– Мы встречались раньше.

– Что? Когда? – удивился он.

– В прошлом году. Ты прошел пару уроков для начинающих в школе боевых искусств. Я разговаривала с тобой в раздевалке. Разве ты не помнишь?

– Да. Помню, – сказал он. – Точно. Вспомнил. У тебя тогда были розовые волосы. Верно?

– Да. Это была я.

– Ты знала, кто я такой? Даже тогда?

– Да. Да, я знала.

– Так вот почему ты заговорила со мной?

– Ага.

– Я тогда растерялся. Ты была такая красивая.

– Да, ты можешь больше не говорить об этом.

– Извини.

Я улыбнулась. Я не возражала. В этом мальчике было что-то легкое, располагающее.

– Ничего страшного, – сказала я. – Я просто шучу. Почему ты перестал туда ходить? В додзё?

– Я не переставал, – сказал он. – Я все еще хожу. Просто изменил время занятий. Теперь я хожу по пятницам.

– И есть успехи?

– Ага, – сказал он. – Зеленый пояс. Ну, ты знаешь, для начала неплохо.

– Помнишь, ты сказал мне, что хочешь защитить себя? Так вот, значит, почему ты брал уроки? Ты сказал мне, что тебя ограбили?

Он кивнул.

– Что случилось?

Он сунул руку в карман, вытащил небольшой кисет и, продолжая разговаривать, скатал на бедре «косячок».

– Этот урод, – сказал Джош, вытаскивая из бумажного пакета «Ризлу», – подошел ко мне сзади. Прошлым летом. Там, внизу. – Он указал на холм. – Схватил меня рукой за горло и сжал. Сказал: что у тебя есть? Обшарил все мои карманы. Я пытался оттолкнуть его, но он сказал, что у него нож. Затем он взял мой телефон, наушники и банковскую карту и со всей силы толкнул меня, так что я чуть не упал лицом вниз, я даже схватился за стену, чтобы не упасть, а он убежал. А я просто остался там. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет. Это было самое страшное. И я ничего не сделал. Я просто стоял, я позволил ему отобрать мои вещи. Вещи, ради которых мои родители очень много работали. Вещи, на которые он не имел права. И это меня жутко злит. Мне даже кажется, что сейчас, если бы я увидел его, я бы его точно убил.

Мне как будто дали под дых. Я громко втянула в себя воздух.

– Я знаю, что ты чувствуешь.

И это, как ни странно, после трех лет, в течение которых налогоплательщики исправно раскошеливались на то, чтобы Роан лечил мою душу в теплом кабинете в Портман-центре, после всех этих бесконечных бесед и разговоров, когда я так и не сказала ту единственную вещь, которая действительно имела значение? Наконец-то я обрела слова, чтобы рассказать кому-нибудь про Харрисона Джона.

– Нечто подобное случилось и со мной, – сказала я. – Кое-кто кое-что у меня отнял. И я ему позволила это сделать.

– Что именно?

Я выдержала паузу. А потом заговорила.

– Когда мне было десять лет, этот мальчик, на год старше меня, ухаживал за мной. Он был самым высоким в своей параллели. В школе у него были две младшие сестры, и он всячески их защищал. Он был непослушным, но учителя любили его. И он вроде как выбрал меня. Когда мы на переменах играли в вышибалу, он просил других шестиклассников уйти с моей дороги. Уступить мне свою очередь. И он бросал на меня такие взгляды, как бы говоря, «не волнуйся, я тебя поддержу». Он заставил меня почувствовать себя особенной. А потом однажды…

Я ненадолго умолкла, отгоняя от себя волну эмоций.

– Однажды он заманил меня в ту маленькую часть игровой площадки, где обычно играли малыши, но все они тогда были в классной комнате, и он сказал:

– Хочешь увидеть кое-что волшебное?

Я сказала: «Да, да» – и последовала за ним, а он сказал:

– Тебе нужно присесть на корточки, вот так. – И он присел на корточки, чтобы показать мне; я сделала то, что он сказал, и посмотрела на него, как бы говоря: «Да! Я приседаю! А теперь покажи мне волшебство!» И тогда он… Все произошло так быстро. Он вставил в меня пальцы, и это было больно, было очень больно, и я сказала: «Ой!»

А он сказал:

– Все в порядке. Больно только в первый раз. После этого происходит волшебство.

Он погладил меня по волосам, затем убрал руку, показал ее мне, улыбнулся и сказал:


– В следующий раз будет лучше. Я тебе обещаю.

Мне казалось, что вокруг моего живота стянули ремень, и с каждым словом, которое я произносила, он немного ослабевал. К тому времени, когда я добралась до конца, мне даже не верилось, что я наконец могу дышать. Хотя мои глаза были полны слез, а голова была свинцовой от печали той маленькой девочки, которая так и не дождалась волшебства, я теперь могла дышать. Трижды я позволила ему делать это со мной. А потом школа закрылась на лето, и Харрисон ушел, и я больше никогда его не видела. Но он оставался в моей голове, в моей ДНК, в моем костном мозге, в моем дыхании, в моей крови, в каждой моей частичке. Он остался. Он – моя раковая опухоль.

Джош лизнул папиросную бумагу, склеил ее, закрутил кончик, воткнул в самокрутку крошечный рулончик картона, чтобы получился фильтр. Затем сунул руку в карман куртки и вытащил зажигалку.

– Тот еще ублюдок, – сказал Джош. – Жесть, вот жесть.

– Да. Точно. Но знаешь что? Я видела его на днях. Видела этого говнюка, который сделал это со мной.

– О господи, – сказал Джош. – Вот же дерьмо. Где?

– Вон там. – Я указала на холм. – Я как раз шла с Финчли-роуд. Спускалась вниз. Он окликнул меня по имени. Он узнал меня и произнес мое имя, и это было, как будто… как будто я вновь перенеслась на ту игровую площадку. Как будто он имел на меня право, как будто мог распоряжаться мной, моим телом, моим именем. Понимаешь? Мне в течение пары дней казалось, будто я пячусь назад, как будто я поднялась на вершину горы, а потом потеряла равновесие и заскользила вниз. Я шарила руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться, но там ничего не было. А потом я кое-что нашла.

Джош вытаращил на меня глаза; на его лице играли оранжевые тени от пламени зажигалки, которой он чиркнул, чтобы закурить «косяк».

– Что?

– Месть. Я придумала месть.

– О господи. Что ты сделала?

– Ничего. Пока ничего. Но я знаю: сейчас для меня это единственный выход. Единственный способ вытащить его из моей ДНК. Я должна сделать ему больно.

Джош поднес «косяк» к губам и затянулся. Затем прищурился и кивнул.

– Это точно, – сказал Джош.

Я быстро взглянула на него. Я лишь облекла в слова то, что было похоронено так глубоко внутри меня, что я сама толком не знала, что это такое, пока не сказала это вслух. Мне нужно было знать, как это воспримет другой человек.

– Ты так думаешь?

– Да. Даже не сомневаюсь. Возможно, он до сих пор бродит по улицам, продолжает издеваться над людьми. Если он сделал это, когда ему было одиннадцать, и это сошло ему с рук, то теперь…

Я снова посмотрела на Джоша. Он предложил мне «косяк». Я покачала головой.

А потом в кустах послышался шорох, и мы оба повернули головы. Две горящие янтарные точки. Блеск рыжего меха. Поднятая вверх морда. Я сунула руку во внешний карман своего рюкзака за собачьими лакомствами, которые теперь хранила там постоянно. Я открыла пакет и протянула его лису. Он подошел.

Я разложила угощение, и мы смотрели, как лис подобрал каждый кусочек, ни разу не взглянув на нас.

– Я хочу помочь тебе, – сказал Джош. – Помочь тебе отомстить. Пожалуйста. Скажи, я могу быть полезным?

Лис сел и выжидательно посмотрел на мою сумку. Он высунул язык и облизнулся. Я посмотрел на Джоша.

– Да. Пожалуйста, – сказала я.





45




– Как долго они могут держать меня здесь?

Барри вытаскивает из портфеля какие-то бумаги.

– Теперь, когда они выдвинули против вас обвинение, сколько захотят.

– Но они не нашли никаких новых улик. Я это к тому, что они не могут передать дело в суд на основании того, что у них есть.

– Нет. Но они могут и дальше пытаться что-нибудь найти, и, поверьте мне, Оуэн, они переберут каждую нить вашей жизни, каждую ниточку, пока не найдут то, что ищут. До тех пор они будут и дальше таскать вас в ту комнату и задавать вопросы, пока вы не расколетесь.

– Расколюсь? – недоверчиво спрашивает Оуэн. – Но я не собираюсь раскалываться. Как я могу признаться в чем-то, чего я не делал?

Но, как только он произносит эти слова, на его сознание падает завеса сомнения. Его мысли постоянно возвращаются к тому моменту, о котором он даже не может уверенно сказать, что тот произошел. Момент сразу после того, как он увидел человека на другой стороне улицы. Момент как раз перед тем, как Оуэну показалось, что человек повернулся, вошел в дом и лег спать.

Потому что Оуэн не может вспомнить, как вернулся домой.

И после сегодняшнего утреннего допроса Оуэн перебирал каждый вечер своей жизни, когда он выпивал, и поймал себя на том, что нередко все, что он может вспомнить, – это обрывочные действия, но ничего промежуточного.

Он не помнит, как ехал домой. Он не помнит, как складывал одежду. Он не может вспомнить, кто такой «Билл», номер телефона которого он нашел в кармане на следующий вечер после вечеринки пару лет назад. Оуэн не помнит, как купил бутылку виски, которую однажды нашел в пакете на полу в своей спальне, с чеком, где был пробит номер его карты, доказывающий, что он был в супермаркете «Теско Метро» и лично оплатил покупку. Оуэн не помнит, как на танцполе гладил девушек по волосам. Или брызгал на них своим потом.