16




Он сунул записку в карман и двинул в Маринеллу.

Браво, Артуро! Когда комиссар, сидя на камне, читал письмо, его накрыло то же ощущение тревоги.

Но комиссар решил тогда не вдаваться в анализ своих ощущений, чтобы не отвлекаться от мыслей о Нинетте. И теперь, когда Артуро ему об этом напомнил, ощущение снова вернулось.

Да, было в этих словах нечто угрожающее.

Но он мог лишь принять это как данность, за невозможностью действовать.



После ужина он сидел на веранде и размышлял, когда и как объявится похититель Нинетты. Единственное, что крутилось в голове, – что на днях они получат звонок об обнаружении трупа девушки на свалке или под мостом. И вдруг, совершенно непонятно откуда, в его голове возникла и полностью завладела сознанием другая мысль, отодвинув образ Нинетты.

Комиссар встал, зашел в дом, достал из кармана последнее письмо, взял предыдущие письма и записку Артуро, снова вышел на веранду, разложил все на столике, письмо за письмом, сел и принялся читать. Потом перечитал еще раз.

По мере того как он вчитывался, припоминая, как и когда их получил, восстанавливая в памяти поездки, которые совершил, следуя указаниям таинственного игрока, и места, куда эти поездки его привели, – дощатый сарай, домик-развалюху, – проступившая на лбу комиссара складка становилась все глубже.

Мысль, которая пришла ему в голову, была столь отчаянной, столь фантастической, столь лишенной какого-либо прочного и надежного основания, что он боялся полностью ее выразить, придать ей законченную форму, а значит, воспринимать в дальнейшем как нечто цельное.

Поэтому он позволял ей свободно копошиться в голове в виде обрывков, фрагментов, деталей, подобно частям головоломки, которые нельзя соединить, потому что, как только они обретут очертания законченной картины, он будет обязан действовать решительно. А вдруг в конце все же выяснится, что речь идет о безобидной игре? На кону не столько репутация или карьера – ему глубоко наплевать на это, – но самооценка, уважение к себе.



Нет, как ни крути, он все более укреплялся в мысли, что эта «охота за сокровищем» – отнюдь не невинная забава, а, напротив, весьма опасная затея.

Дело это не только пахло кровью (взять хотя бы ту же голову барашка) – оно отдавало гнилью, разложением и болезнью.

Если все на самом деле обстояло так, как ему виделось теперь, то уже с самого первого письма его соперник планировал в качестве награды нечто, от чего волосы на голове встанут дыбом, и комиссар этого сразу не понял – а следовало бы.

Мало того, он счел все это ерундой, пустой забавой, шуткой и не принял всерьез все то, на что соперник намекал между строк.

Но на чем же основывалось его теперешнее предположение? На одних словах.

Точнее даже, на его собственном истолковании некоторых слов. Но достаточно ли этого или все же маловато, чтобы сформулировать совершенно фантастическую версию?

«Давайте опираться на факты».

Когда Монтальбано был лишь заместителем комиссара, его шеф – тот, что передал ему основы ремесла, – всегда говорил так в начале расследования.

Но если слова приводят к пониманию фактов, то не лучше ли в первую очередь обращать внимание на слова? Сколько раз случалось, что слово, сказанное или не сказанное, наводило его в расследовании на верный путь?

Как там звучит эта фраза на латыни? Ex ore tuo te judico[15].



Но как бы то ни было, если даже судить по словам, оставалась одна проблема, мешавшая ему избавиться от сомнений: не было ли его истолкование полностью ошибочным?

Может быть, поговорить с Артуро… Уж он-то бы расстарался, напряг мозги… Нет, сейчас лучше не подставляться, лучше ничего не говорить ему об этой мысли, настолько она зыбкая и беспочвенная. Паренек небось решит, что у комиссара старческое разжижение мозгов.

А вдруг его догадка в итоге окажется верной? Не ляжет ли тяжким бременем на совесть Монтальбано тот факт, что он ничего не предпринял вовремя? Предпринять? Вовремя? Но что именно?

В голове было лишь одно предположение: мысль о возможной связи между некоторыми словами, и все. Так что, даже если он убедит себя в необходимости что-то предпринять, это вовсе не означает, что он будет знать, что именно.

Хотя, если честно, это было неправдой.

Он отлично знал, что нужно сделать, чтобы получить доказательство того, что не ошибся. Просто ему смелости не хватало.

Неужели эта его нерешительность – признак надвигающейся старости? С возрастом люди такими и становятся, чрезмерно осмотрительными.

Как в той поговорке: «Родишься поджигателем, а умрешь пожарным».

Ну нет, ни хрена! Старость тут ни при чем! Просто не хочется наломать дров на волне энтузиазма, скорее юношеского, из-за беспочвенных домыслов.

Вот как? Значит, слова не могут стать основанием для действий?


А разве человеческая цивилизация не создана при помощи слов?

Что же тогда означает евангельское «В начале было Слово»?

Стоп, Монтальбано, спустись уже на землю. Куда тебя заносит? Заговариваться вон начал от усталости, болтаешь без умолку!

Не смеши уже! В начале было Слово! Иди-ка лучше спать!

Он собрал письма, занес в дом, запер дверь на веранду и лег в постель.

Но заснуть не мог: все боялся, что во сне, против его воли, детали головоломки сами собой предательски сложатся в цельную картинку.



Зазвонил телефон – еще не было семи утра.

Совершенно ничего не соображая после бессонной ночи, он сполз с кровати и направился в гостиную, по пути ударяясь обо все, что попадалось на пути: стулья, углы, двери. Ни дать ни взять лунатик.

– Алло!

Произнес это слово так невнятно, что Катарелла испугался:

– Извиняйте, обшибся я.

И повесил трубку. Монтальбано развернулся и сделал два шага в сторону спальни. Телефон снова зазвонил, и комиссар, будто по команде, развернулся кругом и снял трубку.

Голова была ватной. Он прокашлялся.

– Алло.

– Ай, синьор комиссар! Ай, синьор комиссар!

Нехороший признак. Обычно такой зачин Катареллы предваряет звонок от «господ начальников» либо сообщение об убийстве.

– Что там у тебя?

– Только что звонила одна американская девушка.

– Ты говоришь по-американски?

– Никак нет, синьор комиссар, но несколько слов я знаю, потому как золовка моя, она как раз американка, иногда…

– Что ей было нужно?

– Уж такая она была перепуганная, синьор комиссар! Прямо кричала в трубку тилифона! Так что, хоть и сильно верещала, кое-что я все ж разобрал.

– И что ты разобрал?

– Сперва она все повторяла «деда-деда».

– И что это значит?

– Синьор комиссар, по-ихнему, по-американски это значит «мертвый покойник».

– И только?

– Никак нет, синьор комиссар, потом она стала говорить «лейка-лейка».

– Чего?

– Синьор комиссар, по-американски «лейка» означает «озерное озеро».

Разряд тока, пронзивший комиссара, был почти болезненным.

– А потом?

– Потом все. Повесила трубку.

– Фацио на месте?

– Еще не явился в присутствие.

– А Галло?

– Тут.