После этого Ксорве лишь один раз видела Белтандроса Сетеная в Доме Молчания. Он жил в гостевом крыле, то и дело заглядывал в библиотеку, и, насколько она могла судить, никому не мешал. Все время Ксорве было поглощено подготовкой к приближающемуся дню. У этой церемонии не было названия. В своих мыслях Ксорве называла ее ЭТОТ ДЕНЬ. Она проводила часы в молитвах и размышлениях. Вместе с настоятельницей читала «Книгу Небытия» и «Сон о Мухоморе». Как предписывали книги, она постилась и жгла лотос.

Все эти приготовления изнуряли ее. Поначалу каждую ночь она засыпала, и сон ее был подобен смерти. Затем она стала то и дело просыпаться от ужаса, как будто только теперь осознала, что именно ее ждет. Как будто это не объяснили ей давным-давно. В свой четырнадцатый день рождения она должна будет подняться к Святилищу Неназываемого – и на этом для нее все закончится.

Настанет лето. Найдется другая Избранная невеста. Послушницы обзаведутся коренными клыками, принесут клятвы и станут служительницами. Мир будет продолжаться – без нее.

Как-то раз ночью она встала со своего ложа, не в силах больше лежать, и вышла в коридор. Вот она – я, думала Ксорве. Я через две недели. Вот я поднимаюсь к Святилищу. И наступает конец. Вот что меня ожидает. Имя твое забудется, и ты станешь моей невестой.

Каменные плиты холодили ступни. Света нигде не было, но она знала Дом Молчания как свои пять пальцев. Ксорве поднялась по ступеням к библиотеке, думая о других ступенях, вырубленных в скале. Но затем ее внимание привлекла полоска золотистого света, пробивавшегося из-под двойных дверей библиотеки, и мысли ее обратились к теплому очагу, чудесному аромату сосны, правде о мертвых и о том, что обратилось в прах.

Ксорве тихонько вошла в комнату, стараясь не задеть скрипящую дверь. Ей почему-то казалось, что здесь не будет ни души. Она уже представляла, как в очаге горит огонь, и некому наслаждаться теплом и светом.

Но она сразу же осознала свою ошибку. Здесь были хранительница архивов и маг. Сетенай, сидевший возле очага, казалось, купался в отблесках пламени. Потрепанный плащ висел на спинке стула. Оранна как раз снимала том с дальней полки, но стоило только Ксорве войти, застыла, как кошка, пойманная врасплох при краже объедков. Ксорве попятилась, дверь за ней захлопнулась, и она растворилась в темноте.

Она сразу поняла, что стала свидетельницей чего-то недозволенного. Что бы ни делали эти двое в библиотеке, это не предназначалось для ее глаз, а за праздное любопытство здесь наказывали сурово.

За ее спиной раздались торопливые шаги. На стене чередовались пятна света и тени – кто-то спешил за ней с лампой в руках. Оранна без труда догнала ее.

– Что ты здесь делаешь, Ксорве? – спросила она шепотом, чтобы не потревожить ничей сон. До Ксорве дошло, что она не единственная нарушала правила. – Посреди ночи.

Объяснений у нее не было. Она вжалась в темноту. Спустя мгновение за спиной Оранны возник Сетенай.

– Тебе не спалось? – спросила Оранна, а затем лицо ее прояснилось, будто она поняла причину, и это принесло ей облегчение. – Тебе страшно.

Ксорве кивнула. Но сейчас трудно было сказать, что вызывало у нее больший страх – Оранна или Святилище.

– Это же Избранная невеста, – сказал Сетенай. Он стоял в темноте позади Оранны, и Ксорве не могла понять по голосу, напряжен он или просто любопытствует. – Тебя тревожат сомнения?

Не обращая на него внимания, Оранна продолжала в упор смотреть на Ксорве.

– В страхе нет ничего предосудительного, – процитировала он Книгу. – Страх перед Неназываемым оправдан. Неправильно лишь искать утешения во лжи.

Ксорве кивнула, не отрывая взгляда от босых ног.

– Я знала Избранную невесту – ту, что была до тебя, – сказала Оранна.

Ксорве застыла. Эта тема не была запретной, скорее – немыслимой. Ксорве считала, что никто больше не задумывался об этом.

– Мы были послушницами в одно время. Поначалу она испытывала страх, но в назначенный день она была спокойна. Я уверена, что ты тоже обретешь покой. Не забывай о медитациях.

Ксорве кивнула, и Оранна проводила ее до кельи. Раньше хранительница архивов никогда не была такой заботливой. Ксорве решила, что так Оранна отдавала должное предыдущей Невесте. Жаль, что хранительница архивов не рассказала о ней больше. Как ее звали? О чем она говорила, как она держалась? Возможно, о ней забыли все, кроме Оранны.

К тому времени, как Ксорве, наконец, уснула, она почти забыла о Сетенае.



За неделю до дня жертвоприношения Ксорве снова не могла уснуть. Стояла глубокая ночь. Завернувшись в одеяло, Ксорве спустилась в крипту. В пыли за ней оставались следы.

Мертвые никогда не затихали в своих могилах, но больше всего шума от них было ночами: нестройными голосами они тянули песни без слов и колотили в двери. Ксорве миновала небольшие усыпальницы и прошла к центральному залу, где за массивной железной дверью были похоронены и замурованы настоятельницы былых времен.

Некоторые из них были столь добродетельны, что зашили себе рты: они скорее умерли бы от жажды, чем из их уст вылетело бы нечестивое слово. На двери был начертан символ сомкнутых уст, и Ксорве машинально отдала приветствие, прижав три пальца к губам между клыками.

Железный засов, стоило к нему прикоснуться, обжег пальцы холодом, словно вытягивая жизненное тепло из костей Ксорве. Металл заскрипел, поддаваясь, когда Ксорве потянула засов и подняла щеколду. При звуке открывающейся двери мертвые затихли.

Ксорве увидела круг из свечей, а рядом – мертвых, которые стояли вокруг своих могил, будто гости, ожидающие приглашения сесть. Потихоньку, словно стесняясь, они обступили ее. Десятки мертвых, закутанных в саваны, подходили и ждали. Закрыв за собой дверь, Ксорве сделала шаг им навстречу и прошла вглубь толпы. Костлявые пальцы ласкали ее волосы и дотрагивались до ее кожи с отчаянной нежностью.

Ксорве села на краешек одного из саркофагов, и мертвые обступили ее, словно в ожидании новостей из мира живых. Настоятельницы жили и умирали здесь, в Доме Молчания, и хотя присутствие Неназываемого оживило их тела, их души вернулись на землю. Вместо глаз у них были пустые глазницы. Им нечего было ей сказать.



Настал этот день. Ксорве перемещалась с места на место как марионетка, не осознавая толком, где она и что происходит. Ее нарядили в белый шелк и кружева, а на голову водрузили венок из белого шиповника. Ангвеннад сказала ей, что она молодец, что годы промчались незаметно, и она не верила, что этот день когда-нибудь наступит.

Лоб ей умастили смолой. Аромат лотоса смешивался с животным запахом жертвенного бычка. Все было готово. Это был конец. Оставалось уже недолго.

Процессия достигла алтаря у подножия лестницы. Жрицы выступили вперед, чтобы убить бычка, их желтые одеяния выделялись ярким пятном на фоне покрытой мхом скалы. Ксорве смотрела прямо перед собой, отблеск ножа она увидела краем глаза как вспышку.

Кровь бычка до краев наполнила чашу и выплеснулась. Ксорве передали чашу, и она с трудом ухватилась за скользкие металлические ручки.

Затем все присутствующие – жрицы, служительницы, настоятельница, носильщики паланкина – отошли по обе стороны от нее и разом поклонились ей. Хранительница архивов внимательно следила, как Ксорве повернулась к лестнице.

Ступени были крутыми. Если бы Ксорве оглянулась, она увидела бы макушки жриц, а за ними – Дом Молчания, а еще дальше – леса, поднимающиеся и опускающиеся черными волнами. Возможно, где-то там находилась деревня, где она появилась на свет. Но Ксорве не оборачивалась. Она смотрела вниз, на свое отражение, подрагивающее в чаше с кровью.


Ступени закончились. Ветер развевал подол ее платья, лодыжки покрылись гусиной кожей. Плечи болели. Сорняки, проросшие среди камней, клонились под порывами ветра. Мох, мелкие травы и цветы пережили морозы.

Столетиями сюда не ступала ничья нога – кроме избранных. Таких, как она.

Она постаралась не думать о цветах. Они не пахли. Она видела их множество раз. Она вдоволь насмотрелась на цветы. Вдоволь наелась супа из капусты. Вдоволь наслушалась, как мертвецы скребут стены. Время пришло. Если она не решится сейчас, она не решится никогда.

Ксорве перевела взгляд на проем, зияющий в скале, – неотесанный, ничем не прикрытый, неосвещенный. Здесь не росли ни мох, ни трава. Живым сюда путь был закрыт – всем, кроме нее, Избранной. Ксорве направилась ко входу и шагнула внутрь.

Она оказалась в круглой пещере – стены были усеяны проемами, за которыми начинались проходы, ведущие вглубь горы. В центре пещеры располагалось углубление, его границы очерчивал слабый свет, дотягивающийся сюда от входа.

На краю ямы находилась выемка из гладкого камня, достаточно широкая, чтобы она могла опуститься на колени. То ли камень специально отесали, то ли он просто сгладился за столетия использования.

Ксорве подумала о своих предшественницах, что приносили с собой кровавое подношение Неназываемому. Они были избраны, им была оказана такая честь, и, возможно, здесь, в тишине сводов под горой, они тоже испытывали сомнения. Возможно, они вот так и проводили последние минуты своей жизни, настороженно вглядываясь в темноту. А может быть, для них это было просто. Может быть, они делали, что должно, и просто шли дальше навстречу своей участи.

Ксорве опустилась на край углубления и склонила чашу. Кровь стекала в яму, сияя в темноте. Это привлекло внимание Неназываемого, и она снова почувствовала всю мощь его взгляда на себе. Он знал ее. Узнал ее. В пещере никого не было, Ксорве слышала лишь свое дыхание. Неназываемый ждал ее в глубине горы.

Вскоре она почувствовала себя неуютно. Колени и плечи затекли от долгого сидения в одной позе. Яма впитала в себя всю кровь. Неназываемый был здесь, но не давал никаких подсказок. Здесь было все так же сумрачно, а в проходах клубилась тьма.

– Так не должно быть, – громко сказала она. – Что мне делать?

– Прекрасный вопрос.

В одном из проходов показался мужчина. Она вскочила на ноги, и пустая чаша ударилась о камень с кощунственным грохотом.

– Как по-твоему, что ты должна делать? – спросил непрошеный гость. Это был голос человека могущественного и уверенного в себе, – но не бога. Страх Ксорве сменился гневом.

– Вы… я знаю, кто вы, – сказала она, уперев руки в бедра. – Вам сюда нельзя. Уходите, иначе умрете.

Белтандрос Сетенай шагнул в комнату, мягко улыбаясь. В руке он держал лампу и смотрел на Ксорве почти так же внимательно, как Неназываемый.

– Ты все-таки можешь говорить, – заметил он. – А то я сомневался.

– Если вы не уйдете, он убьет вас, – сказала Ксорве. Неназываемый был в этой самой пещере, в самом воздухе. – Это кощунство. Вам нельзя здесь находиться. Никто не может покинуть это место живым.

На лице мужчины играла улыбка, и при этих словах она стала только шире.

Ксорве скрестила руки и впилась ногтями в нежную кожу чуть выше локтя.

– Не смейтесь надо мной. Как вы смеете. Меня ожидает смерть. Она была мне предназначена.

– Да, я знаю, – сказал он. Он пересек комнату, чтобы получше разглядеть ее, слегка заступил за яму и поднял лампу. Рукава его плаща были закатаны, он носил тяжелые кожаные перчатки. – Всех нас ждет смерть, Раба Опустошения. Но мне необязательно умирать здесь, как и тебе.

Она никогда не позволяла себе даже мечтать о том, что произойдет нечто подобное, что кто-то сочтет это ошибкой. Одна мысль об этом уже казалась кощунственной.

– Я не пойду с вами, – ответила Ксорве. – Это ложное утешение. Вы не заставите меня уйти.

Сетенай прислонился к стене.

– Я не буду заставлять тебя, – ответил он. – Если тебе хочется спуститься вглубь пещеры и узнать, что Неназываемый делает с подношениями, то пожалуйста. – Вздохнув, он выпрямился, словно собираясь с мыслями. – С моей стороны некрасиво было испортить величайшее достижение твоей жизни своим появлением и бестактными замечаниями. Если ты уверена в том, что хочешь этого, я тут же исчезну, и ты продолжишь недоступный другим процесс познания.

Почувствовав, что он насмехается над ней, Ксорве схватилась за юбку.

– Мне оказали честь, – произнесла она. К глазам подступили злые слезы. – Я была избрана.

– Ну что же, – сказал Сетенай, – а теперь тебя избрали для другого, разве что ты предпочтешь смерть во тьме работе на меня. Неужели ты думаешь, что до тебя ни одна Избранная не ставила под сомнение неизбежность своей участи? Многие твои предшественницы сбегали прочь, лишь бы не встречаться с Неназываемым в его логове. Большинство из них замерзли в лесу, и их останки так там и лежат.

Ксорве повернулась к нему спиной. И напрасно: теперь она смотрела прямо в сторону выхода – туда, где над холмом светило неяркое солнце и росла трава, покрытая инеем. Святилище находилось слишком высоко: она не видела крыши Дома Молчания, но смогла разглядеть мерцание гор вдалеке, лес, холмы, белые стаи птиц, рассекающих воздух.

– Я не могу, – сказала она. – Куда мне идти? Я тоже замерзну и умру.

– Сбегать в одиночку очень трудно, – ответил Сетенай. – Но ты будешь не одна. Ты будешь со мной.

Он больше не смеялся. Брови в напряжении сошлись к переносице. Руки в перчатках были крепко прижаты к бокам. Внутри горы Неназываемый ощутил его присутствие.

– Настоятельница… – начала было Ксорве.

– Она никогда не узнает о твоем побеге, – перебил ее Сетенай. – Выбирай, Ксорве. Или ты останешься здесь, или пойдешь со мной. У нас мало времени.

– Но Неназываемый узнает, – возразила Ксорве. Она уже чувствовала, как в нем просыпается ярость, как она поднимается и клокочет в глубине.

– Да, – ответил Сетенай. – Узнает. Секрет величия заключается в том, чтобы понимать, когда именно можно разозлить бога.

Сняв перчатку, он протянул ей руку, и она ее приняла. Его рука была мягкой, пальцы длинными, и он носил золотой перстень. Ее же рука была маленькой, загрубевшей, до запястья залитой кровью бычка.

– Идем, Ксорве, – позвал он, – пусть Неназываемый оплакивает тебя в своей яме.