11
Я сожалею о вашей утрате. Эти слова так живо звучали в голове Джессики, что ей казалось, будто она произнесла их вслух. Она прошла мимо стоявшей на коленях фигуры, чей убитый горем взгляд был прикован к имени, выгравированному на белом камне. Мужчина опустил голову и тихо всхлипывал, вытирая мокрые от слез глаза тыльной стороной ладони. Из-под черного «конского хвоста» выглядывала татуировка на шее, а свободный воротник футболки обнажал мускулистые загорелые плечи. Затем его взгляд вернулся от колен к могиле, а кончики пальцев коснулись украшенной цветами таблички, за которой лежал умерший, теперь уже пепел. Джессика заметила мужчину издалека, когда шла по мощеной дорожке между урнами, но только теперь, приблизившись к нему, поняла, как он красив.
Мне жаль. Слова снова застряли у нее в горле, и Джессика прошла мимо мужчины, который сидел, не обращая на нее внимания, не говоря уже о том, чтобы обернуться. Джессика быстро оглянулась через плечо и с облегчением подумала, что ей не следует совать нос куда не следует. Это было бы неуместно. И все же она поймала себя на том, что очень чего-то хочет. Глаза мужчины. Каким бы утонченным и красивым ни был профиль этого человека, она не увидела его глаз. Они, должно быть, коричневые и печальные.
Воздух был горячий, тяжелый, Джессика чувствовала в нем электричество, влажное прикосновение к коже. Черные тучи, нависшие вдали, предвещали грозу. Двадцать минут назад Джессика, облокотившись на перила вапоретто, смотрела на чернильный горизонт и думала о том, что дождь делает этот город из сотни островов еще уютнее.[3]
Путешествие Джессики из Мурано в исторический центр Венеции было прервано, когда вапоретто остановилось в Сан-Микеле. Повинуясь внезапному порыву, она сошла с лодки и ступила на причал острова-кладбища, окруженного кирпичной стеной и кипарисами.
Теперь Джессика неторопливо шла между массивными склепами, удивляясь всему, что видит. В Сан-Микеле мертвые покоятся друг на друге в надземных катакомбах, достигающих девяти этажей, точно так же, как жители бетонных жилых домов. Все это ошеломляет: почти каждый склеп украшен букетами цветов и изображениями мертвых, врезанными в камень. На многих фотографиях лица суровы (черно-белые снимки особенно излучают жесткость), но есть и много улыбающихся лиц. Иногда для могилы выбирается банальный, вынужденный снимок, для места последнего упокоения это выглядит очень печально. Но близкие, по-видимому, выбирают снимок в память об умершем, олицетворяющий то, как они хотят, чтобы о родственнике помнили. А может быть, у некоторых людей просто мало фотографий.
Раздался первый раскат грома, Джессика почувствовала на лице теплый ветерок. Поднявшись по нескольким ступенькам на песчаную дорожку, идущую мимо полукруглого ряда гробниц, она шла, любуясь деревьями, растущими среди них. Листья танцевали в порывах ветра. Джессика любила кипарисы, сосны и особенно пальмы, тянущиеся к небу. Они напомнили ей об отце, матери и маленьком брате. Песок хрустел под ее кроссовками, а когда Джессика остановилась, на маленькой площади воцарилась абсолютная тишина. Даже голубь, который ворковал минуту назад где-то вдали от посторонних глаз, умолк.
Джессика вспомнила табличку у входа на кладбище: Vietato fotografare, bere e mangiare. Она оглянулась, но вокруг не было ни души. Она могла бы съесть закуски, которые упаковала в свою сумку для прогулки на вапоретто, но хотела сначала записать личные воспоминания об этом единственном в своем роде острове. Она подняла камеру, висящую у нее на шее, и сделала несколько снимков очаровательной поляны и окружающих ее сводов. Затем опустила камеру, позволив ей болтаться на ремне, пока она медленно обходила изогнутое здание и внимательно всматривалась в открытые мавзолеи. Все было сделано со вкусом и ухожено, украшено прекрасным налетом времени.[4]
Джессика вошла в дверной проем, и ее взгляд наткнулся на женскую фигуру, в натуральную величину, с терновым венцом, виднеющимся под руками, прижатыми к груди. Фигура устремила задумчивый взгляд вниз и в сторону, словно обдумывая ответ на трудный вопрос, в этих призрачных глазах было что-то невыразимое. Джессика сгорала от желания войти в строение, прикоснуться к щеке Девы Марии и ощутить контраст между теплотой идеи и холодом реальности. Она осторожно ступила внутрь, отметив, что воздух внутри толстых каменных стен прохладнее, чем снаружи. Джессика плотнее запахнула свой тонкий жакет и подошла ближе к стене из белого мрамора, где позолоченными буквами были высечены имена погибших. Даты смерти были совсем недавними, а у некоторых годы жизни и вовсе не были указаны. Это люди зарезервировали места рядом со своими близкими. Эта мысль показалась одновременно прекрасной и жуткой.
Джессика протянула руку, опустив кончики пальцев на костяшки статуи, осторожно, чтобы ее накрашенные ногти случайно не поцарапали белую, как бумага, кожу святой женщины. На долю секунды она почувствовала некую сопричастность, как будто два совершенно разных мира и времени сошлись вместе. Такое ощущение может дать только общая печаль. Джессика обхватила статую своими пальцами, но мраморные пальцы не сделали того же в ответ.
Холод… Именно то, о чем она мечтала. Поддержка, которую оказывали ей пальцы, была честная, не показная. Тайный сокровенный момент с Девой Марией был подобен наркотику: он ворвался в ее сознание с полной силой, это был порыв, подобный раскату грома. Никто не сможет понять, каково это. Никто не сможет ее утешить. Все происходило лишь здесь и сейчас.
Джессика глубоко вздохнула, постепенно отпуская пальцы Марии, и провела тыльной стороной ладони по гладкой щеке. Спасибо. И простите меня за вторжение.
В этот момент Джессика услышала зловещий звук снаружи. Она торопливо вышла, но никого не увидела. Затем услышала сердитый дрожащий голос, говорящий по-итальянски. Джессика попыталась понять, откуда он исходит. Потом она осознала: кладбищенские ораторы. Было что-то пугающее в этом сообщении, эхом отдававшемся от усилителей. Оно напоминало Джессике фильмы о Второй мировой войне: солдаты маршируют в строю, руки подняты в нацистском приветствии. Джессика в панике огляделась по сторонам: возможно, она нарушила правила, войдя в склеп. Но после прослушивания она поняла, что сообщение, доносившееся из динамиков, было лишь записью: кладбище закрывалось. Следующий вапоретто будет последним на сегодня.
12
Джессика быстро прошла через ворота и направилась к пристани. Она заметила, что с юга надвигаются темные тучи, и на ходу засунула фотоаппарат в сумку. Вдалеке рассекал волны вапоретто, нанося белые гребни на Мурано. Джессика замедлила шаг. Теплый ветерок задувал волосы ей на лицо. Она смахивала их, чувствуя, как желудок странно сжимается. Под навесом, на остановке вапоретто, стоял мужчина. Один. Прекрасный профиль, который она уже успела изгнать из своей памяти, снова оказался перед ней. Девушку захлестнули азарт и дразнящее предвкушение. Она не из тех, кто легко влюбляется, но в этом человеке было что-то необъяснимое, возможно чувственность, порожденная печалью.
Мужчина обернулся, и она впервые увидела квадратную челюсть и карие глаза, красные от слез. Они именно такие искренние и грустные, как и представляла себе Джессика.
— Buona sera, — сказал он, посмотрев на Джессику, а затем вытер глаза, будто хотел убедиться, что на его лице не осталось слез. Голос у него был на удивление молодой, но приятно низкий.
Джессика ответила на его приветствие осторожной улыбкой и шагнула под навес. Мужчина снова повернулся к морю, положив руки на талию. С минуту они стояли рядом, не говоря ни слова. Джессике стало стыдно, что она пришла на кладбище из чистого любопытства, чтобы найти что-нибудь, что можно было бы вставить в свой фотоальбом, в то время как этот человек пришел навестить кого-то близкого, которого он когда-то любил и потерял. Какое счастье, что она убрала камеру, подумала она и краем глаза заметила кольцо на левом безымянном пальце мужчины.
Вапоретто на горизонте приближался к Сан-Микеле. Мужчина снова повернулся к Джессике.
— Sta per piovere, — произнес он с легкой улыбкой. Похоже, будет дождь. Он смотрел на нее с сочувствием, как будто они находились в одной лодке. Впрочем, очень скоро они там и будут буквально. Джессика поправила сумку на плече.
— Si purtroppo, — ответила она и поняла, что акцент ее выдал. Южный тип Джессики, смуглые черты лица, черные волосы и ярко-зеленые глаза вполне могли принадлежать местной жительнице. И хотя любовь к языку, который она выучила еще в средней школе, сделала ее итальянский свободным, он, конечно, был не безупречен. Мужчина на мгновение растерялся, прежде чем кивнуть, и на этот раз его взгляд не вернулся к морю. Он оглядел ее с головы до ног, словно искал ответы на вопросы, которые еще не задал. Но осторожный осмотр, проведенный печальными глазами, не казался Джессике наглым. Наоборот, она почувствовала, что ее заметили.
— Это прекрасное место, — продолжила Джессика по-итальянски, чтобы нарушить молчание. Мужчина снова кивнул и обеими руками откинул назад волосы. Сухожилия и толстые вены вздулись на его загорелых руках. Бицепсы напряглись под белой футболкой. По мере того как рукава поднимались вверх, открывалось все больше набитых на коже татуировок.
— Да, — ответил он, опустив взгляд на носки своих ботинок. Мяч теперь на его стороне, и только так поединок будет продолжаться естественным образом. Но мужчина ничего не говорил. На его лице все еще читалось горе, с которым ему явно приходилось бороться снова и снова.
В наступившей тишине Джессика наблюдала за приближающимся вапоретто, его появление одновременно раздражало и освобождало. Капитан дал задний ход, чтобы замедлить ход судна, и рев двигателя заглушил еще один удар грома. Борт вапоретто ударился о пирс, и судно неуклюже причалило. Лодочник, молодая женщина в бирюзовой рубашке поло, привязала веревку к сваям и подтянула речной трамвайчик к причалу. Бенвенуто. Двигатели урчали на холостом ходу, как котел с кашей. Тяжелый запах дизельного топлива наполнил воздух.
Кончики пальцев мужчины украдкой подобрались к плечу Джессики и теперь осторожно подтолкнули ее на палубу вапоретто.
— После вас, — произнес он по-английски. Ступив на борт лодки, Джессика снова почувствовала бабочек в животе, белые костяшки пальцев Девы Марии на коже и наэлектризованный воздух вокруг них.
13
— Откуда вы? — спросил мужчина, продолжая говорить по-английски.
— Из Финляндии.
— А, Финляндия. Мика Сало, Мика Хаккинен… — шутливо сказал он, когда они нашли себе места на пластиковых скамейках лодки. Вапоретто был почти пуст, и, усаживаясь, мужчина оставил место между собой и Джессикой. Сидеть рядом было бы неловко.[5][6]
— Коломбано, — выпалил он и вытер капельку пота с виска.
— Прошу прощения?
— Это мое имя. Он протянул руку. Джессика посмотрела на потрескавшуюся кожу на костяшках пальцев, вытатуированные на них буквы. Она взяла его большую руку в свою и произнесла свое имя на английский манер так, как научилась произносить его, когда была маленькой.
— Зесика. Прекрасное имя.
— Спасибо.
— Ваша первая поездка в Венецию?
Джессика перевела взгляд с окна на море. Лодку уже сняли с причала, и теперь они держали курс на Венецию. Она сжала мочку уха. По какой-то причине присутствие Коломбано заставляло ее стесняться. Все его повадки совершенно не были похожи на поведение неуверенных в себе подростков-переростков, которых она обычно встречала летними вечерами на террасе в Кайвохуоне.
И вот они сидят здесь, двое взрослых людей, все еще незнакомцы, один из которых кажется гораздо более зрелым, нежели другой. Так и есть. Коломбано старше ее лет на десять, а может, и больше. Он нарушил молчание:
— Вы путешествуете одна?
Повисла мучительно долгая пауза, прежде чем Джессика открыла рот, чтобы ответить. Слова застряли у нее в горле. Разумно ли рассказывать правду тому, с кем она только что познакомилась? Является ли путешествие в одиночку по Европе признаком интровертной натуры? Или это дерзко, даже смешно? И почему все это имеет какое-то значение?
— Нет, — ответила Джессика, и от этой лжи у нее мурашки побежали по коже. — Мои друзья вернулись в Мурано. Они слишком устали…
— Слишком устали, чтобы пойти с тобой на кладбище? Вы, молодые, и правда странные. — Коломбано ослепительно улыбнулся, и Джессика тут же пожалела, что не рассказала правду. Затем она увидела, как на его лице проявилась пустота, но не из-за ответа Джессики, а из-за того, что машинка на американских горках его эмоций снова погрузилась в темный туннель.
Кого ты оплакиваешь, Коломбано? Так думала Джессика, пока брызги из открытого окна били ей в лицо. Она расстегнула молнию на сумке, достала карманный путеводитель по городу и начала перелистывать страницы, чтобы дать Коломбано возможность собраться с мыслями.
Час назад, выйдя из своего отеля на Мурано, она планировала осмотреть все главные достопримечательности. Дворец Дожей. Собор Святого Марка. Большой канал. Мост Риальто, пересекающий его, может быть, насладиться неторопливым обедом во внутреннем дворике кафе «Кьоджа» и заглянуть в несколько дизайнерских бутиков. Но спонтанный визит в Сан-Микеле поверг ее планы в хаос. В течение нескольких минут вапоретто двигался по маршруту, отмеченному деревянными сваями. Скамейка под Джессикой задрожала, а значит, они замедляли ход. Она закрыла путеводитель и положила его обратно в сумку.
— Ваша остановка? — спросил Коломбано.
— Да. Вроде бы, — пробормотала Джессика и закусила губу.
— Ты не знаешь?
— Я имею в виду… Я не очень хорошо знаю этот город…
— Понимаю. Я знаю его достаточно хорошо, но тоже не во всем уверен.
— И в чем же не уверены?
— Моя ли это остановка. — Коломбано засмеялся и глубоко вздохнул.
— Итак, — протянула Джессика. Подошвы ее ног соприкоснулись с полом. Она перекинула сумку через плечо и спросила: — Это она?
Трудно объяснить, что происходило между ними. Вопрос прозвучал так, будто она пыталась флиртовать, хотя она и не собиралась этого делать. Или собиралась? Джессика надеялась, что жар, внезапно распространившийся по ее лицу, не заставил щеки покраснеть.
— Нет, — наконец произнес Коломбано почти холодно. — Я собираюсь ехать дальше.
Джессика почувствовала, как у нее сдавило горло. Такое чувство, будто кто-то только что вытащил ковер из-под ее ног. Она смотрела на Коломбано, не зная, как закончить разговор. Станция уже появилась за окнами. Двигатель снова заурчал, и, накренившись, вапоретто ударился о пирс.
— Arrivederci, allora, — сказала Джессика с улыбкой и повернулась к лестнице, ведущей на палубу. О чем она только думала? Этот человек либо женат, либо едва овдовел. Какого черта она…
— Зесика?
Она услышала голос позади себя и остановилась. Коломбано последовал за ней, и, обернувшись, Джессика уловила сильный запах лосьона после бритья.
— Не знаю, может быть, вы и ваши друзья любите классическую музыку. — Коломбано протянул ей листовку. — «Времена года» Вивальди. Я выступаю сегодня вечером.
Джессика с удивлением посмотрела на листовку. На ней был изображен струнный квинтет. Посередине стоял красивый мужчина: в его могучих руках покоилась скрипка…
— Я спрошу своих друзей.
— Я могу заказать два бесплатных билета. Остальным придется заплатить.
— Спасибо. — Джессика улыбнулась и сложила листовку вдвое. Затем она повернулась на каблуках и сошла на берег. Воздух был влажный, тяжелый, футболка липла к вспотевшей спине.
Несмотря на это, она чувствовала себя легче, чем когда-либо.
14
Я сожалею о вашей утрате. Эти слова так живо звучали в голове Джессики, что ей казалось, будто она произнесла их вслух. Она прошла мимо стоявшей на коленях фигуры, чей убитый горем взгляд был прикован к имени, выгравированному на белом камне. Мужчина опустил голову и тихо всхлипывал, вытирая мокрые от слез глаза тыльной стороной ладони. Из-под черного «конского хвоста» выглядывала татуировка на шее, а свободный воротник футболки обнажал мускулистые загорелые плечи. Затем его взгляд вернулся от колен к могиле, а кончики пальцев коснулись украшенной цветами таблички, за которой лежал умерший, теперь уже пепел. Джессика заметила мужчину издалека, когда шла по мощеной дорожке между урнами, но только теперь, приблизившись к нему, поняла, как он красив.
Мне жаль. Слова снова застряли у нее в горле, и Джессика прошла мимо мужчины, который сидел, не обращая на нее внимания, не говоря уже о том, чтобы обернуться. Джессика быстро оглянулась через плечо и с облегчением подумала, что ей не следует совать нос куда не следует. Это было бы неуместно. И все же она поймала себя на том, что очень чего-то хочет. Глаза мужчины. Каким бы утонченным и красивым ни был профиль этого человека, она не увидела его глаз. Они, должно быть, коричневые и печальные.
Воздух был горячий, тяжелый, Джессика чувствовала в нем электричество, влажное прикосновение к коже. Черные тучи, нависшие вдали, предвещали грозу. Двадцать минут назад Джессика, облокотившись на перила вапоретто, смотрела на чернильный горизонт и думала о том, что дождь делает этот город из сотни островов еще уютнее.[3]
Путешествие Джессики из Мурано в исторический центр Венеции было прервано, когда вапоретто остановилось в Сан-Микеле. Повинуясь внезапному порыву, она сошла с лодки и ступила на причал острова-кладбища, окруженного кирпичной стеной и кипарисами.
Теперь Джессика неторопливо шла между массивными склепами, удивляясь всему, что видит. В Сан-Микеле мертвые покоятся друг на друге в надземных катакомбах, достигающих девяти этажей, точно так же, как жители бетонных жилых домов. Все это ошеломляет: почти каждый склеп украшен букетами цветов и изображениями мертвых, врезанными в камень. На многих фотографиях лица суровы (черно-белые снимки особенно излучают жесткость), но есть и много улыбающихся лиц. Иногда для могилы выбирается банальный, вынужденный снимок, для места последнего упокоения это выглядит очень печально. Но близкие, по-видимому, выбирают снимок в память об умершем, олицетворяющий то, как они хотят, чтобы о родственнике помнили. А может быть, у некоторых людей просто мало фотографий.
Раздался первый раскат грома, Джессика почувствовала на лице теплый ветерок. Поднявшись по нескольким ступенькам на песчаную дорожку, идущую мимо полукруглого ряда гробниц, она шла, любуясь деревьями, растущими среди них. Листья танцевали в порывах ветра. Джессика любила кипарисы, сосны и особенно пальмы, тянущиеся к небу. Они напомнили ей об отце, матери и маленьком брате. Песок хрустел под ее кроссовками, а когда Джессика остановилась, на маленькой площади воцарилась абсолютная тишина. Даже голубь, который ворковал минуту назад где-то вдали от посторонних глаз, умолк.
Джессика вспомнила табличку у входа на кладбище: Vietato fotografare, bere e mangiare. Она оглянулась, но вокруг не было ни души. Она могла бы съесть закуски, которые упаковала в свою сумку для прогулки на вапоретто, но хотела сначала записать личные воспоминания об этом единственном в своем роде острове. Она подняла камеру, висящую у нее на шее, и сделала несколько снимков очаровательной поляны и окружающих ее сводов. Затем опустила камеру, позволив ей болтаться на ремне, пока она медленно обходила изогнутое здание и внимательно всматривалась в открытые мавзолеи. Все было сделано со вкусом и ухожено, украшено прекрасным налетом времени.[4]
Джессика вошла в дверной проем, и ее взгляд наткнулся на женскую фигуру, в натуральную величину, с терновым венцом, виднеющимся под руками, прижатыми к груди. Фигура устремила задумчивый взгляд вниз и в сторону, словно обдумывая ответ на трудный вопрос, в этих призрачных глазах было что-то невыразимое. Джессика сгорала от желания войти в строение, прикоснуться к щеке Девы Марии и ощутить контраст между теплотой идеи и холодом реальности. Она осторожно ступила внутрь, отметив, что воздух внутри толстых каменных стен прохладнее, чем снаружи. Джессика плотнее запахнула свой тонкий жакет и подошла ближе к стене из белого мрамора, где позолоченными буквами были высечены имена погибших. Даты смерти были совсем недавними, а у некоторых годы жизни и вовсе не были указаны. Это люди зарезервировали места рядом со своими близкими. Эта мысль показалась одновременно прекрасной и жуткой.
Джессика протянула руку, опустив кончики пальцев на костяшки статуи, осторожно, чтобы ее накрашенные ногти случайно не поцарапали белую, как бумага, кожу святой женщины. На долю секунды она почувствовала некую сопричастность, как будто два совершенно разных мира и времени сошлись вместе. Такое ощущение может дать только общая печаль. Джессика обхватила статую своими пальцами, но мраморные пальцы не сделали того же в ответ.
Холод… Именно то, о чем она мечтала. Поддержка, которую оказывали ей пальцы, была честная, не показная. Тайный сокровенный момент с Девой Марией был подобен наркотику: он ворвался в ее сознание с полной силой, это был порыв, подобный раскату грома. Никто не сможет понять, каково это. Никто не сможет ее утешить. Все происходило лишь здесь и сейчас.
Джессика глубоко вздохнула, постепенно отпуская пальцы Марии, и провела тыльной стороной ладони по гладкой щеке. Спасибо. И простите меня за вторжение.
В этот момент Джессика услышала зловещий звук снаружи. Она торопливо вышла, но никого не увидела. Затем услышала сердитый дрожащий голос, говорящий по-итальянски. Джессика попыталась понять, откуда он исходит. Потом она осознала: кладбищенские ораторы. Было что-то пугающее в этом сообщении, эхом отдававшемся от усилителей. Оно напоминало Джессике фильмы о Второй мировой войне: солдаты маршируют в строю, руки подняты в нацистском приветствии. Джессика в панике огляделась по сторонам: возможно, она нарушила правила, войдя в склеп. Но после прослушивания она поняла, что сообщение, доносившееся из динамиков, было лишь записью: кладбище закрывалось. Следующий вапоретто будет последним на сегодня.
12
Джессика быстро прошла через ворота и направилась к пристани. Она заметила, что с юга надвигаются темные тучи, и на ходу засунула фотоаппарат в сумку. Вдалеке рассекал волны вапоретто, нанося белые гребни на Мурано. Джессика замедлила шаг. Теплый ветерок задувал волосы ей на лицо. Она смахивала их, чувствуя, как желудок странно сжимается. Под навесом, на остановке вапоретто, стоял мужчина. Один. Прекрасный профиль, который она уже успела изгнать из своей памяти, снова оказался перед ней. Девушку захлестнули азарт и дразнящее предвкушение. Она не из тех, кто легко влюбляется, но в этом человеке было что-то необъяснимое, возможно чувственность, порожденная печалью.
Мужчина обернулся, и она впервые увидела квадратную челюсть и карие глаза, красные от слез. Они именно такие искренние и грустные, как и представляла себе Джессика.
— Buona sera, — сказал он, посмотрев на Джессику, а затем вытер глаза, будто хотел убедиться, что на его лице не осталось слез. Голос у него был на удивление молодой, но приятно низкий.
Джессика ответила на его приветствие осторожной улыбкой и шагнула под навес. Мужчина снова повернулся к морю, положив руки на талию. С минуту они стояли рядом, не говоря ни слова. Джессике стало стыдно, что она пришла на кладбище из чистого любопытства, чтобы найти что-нибудь, что можно было бы вставить в свой фотоальбом, в то время как этот человек пришел навестить кого-то близкого, которого он когда-то любил и потерял. Какое счастье, что она убрала камеру, подумала она и краем глаза заметила кольцо на левом безымянном пальце мужчины.
Вапоретто на горизонте приближался к Сан-Микеле. Мужчина снова повернулся к Джессике.
— Sta per piovere, — произнес он с легкой улыбкой. Похоже, будет дождь. Он смотрел на нее с сочувствием, как будто они находились в одной лодке. Впрочем, очень скоро они там и будут буквально. Джессика поправила сумку на плече.
— Si purtroppo, — ответила она и поняла, что акцент ее выдал. Южный тип Джессики, смуглые черты лица, черные волосы и ярко-зеленые глаза вполне могли принадлежать местной жительнице. И хотя любовь к языку, который она выучила еще в средней школе, сделала ее итальянский свободным, он, конечно, был не безупречен. Мужчина на мгновение растерялся, прежде чем кивнуть, и на этот раз его взгляд не вернулся к морю. Он оглядел ее с головы до ног, словно искал ответы на вопросы, которые еще не задал. Но осторожный осмотр, проведенный печальными глазами, не казался Джессике наглым. Наоборот, она почувствовала, что ее заметили.
— Это прекрасное место, — продолжила Джессика по-итальянски, чтобы нарушить молчание. Мужчина снова кивнул и обеими руками откинул назад волосы. Сухожилия и толстые вены вздулись на его загорелых руках. Бицепсы напряглись под белой футболкой. По мере того как рукава поднимались вверх, открывалось все больше набитых на коже татуировок.
— Да, — ответил он, опустив взгляд на носки своих ботинок. Мяч теперь на его стороне, и только так поединок будет продолжаться естественным образом. Но мужчина ничего не говорил. На его лице все еще читалось горе, с которым ему явно приходилось бороться снова и снова.
В наступившей тишине Джессика наблюдала за приближающимся вапоретто, его появление одновременно раздражало и освобождало. Капитан дал задний ход, чтобы замедлить ход судна, и рев двигателя заглушил еще один удар грома. Борт вапоретто ударился о пирс, и судно неуклюже причалило. Лодочник, молодая женщина в бирюзовой рубашке поло, привязала веревку к сваям и подтянула речной трамвайчик к причалу. Бенвенуто. Двигатели урчали на холостом ходу, как котел с кашей. Тяжелый запах дизельного топлива наполнил воздух.
Кончики пальцев мужчины украдкой подобрались к плечу Джессики и теперь осторожно подтолкнули ее на палубу вапоретто.
— После вас, — произнес он по-английски. Ступив на борт лодки, Джессика снова почувствовала бабочек в животе, белые костяшки пальцев Девы Марии на коже и наэлектризованный воздух вокруг них.
13
— Откуда вы? — спросил мужчина, продолжая говорить по-английски.
— Из Финляндии.
— А, Финляндия. Мика Сало, Мика Хаккинен… — шутливо сказал он, когда они нашли себе места на пластиковых скамейках лодки. Вапоретто был почти пуст, и, усаживаясь, мужчина оставил место между собой и Джессикой. Сидеть рядом было бы неловко.[5][6]
— Коломбано, — выпалил он и вытер капельку пота с виска.
— Прошу прощения?
— Это мое имя. Он протянул руку. Джессика посмотрела на потрескавшуюся кожу на костяшках пальцев, вытатуированные на них буквы. Она взяла его большую руку в свою и произнесла свое имя на английский манер так, как научилась произносить его, когда была маленькой.
— Зесика. Прекрасное имя.
— Спасибо.
— Ваша первая поездка в Венецию?
Джессика перевела взгляд с окна на море. Лодку уже сняли с причала, и теперь они держали курс на Венецию. Она сжала мочку уха. По какой-то причине присутствие Коломбано заставляло ее стесняться. Все его повадки совершенно не были похожи на поведение неуверенных в себе подростков-переростков, которых она обычно встречала летними вечерами на террасе в Кайвохуоне.
И вот они сидят здесь, двое взрослых людей, все еще незнакомцы, один из которых кажется гораздо более зрелым, нежели другой. Так и есть. Коломбано старше ее лет на десять, а может, и больше. Он нарушил молчание:
— Вы путешествуете одна?
Повисла мучительно долгая пауза, прежде чем Джессика открыла рот, чтобы ответить. Слова застряли у нее в горле. Разумно ли рассказывать правду тому, с кем она только что познакомилась? Является ли путешествие в одиночку по Европе признаком интровертной натуры? Или это дерзко, даже смешно? И почему все это имеет какое-то значение?
— Нет, — ответила Джессика, и от этой лжи у нее мурашки побежали по коже. — Мои друзья вернулись в Мурано. Они слишком устали…
— Слишком устали, чтобы пойти с тобой на кладбище? Вы, молодые, и правда странные. — Коломбано ослепительно улыбнулся, и Джессика тут же пожалела, что не рассказала правду. Затем она увидела, как на его лице проявилась пустота, но не из-за ответа Джессики, а из-за того, что машинка на американских горках его эмоций снова погрузилась в темный туннель.
Кого ты оплакиваешь, Коломбано? Так думала Джессика, пока брызги из открытого окна били ей в лицо. Она расстегнула молнию на сумке, достала карманный путеводитель по городу и начала перелистывать страницы, чтобы дать Коломбано возможность собраться с мыслями.
Час назад, выйдя из своего отеля на Мурано, она планировала осмотреть все главные достопримечательности. Дворец Дожей. Собор Святого Марка. Большой канал. Мост Риальто, пересекающий его, может быть, насладиться неторопливым обедом во внутреннем дворике кафе «Кьоджа» и заглянуть в несколько дизайнерских бутиков. Но спонтанный визит в Сан-Микеле поверг ее планы в хаос. В течение нескольких минут вапоретто двигался по маршруту, отмеченному деревянными сваями. Скамейка под Джессикой задрожала, а значит, они замедляли ход. Она закрыла путеводитель и положила его обратно в сумку.
— Ваша остановка? — спросил Коломбано.
— Да. Вроде бы, — пробормотала Джессика и закусила губу.
— Ты не знаешь?
— Я имею в виду… Я не очень хорошо знаю этот город…
— Понимаю. Я знаю его достаточно хорошо, но тоже не во всем уверен.
— И в чем же не уверены?
— Моя ли это остановка. — Коломбано засмеялся и глубоко вздохнул.
— Итак, — протянула Джессика. Подошвы ее ног соприкоснулись с полом. Она перекинула сумку через плечо и спросила: — Это она?
Трудно объяснить, что происходило между ними. Вопрос прозвучал так, будто она пыталась флиртовать, хотя она и не собиралась этого делать. Или собиралась? Джессика надеялась, что жар, внезапно распространившийся по ее лицу, не заставил щеки покраснеть.
— Нет, — наконец произнес Коломбано почти холодно. — Я собираюсь ехать дальше.
Джессика почувствовала, как у нее сдавило горло. Такое чувство, будто кто-то только что вытащил ковер из-под ее ног. Она смотрела на Коломбано, не зная, как закончить разговор. Станция уже появилась за окнами. Двигатель снова заурчал, и, накренившись, вапоретто ударился о пирс.
— Arrivederci, allora, — сказала Джессика с улыбкой и повернулась к лестнице, ведущей на палубу. О чем она только думала? Этот человек либо женат, либо едва овдовел. Какого черта она…
— Зесика?
Она услышала голос позади себя и остановилась. Коломбано последовал за ней, и, обернувшись, Джессика уловила сильный запах лосьона после бритья.
— Не знаю, может быть, вы и ваши друзья любите классическую музыку. — Коломбано протянул ей листовку. — «Времена года» Вивальди. Я выступаю сегодня вечером.
Джессика с удивлением посмотрела на листовку. На ней был изображен струнный квинтет. Посередине стоял красивый мужчина: в его могучих руках покоилась скрипка…
— Я спрошу своих друзей.
— Я могу заказать два бесплатных билета. Остальным придется заплатить.
— Спасибо. — Джессика улыбнулась и сложила листовку вдвое. Затем она повернулась на каблуках и сошла на берег. Воздух был влажный, тяжелый, футболка липла к вспотевшей спине.
Несмотря на это, она чувствовала себя легче, чем когда-либо.
14