – за то, что дали ложную надежду. Всех на свете детей – за то, что они живы, и всех родителей – за то, что они счастливы. Я ухитрился ненавидеть даже тех, кого звали Иваном. Был у меня коллега с таким именем, довольно редким для людей моего поколения, натерпелся он от моих выходок – стыдно вспомнить. Не зря говорят, что от любви до ненависти всего один шаг. Видимо, эти чувства имеют много общего: оба слепы и безрассудны, оба лишают человека логики и здравого смысла, оба могут толкнуть на немыслимые, чудовищные поступки.
Моей жене в то время было чуть за тридцать, она хотела детей, хотела снова забеременеть и родить. А мне эта мысль казалась кощунственной. Не может быть и не будет второго Ванечки. Кроме того, некоторые из докторов говорили о том, что лейкодистрофия как-то связана с наследственностью, и я боялся, что и второй наш ребенок может оказаться больным. Я не был готов проходить через этот ад еще раз.
И я отпустил ее, свою любимую жену. Впрочем, в тот момент она уже не была любимой. Я и ее начал ненавидеть. За то, что она горюет не так, как я. За то, что начала заниматься собой (она сильно подурнела за последние годы, пока сидела с Ваней, от былой ухоженности не осталось и следа). За то, что хочет «другого Ванечку» (почему-то именно так я воспринимал ее желание иметь еще детей). За то, что плачет тайком, а не громко рыдает у меня на груди. За то, что умеет принимать жизнь во всех ее проявлениях. Но все это я понял только сейчас, когда сам начал умирать. Тогда у меня еще не хватало ума, я, одержимый горем и ненавистью, был далек от способности анализировать чужие чувства и мысли. Если бы нужно было кого-нибудь убить, чтобы вернуть Ваню, я бы убил не задумываясь. Ни минуты не колебался бы.
Мы развелись. Угрюмо, но спокойно, без склок и скандалов. Жена вернулась к прежней профессии, быстро нагнав упущенное, она вообще очень способная. Вышла замуж. Как выяснилось – довольно удачно: новый муж оказался состоятельным и, как ни странно, приличным. Ребенок у них родился меньше чем через год, как и положено в добропорядочных семьях. Помнишь, в «Тысяче и одной ночи» все время говорилось: «Через девять месяцев и десять дней родился…» Вот так и у них.
А я продолжал служить в полиции, только стал еще более равнодушным к чужой боли и чужим несчастьям и еще более оголтело заколачивал бабки, которые не копил, а тратил на выпивку, баб и разные другие «мужские» радости. Ненависть во мне не умерла, но я устал от нее. Она выжигала мое нутро. И я хотел вытеснить ее, отодвинуть, отвлечься.
Прошел год. Другой. Третий. Я оформлял очередной отпуск, и кадровик напомнил, что без квиточка о прохождении ежегодной диспансеризации рапорт мне не подпишут. Не знаю, как в других подразделениях и службах, а у нас с этим было строго, и раз в год каждый обязан был пройти обследование в нашей ведомственной поликлинике. Ничего нового или неожиданного. Терапевт, хирург, кровь-моча, флюорография, ЭКГ, офтальмолог, дерматолог… Ну, ты сама все это знаешь. К терапевту ходим дважды: в самом начале и потом в конце, после прохождения всех специалистов и получения всех анализов и результатов. Я ничего плохого не ждал, чувствовал себя, как обычно. И вдруг оказалось, что на флюорографии… Метастазы в легких.
Откуда?! Как?! Почему?! Ведь я ничем таким не болел, к врачам не обращался. Самое серьезное, что было в моей жизни по части здоровья, – почечная колика, лежал в нашем госпитале ГУВД, но это ведь давно, еще Ванечка был жив…
Терапевт оказался въедливым, внимательно прочитал предыдущие записи в карте.
– Вот тут написано, что в прошлом году во время диспансеризации вы жаловались на недавнее повышение температуры и кровь в моче, – сказал он.
Ну да, было такое. Я все изложил тогда терапевту, не этому, а другому, и про почечную колику ему говорил, и он посоветовал пить отвар брусничного листа и выписал какие-то таблетки, которые я попринимал пару недель и бросил. Год назад врача ничего не насторожило, и он с легкой душой записал мне в карту «мочекаменная болезнь». Так ведь это у каждого второго.
В отпуск я не уехал. Меня крутили и вертели, рассматривали под разными углами, искали первичный очаг, откуда пошли метастазы. И нашли рак почки. Мне предстояла операция, а затем или химия, или иммунотерапия, сказали, что потом решат.
– Ситуация серьезная, – заявил мне уролог-онколог. – Если бы вы попали к нам хотя бы полгода назад, а лучше – год назад, все было бы значительно легче, рак почки хорошо поддается лечению, если еще не дал метастазов.
Год назад… Значит, в тот момент, когда прошлогодний терапевт посоветовал мне пить отвар брусничного листа, я уже был болен. Рак уже жил во мне, давал температуру и кровь в моче. Я вспоминал этого врача, его рассеянность, отсутствующий взгляд, его невнимательность. Его болезненную бледность, испарину над верхней губой. Тогда я еще подумал, что доктор с глубокого похмелья и чувствует себя отвратительно. Ему не было до меня никакого дела, я был для него чем-то вроде назойливой мухи, которая противно жужжит над головой и мешает жить. Он слушал меня вполуха и думал о чем-то своем. Если бы он обратил хоть чуточку больше внимания на мои жалобы, если бы назначил дополнительное исследование, если бы заподозрил!
Я помнил его фамилию: Долгих».
Инга с сожалением закрыла тетрадь. Сидела бы так часами и читала, читала… Но нужно ехать домой, а перед этим еще деньги отнести. Артем очень следит за временем, и байка о том, что она ужинала в кафе целых три часа, вызовет недоумение. Во лжи не заподозрит, но вполне может мягко выговорить за непродуктивное времяпрепровождение. «Во всем должен быть порядок». Нет, он вовсе не стремится тотально контролировать Ингу и не настаивает на том, чтобы она сидела как привязанная дома, если не занята работой. Совсем наоборот, ее новый избранник хочет, чтобы у нее все было хорошо, заботится о ней. Например, услышав в очередной раз малосимпатичные подробности о поездке Инги к племяннику Фадеева и о том, что полученные в боях травмы отнюдь не сказываются на способности сально шутить и недвусмысленно приставать, встревожился:
– Безбашенные идиоты… Надо бы тебе начать посещать какие-нибудь курсы для женщин, а то мало ли что.
– Курсы? – улыбнулась тогда Инга. – Кройки и шитья, что ли? Или кулинарии?
– Самообороны, глупышка! От этих кретинов обдолбанных всего можно ожидать, ты должна уметь защитить себя. Завтра же узнаю, где есть хороший тренер, занимающийся с женщинами, будешь ходить.
В другой раз, когда Инга посетовала сама на себя за то, что не учла гололедицу и с трудом справилась с управлением автомобилем, настоял на том, чтобы она взяла хотя бы несколько уроков экстремального вождения у опытного инструктора.
Артем не лез в ее жизнь, не давил и не руководил, он всего лишь хотел, чтобы все было «как надо», «по правилам». Он не пытался познакомиться ни с ее семьей, ни с ее подругами, не сомневался, если она говорила, что «заскочила к девчонкам с прошлой работы поболтать» или что «в Москву приехал замечательный специалист, нужно посетить несколько мастер-классов». Если в самом начале их отношений Артем проявлял почти параноидальную подозрительность и тем или иным способом старался перепроверить чуть ли не каждое слово Инги, то со временем это стремление полностью сошло на нет. Инга не обижалась, понимала, что недоверчивость Артема не на пустом месте выросла, да он и сам несколько раз обмолвился, дескать, здорово обжегся когда-то. Подробностей не рассказывал, а Инга и не расспрашивала, знала: откровенность одного подразумевает и откровенность другого, а ей вовсе не хотелось распространяться о своих душевных ранах и в особенности о любви к Игорю Выходцеву. Она не обманывала Артема, и его недоверчивость ее забавляла, но не злила.
Вообще Артем был человеком деликатным и считал невозможным шарить у нее по карманам или рыться в личных вещах вплоть до того, что в ответ на просьбу принести лежащий в рюкзаке ежедневник он протягивал ей рюкзак со словами: «Держи, достань сама». Ингу подобная церемонность сперва немного удивляла, но она быстро привыкла.
Период подозрительности и проверок давно миновал, и теперь Артем почти никогда не задавал даже самых обычных, принятых у большинства людей вопросов вроде «Кто звонил?», «Где была?» или «Почему так долго?». Одним словом, всячески демонстрировал полное доверие. А может быть, ему и в самом деле не было интересно, чем она занимается, когда его нет рядом. Главное, чтобы дома царил порядок, а остальное его не касается. И при этом Артем, как ни странно, ревнив, то и дело заводит разговоры о ее прошлых отношениях, а поездки на кладбище вызывают у него бесконечные вопросы при нахмуренных бровях, так что Инга с недавнего времени начала скрывать свои визиты на могилу Выходцева. Зато против того, что она дает деньги матери и сестре, Артем не только не возражал, а, напротив, всячески одобрял, и эту часть жизни Инге скрывать, слава богу, не приходилось.
– Ты такая добрая, так трогательно заботишься о своей семье, – говорил он.
А Инга спрашивала сама себя: «Я действительно такая добрая? Или мне просто нравится быть такой? Нравится чувствовать себя спасительницей, ангелом-хранителем, как внушила мама?» Ответа она не находила.
Каменская
– Давайте я одна пойду, а вы собирайтесь, – предложила Настя соседям. – Нужно же мне попробовать самостоятельно погулять с Бруно, пока вы еще не уехали.
Соседей предложение нескрываемо обрадовало. Вечером у них самолет, а куча дел еще не переделана. У Насти в запасе были и другие аргументы, если первый не сработает, но они, к счастью, не понадобились.
После вчерашнего звонка Ромчика Дзюбы объявился Сережа Зарубин с вопросом: где бы ему пересечься с Каменской, чтобы покалякать о профессоре Стекловой?
– Что, прямо горит? – усомнилась Настя.
– Ты даже не представляешь, до какой степени, – хмыкнул Зарубин.