На ноги мне она, с трудом сгибаясь, натягивает что-то вроде вязаных гольфов и одевает кожаные грубые башмаки без завязок, без шнурка. Одежда сидит на мне так, как будто я всю жизнь носила такое.

И там, на сундуке, под грудой тряпья — обруч. Старуха судорожно одевает мне его на голову и встает впереди меня, лицом к двери. Складывает руки под подбородком и бормочет что-то невнятное — молится…

Дверь, не слишком крепкая, разлетается щепой под ударами. Топор? Секира? не знаю…

Отпихнув ногой тело, в комнату вваливается огромный мужик. Космы по бокам лица сплетены в косицы, на них металические колечки, они тихо позвякивают и я равнодушно удивляюсь, что слышу этот слабый звон, борода, металлические бляхи на одежде и высокие железные наручи. На руках кровь, уже подсыхающая и свежие кровоточащие царапины… Остаток двери висит наискось на одной петле. У него совершенно безумные глаза, взгляд бегает по стенам, полу, останавливается на старухе… Он дышит шумно, отфыркиваясь, как будто вынырнул из воды. Все это длится какие-то доли секунды. А потом он резко хватает женщину за руку, дергает на себя и я вижу, как из ее спины, на уровне пояса, на мгновение высовывается хищно блестящая сталь, смазанная ровной кровяной пленкой…

Я не могу даже заорать от страха… Серое безразличие опускается на меня плотным покрывалом и крепко пеленает мозг и тело…

К запаху моря и крови примешивается резкий запах нечистот…

А у меня лениво, неторопливо текут мысли, не имеющие никакого отношения к моей жизни и смерти:

— Он повредил ей кишечник…

А женщина все еще жива. Она слабо ворочается на полу, скребет костлявыми немощными пальцами по доскам, по огромным сапогам убийцы и хрипло, захлёбываясь твердит одно слово:

— Райга… райга… райга…

Отпихнув ее ногой как вещь, не нужную и не опасную, он подходит ко мне и грубо, грязной рукой берет меня за подбородок, задирает голову и смотрит в глаза…

Он закрывает от меня свет, я не вижу его лица, совсем не вижу…

— Райга?

Я слышу вопрос в его голосе. Красивый голос, глубокий, бархатный…

— Райга?!

Я понимаю, что он злится, но мне так хорошо и безразлично в сером коконе…

Убийца резко толкает меня и я падаю. Кажется, что где-то далеко, не у меня, течет кровь из пореза… это непонятно… Боль от удара и падения — совсем слабая и я почти счастлива, что можно не выбираться из кокона.

Он хватает меня за волосы, коротко замахивается мечом и, после сильного рывка, я лечу на пол, а темная коса остается у него в руке и мне на лоб и щеки падают свободные короткие пряди… щекотно…

Я неловко пытаюсь встать, но он резко бьет меня ногой в бедро и я снова испытываю тихую радость — боль где-то там, далеко, не со мной… Поблескивает на прикроватном коврике обруч, слетевший с моей головы, впитывается в пыльный ворс кровь, что набежала из под тела старухи.

В дверь клетушки заглядывает кто-то и окликает великана.

— Сабир, баруга крига… кайраг..

Убийца что-то отвечает, а я лежу свернувшись калачиком и испытываю полный покой, теплый и уютный… Я ни за что не покину свой кокон…

Пришедший кивает на меня:

— Райга?

Еще один резкий удар в бедро и я забиваюсь в щель под койкой.

— Дагра!

И оба смеются… А я лежу под койкой и смотрю в стеклянные глаза мертвой старухи…





Глава 3




Холодно… Мне все время холодно и это то, к чему я не могу привыкнуть. Все остальное не важно… Даже голод перестал мучать на третий или четвертый день.

Дни я отсчитываю по лучам света, которые пробиваются в трюм сквозь щелястую палубу. Нас в трюме около двадцати человек и мужчин и женщин. Некоторые прикованы к стенам за ногу на коротких цепях. Первое время, когда меня только кинули сюда, они все что-то хотели узнать, подползали, говорили на разных, но совершенно непонятных языках… Я тупо трясла головой, не понимая, чего от меня хотят эти страшные вонючие люди… Мой плащ и платье остались там, наверху, у убийцы и я все время мерзну. Насиловать меня он не дал. Даже, когда нас, меня и еще двух мужчин, перевели на другой маленький корабль и меня окружили матросы. Тот корабль, на котором мы плыли раньше, горел… Матросов, снятых живыми с моего корабля, приковали. Остальные, ранененые и убитые, устилавшие палубу, остались в огне. Сперва один из выживших пытался говорить со мной, но я не понимала… да и не старалась понять. Это не мой мир и не моя жизнь.

На мне балахон из драной грубой мешковины. В руки сунули с собой, прежде чем скинуть сюда, мешок соломы. Но в трюме покатые стены, сходящиеся к центру, там, в углублении, плещутся нечистоты. Ведро спускают один раз в день, но многие не утруждают себя — все равно его не хватит на сутки. Так что мешок подмок… На наклонные стены трюма набиты планки, мешающие тюфяку сползать, но когда качка чуть усиливается, он все равно сползает к стоку мочи. Но я уже почти не чувствую вони и она меня не беспокоит.

Тогда у меня оставались только простейшие рефлексы… Прятаться, схватить еду, сжаться в комок — так теплее… Но и они притупляются. На шестой-седьмой день, я помню это как сейчас, мне стало все равно, когда парень покрепче отобрал у меня краюху. Какие-то слабые отголоски эмоций у меня еще оставались, но их становилось всё меньше и меньше…

Эти куски сыпали после обеда, обгрызенные, мелкие… Но подходить к люку мне страшно. Два раза за эти дни за руки, тянущиеся к свету и еде, наверх вытаскивали женщин, ловящих объедки. Насиловали или резали, не знаю. Ржание и крики мужчин были такие громкие, что иногда заглушали женские стоны. Они, женщины, кричали все слабее и назад не вернулись ни та, ни другая. Их тюфяки забрали свободные мужчины. Таких всего три, они все маленького роста и слабые. Одна из женщин, когда такой начал приставать, просто отбросила его оплеухой. И он не посмел продолжать — женщина была крупнее и сильнее. Поэтому я предпочитаю быть максимально далеко от люка. Иногда куски долетают сюда, надо успеть схватить. Здесь холодно, да, но темно и тихо, это самый нос длинного и довольно узкого судна. В темноте даже спокойнее. Жаль, что палуба так низко и нельзя встать — мешают и высота потолка и балки-распорки внутри трюма, и хоть немного пройтись… И еще беспокоят вши и я с остервенением скребу голову. Вши есть на всех и женщины собираются в одном месте, где из палубных досок выпал небольшой сучек и рядом есть пара щелей. Там, сквозь потолок, пробиваются лучики света и они часами ищут друг у друга в голове и, иногда, переговариваются…

Крик, который раздался сверху, меня встревожил. Все обитатели трюма загомонили, что-то говоря друг другу, но потом затихли и расползлись по своим местам.


Звуки снаружи изменились. Слышно, как командует убийца. Люди ходят и даже бегают, скрипит мокрое дерево…

Когда свет почти перестал пробиваться сквозь щели — люк, внезапно, открыли. Сверху кто-то гаркнул непонятное слово и все, кто не прикован, стали подходить к люку, тянуть руки вверх и исчезать из трюма. Постепенно толпа у просвета таяла и нужно было принять решение, но я замешкалась. Сверху что-то говорил убийца, ему отвечали…

А потом в люк запрыгнул тот боец, что заходил в мою каюту на другом корабле. Он был высок ростом и под досками палубы мог стоять только сильно наклонившись. В руках у него был ключ и он начал отпирать замки на ногах прикованных. По одному. И, подталкивая ножом в спину ослабевших от неподвижности людей, подгонял их к открытому выходу. Меня он увидел не сразу, а только когда глаза привыкли к темноте — я пряталась за тюфяком. Бить не стал, просто показал на люк и я поползла к свету.

Меня выдернули как репку из грядки и я, почти мгновенно, упала — ослабевшие ноги не держали, свет бил в глаза, текли слёзы и я ничего не видела…

Раздался певучий голос, который что-то спросил у убийцы:

— Камия эрий маиро? Самини пилива? Патия линва дарга?

И тот, помолчав, своим оперным баритоном неохотно ответил:

— Райга.

Я в это время старалась проморгаться и вытереть набегающие слезы.

Певучий голос начал что-то выговаривать:

— Сари! Сари, кихаро! Сатиго райга нагито! Дарга зан дарга!

Глаза открылись и сквозь пелену влаги я увидела, как убийца, стоящий ко мне спиной, положил руку на меч.

Его ответ совсем не был похож на оправдание. Скорее — на угрозу. Собеседник, невысоки, полный, смугловатый мужчина в маленькой расшитой шапочке на макушке и распахнутом меховом плаще поверх шелков, не испытывал страха. Он стоял в пол оборота к толпе пленников и прикрывал нос вышитым платочком. За его спиной было шесть человек с оружием в ножнах на спине. Высоченные бойцы, в одинаковых свободных костюмах стального серого цвета. Шаровары и короткий казакин. Каждый с двумя рукоятками мечей, торчащих за плечами. А рядом высился корабль, который превосходил размерами это судно в несколько раз. И с борта корабля смотрела сверху в низ куча смуглолицего народу, мужчин, женщин, даже, кажется, детей. Я всё еще не слишком хорошо видела, но те, кто вышли из трюма раньше меня, уже смотрели на мир без слёз — спускались сумерки…

После долгого торга убийцы и человека в шелках от охраны шелкового отделились двое и встав за спиной пленников погнали нас в лодку.

Я, зачем-то, успела обернуться и посмотреть убийце в лицо.

Тогда, в каюте, я успела увидеть только бороду и звенящие заклепками косички. Когда он ворвался, его лицо было слишком искажено, чтобы принять его за человеческое, потом он загородил мне свет и вместо лица я видела черный силуэт. А когда меня вытащили из-под койки на палубу горящего судна, стояла ночь и он всё время был у меня за спиной. До того, как меня кинули в трюм, я не выбрала момента посмотреть.

Я, зачем-то, успела обернуться и посмотреть убийце в лицо. И, очевидно, от полного равнодушия к жизни выдержала и его внимательный холодный взгляд и белозубую ухмылку. И запомнила… Хотя тогда мне казалось, что смотреть все равно на что. Просто именно он мне попался на глаза. Я даже ненависти не испытывала. Скорее — слабое любопытство. Каково это — быть убийцей и не стесняться этого? Тогда я думала, что вижу его последний раз.

Охрана старалась не прикасаться к нам, просто показывала рукой направление.

Нас перевезли на отдельной лодке, туда не сели даже солдаты — просто два моряка на веслах. И здесь, обдуваемая свежим морским ветром я не только легко начала дышать, но и почувствовала невыносимый смрад от себя и своих спутников.





Глава 4




Меня вымыли в низкой бочке две смуглых служанки. Прямо на палубе, поставив несколько ширм и отгородив от посторонних взглядов. Сперва в соленой морской воде, немного согрев ее большими раскаленными булыжниками, просто смыли первую грязь, потом принесли еще несколько кувшинов горячей пресной воды, едкой мазью эпилировали все волосы на голове и на теле, кроме бровей и ресниц, и вымыли второй раз. Остаться без вшей было приятно, зуд почти стих. Было немного зябко, но чистая горячая вода с приятным запахом быстро согрела. Лицо и руки намазали каким-то маслом с легким лимонным ароматом.

В небольшую каюту, где стены были обтянуты хлопковой тканью, на полу лежали мягкие войлоки, прикрытые яркими коврами и подушками, меня отвела одна из них. Вторая прошла с нами и осталась сидеть на коленях у двери, не заходя внутрь.

Чистая тонкая льняная ткань одежды ласкала тело. Белья не было, были широкие сверху и сужающиеся к щиколотке штаны с завязочками с двух сторон на линии талии и нечто вроде запахивающегося халата, с облегающим верхом, широким поясом и объемными, складчатыми полами.

Потом в каюту зашел жирный старик, в почти такой же одежде как и у меня, и расшитой шапочке, как у торговца. Он что-то накричал на служанок и меня в четыре руки быстро раздели полностью хотя я и не пыталась сопротивляться. Старик схватил меня за руку, ощупал все тело, помял грудь. Что-то скомандовал, принесли тазик и служанка подала ему пенящуюся мисочку и слила на руки воду из узкогорлого кувшина. Подала длинное полотенце — вытереть руки. Он потребовал открыть рот и поворачивая меня к свету из маленького узкого окна что-то там рассматривал. Потом знаком велел лечь и полез в промежность. Вырваться мне не дали женщины. Просто прижали меня к полу.

Он ушел громко ругаясь и, примерно через час, принесли кашу.

Еды дали так мало, что я заплакала. Буквально сто грамм какой-то очень жидкой солоноватой жижи с крупой, похоже на крепкий мясной бульон. Но мало, очень мало…

Служанка осталась со мной. Гладила меня по бритой голове, что-то стрекотала и, кажется, жалела. Я ежилась и отворачивалась от мягких чужих рук. Любое прикосновение было неприятно, несло опасность боли и холода, нервировало.

Часа через полтора принесли вторую порцию еды, такую же крошечную. Но если в трюме я не испытывала особых проблем от голода, то сейчас он донимал все острее. Дверь в каюту не запиралась, но выходить я не хотела. От слабости часто кружилась голова и казалось, что стены каюты пульсируют и двигаются. Я подтянула к себе несколько подушек и легла и свернулась клубком. Голод высасывал силы. Сон сморил меня почти мгновенно.

Пробуждение было резким — кто-то тихо гладил меня по плечу. Скорость, с которой я прыжком сорвалась с места и забилась в угол, поразила бы любого. И только потом я поняла, что служанка принесла мне новую порцию еды. Одной рукой она протягивала мне маленькую пиалку с той же самой жидкой кашей, а вторую держала на уровне груди, повернув ко мне открытой ладонью. Через несколько минут сердцебиение у меня успокоилось и я протянула руку за пиалой.

Кашу я выпила.

Прошло несколько дней, меня хорошо кормили и я спала в тепле. Служанка ночевала со мной в комнате, каждый вечер помогала обмыться и даже пыталась делать массаж, но я не давалась и она не настаивала. Еда была сытная и теперь ее было много. Всегда больше, чем я могла съесть за один раз. Мясо, крупы, острые овощи и фрукты, тонкие ломтики жареной рыбы и чуть суховатые, но очень вкусные лепешки. Много всего. Служанка доедала после меня, но даже тогда на низком приносном столике оставалась еще пища. Ваза со странными голубоватыми плодами стояла в каюте постоянно. Сливы с привкусом малины или «патия» — так их называла служанка. Свое имя она мне тоже называла, но я не хотела запоминать. Я не хотела знать…

В туалет я выходить отказывалась и, в конце концов, мне принесли что-то вроде горшка, который служанка резво опорожняла и мыла. Назад приносила чистым и ставила за старенькую ширму в углу.

Все свободное время между трапезами я дремала, тихо и бездумно, как растение. Мне было очень комфортно.

Ни разу за все время на корабле никто не кричал, даже матросы. Никого не били и не убивали и я все же рискнула прогуляться на воздухе. Служанка каждый день, жестами, предлагала мне выйти из каюты, но была терпелива, когда я отказывалась. Не настаивала.