– Мы с Еленой расстались почти сразу, как я переехал в замок. Ситуация оказалась для нас слишком… сложной и обременительной.
– Я тебя сейчас разочарую, Алекс: недавно до меня дошло, что простых ситуаций в отношениях не бывает. Все задрало? Просто вернись к родителям, и мир снова заиграет светлыми красками, но меня больше не смей вмешивать в свою жизнь.
– Я ушел от отца сознательно и не собираюсь возвращаться в его дом. Только, Чарли, когда я заболел, а ты все равно появилась, мне в голову кое-что пришло… Все эти годы ты единственная неизменно оставалась рядом и принимала меня таким, какой я есть. Безусловно, несмотря ни на что.
– Ты кое-что попутал, Алекс. Условие было! Оно тебя бесило больше всего. Свадьба! Энтон настаивал, а ты больше двух лет тянул из меня жилы, делая вид, что именно я насильно заставляю тебя жениться. Слава богу, мы наконец развязались, потому что теперь у меня появилось так много всего!
– Зато у меня не осталось ничего.
Неожиданно, портя прическу, он запустил пальцы в мои волосы. Ладонь легла на затылок, и горячие губы накрыли мой приоткрытый рот. От изумления я вытаращилась. Вблизи Алекс был и смешным, и мрачным одновременно. Настойчивый язык попытался проникнуть за мои крепко сжатые зубы.
Наверное, стоило его хорошенько укусить, но я ловила себя на неуместной мысли, что от Алекса просто следовало держаться подальше – на расстоянии трех шагов он вряд ли сумел бы до меня дотянуться с такой скоростью. Отталкивать его не пыталась – физически он был во сто крат сильнее. Вдруг в нем проснется охотничий инстинкт и для нас обоих вечер закончится по-настоящему паршиво? Я не хотела пережить ужасный опыт в выстуженной комнатушке королевского театра. Просто стояла с открытыми глазами и сжатыми кулаками, ожидая, когда до него дойдет, что вторая сторона остается глухой и нечувствительной к нежеланным ласкам.
Дошло быстро. Алекс вообще отличался умом и сообразительностью. Он замер, открыл глаза и немедленно отстранился от моих губ. В тишине за хлипкой дверью гостиной гремела музыка и звучала тонкоголосая ария, но пауза казалась оглушительной.
– Ты закончил? – с ледяной, как воздух в комнате, интонацией спросила я.
Он убрал руки, отодвинулся.
– Я не жалею.
– Вижу, – согласилась с ним. – Можешь остаться ночевать в особняке, но я возвращаюсь в пансион.
– Шарлотта, ехать в Ос-Арэт ночью – чистое безумие.
Я сама знала, что безумие, но от ночевки в одном доме с бывшим женихом начинало неприятно сводить живот. Вдруг не утерплю и накинусь на него с чугунной кочергой? В синей гостиной родительского дома есть камин в человеческий рост, и кочерга у него соответствующего размера.
– И не смей меня преследовать! – указала в него пальцем и обескураженно заметила, что на руках только одна перчатка из двух.
Что-то перчаткам со мной, честное слово, не везет: вечно они теряются при самых странных обстоятельствах. Смутно припомнив, что швырнула первую в Алекса, я сдернула вторую с руки и выбросила на пол, но успокоиться не помогло. Наверное, стоило ее притоптать каблуком.
На выходе открылась новая замечательная перспектива выплеснуть ярость. Воспитанная леди никогда, ни при каких обстоятельствах не позволяла себе хлопать дверью… Какое же это оказалось удовольствие! Грохот разнесся по опустевшему на время спектакля театру и наверняка напугал посапывающего на скамеечке дядюшку-гардеробщика на первом этаже.
Мы, родовитые аристократки, вышколенные учителями хороших манер, выдрессированные, как ручные химеры, лишаем себя стольких маленьких радостей, известных обычным людям! При случае обязательно повторю.
Если кучер и был против поездки в Ос-Арэт, то не высказал ни слова претензии. Буркнул, что выберет самый безопасный маршрут, закрыл дверцу и пристегнул лошадей. Когда огни королевского театра сменились на фонари, а за окном замелькали узкие извилистые улицы Но-Ирэ, города ветров, где даже в солнечную погоду в проулках гуляли сквозняки, меня затрясло крупной дрожью. Казалось, я страшно замерзла. Завернулась в плед, потом накинула еще один. Стянула туфли и спрятала ноги, кое-как нахохлившись на узком сиденье. Однако согреться не получилось.
На въезде в город я попросила кучера ехать прямиком в академию. Нас пропустили через высокие ворота Ос-Арэта неохотно, лишь отыскав мое имя в длинном списке студентов. Оставив вознице денег на завтрак и на комнату для отдыха, которую можно было снять в замке за скромную сумму, я зашагала к общежитским дверям.
Пронизывающий ветер швырял в лицо пригоршни колючих снежинок, длинное платье льнуло к телу и путалось в ногах, туфли на каблуках скользили по обледенелой брусчатке. Удивительно, как в завершение этого «удачного» во всех отношениях вечера я не свернула себе шею и добралась до дверей без травм.
Ноэль не соврал: обнаружив ночную гостью, домовики в общежитии не подняли шум, более того, на стук бронзовым молотком поспешно открыли тяжелую дверь. В коридорах не тушили свет, а только приглушали, и пространство утопало в таинственном полумраке. В центре холла на мраморном полу светился часовой циферблат, показывающий время. Бегала по кругу секундная стрелка, а минутная и часовая практически сошлись на двух часах ночи.
Кутаясь в куцее меховое болеро, замерзшая до костей, я поскреблась в дверь Ноэля. Он почти сразу отворил, словно ждал на страже, поморщился от света. Волосы были по-домашнему растрепаны, из одежды – низко сидящие на бедрах спальные штаны. На обнаженном скульптурном торсе поперек ребер тянулся столбик из крупных вытатуированных символов первородного языка. Каждый имел веское значение, как королевская печать, которую его величество ставил в особых случаях. Гнев, сожаление, принятие, тишина, любовь.
– Чарли? – в замешательстве произнес северянин, кажется, не уверенный, что ото сна ему не привиделась удивительная галлюцинация…
Когда молчание оказалось нарушено, я подалась к нему, обхватила холодными руками за шею. От Ноэля исходил чистый запах мужского горячего тела и едва заметные нотки благовония.
– Скажи, Чарли, – пробормотал он мне в волосы, – этот парень тебя обидел?
– Нет, – соврала я.
– Что он сделал? – естественно, не поверил Ноэль.
– Ничего. Просто спектакль был дурной. Я чуть не заснула и поняла, что нечеловечески по тебе соскучилась.
– Хорошо, – никак не прокомментировал он шитую белыми нитками ложь и увлек меня в комнату: – Заходи шустрее, ты совсем заледенела.
– Шла по холоду.
– Надеюсь, не из столицы? – пошутил Ноэль, хотя очевидно – ничего смешного в ситуации не находил и все еще раздумывал, что случилось в театре.
– Только из кареты, – пробормотала я, стягивая с плеч меховое болеро. Как показала практика, крошечная красивая вещица, надетая для ансамбля, по-настоящему не грела, а только создавала иллюзию тепла.
Сняв туфли, я со стоном поставила окоченевшие голые ступни на подогретый теплыми жилами пол. В комнате царила такая идеальная чистота, что ходить босой было не страшно, да и сам Ноэль встретил меня без домашних туфель.
Пока я избавлялась от обуви, он достал из шкафа аккуратно сложенные стопкой вещи и положил на письменный стол.
– Тебе надо переодеться. Чистое полотенце на полке над умывальником. Я побуду в коридоре.
– Подожди! – остановила я деликатного хозяина. – Помоги… мне расстегнуть платье, сама я не дотянусь.
Если бы под его вспыхнувшим взглядом можно было сгореть, пожалуй, меня охватило бы жаркое магическое пламя. Чувствуя, что сердце бьется уже не в груди, а горле, я перекинула длинные волосы через плечо и повернулась к Ноэлю спиной.
Второй раз его приглашать не пришлось. Он помедлил мгновение, а потом уверенными пальцами, крючок за крючком, начал расстегивать платье. Выходило ловко, как у заправской горничной, и я старательно душила в себе мысль, какое же количество платьев он расстегнул прежде. Изредка Ноэль случайным скользящим касанием притрагивался к моим выпирающим позвонкам. Казалось, пытка раздеванием никогда не закончится, но последняя застежка была преодолена. Скользкий шелк начал расползаться в разные стороны, открывая лопатки и кружевной лиф. Послав по спине волну мурашек, ладонями Ноэль сдвинул ткань. Горячие губы прижались к плечу, потом к чувствительному месту у основания шеи.
– Покажешь цветы Эна Риона? – глубоко вдохнув запах моей кожи, прошептал он.
Я разжала кулак, комкающий на груди платье. Наряд с тихим шелестом упал к ногам, оставив меня практически обнаженной, в кружевном белье и с цветочным рисунком из живого металла на теле. Сложнее оказалось перебороть смущение. Сглотнув разом пересохшим горлом, я заставила себя повернуться лицом к Ноэлю. Он казался сосредоточенным и напряженным.
– И как? – выдохнула я севшим голосом. Вместе со снятым платьем исчезли локоны и лак с ногтей, на лице не осталось ни грамма краски.
– Идеально, – прошептал он, хотя даже не взглянул на металлический орнамент, и накрыл мои губы глубоким влажным поцелуем с языком.
Сильные руки подхватили меня под ягодицы и без особой деликатности усадили на стол. Окончательно теряя голову, а вместе с ней стыд, я обхватила Ноэля ногами и ощутила, как он с силой вжался в меня отвердевшим пахом. Смелые губы скользнули по шее, оставили дорожку поцелуев на горле, заставив запрокинуть голову и впиться пальцами в мужские обнаженные плечи.
С крючками на нижнем белье Ноэль справился еще бодрее, чем с теми, что были на платье. Кружевная штучка была откинута в неизвестном направлении, и с бесстыдством я позволила целовать обнаженную грудь. Выгнулась в пояснице, запутала пальцы в густых волосах мужчины, оказывается, умеющего не просто целоваться, а делать так хорошо, что кажется, будто попал в рай или ад. И если он, этот ад, был таким же пламенным и темным, то, пожалуй, я не против в нем задержаться.
Я смутно осознала, как оказалась на кровати. От белья и жесткой подушки пахло Ноэлем.
– Потушить свет? – тихо спросил он.
Провести свой первый раз в темноте и ничего не увидеть? Да ни за что!
– Ни в коем случае!
Не разрывая зрительного контакта, одним скользящим движением Ноэль стянул спальные штаны вместе с исподним. И глупо было жаться, лежа в одном кружевном лоскуте в его постели, поэтому я с большим интересом рассмотрела все, что прилагалось у парней к крепкому рельефному торсу. В откровенных романах описания всегда давали очень туманные, а в атласе о строении человеческого тела заветное непотребство было прикрыто то ли кленовым листочком, то ли гигантским виноградным.
Ни капли не стесняясь, Ноэль позволил изучить все, что меня могло заинтересовать, и только после этого лег. Он навис надо мной, стараясь держаться на руках и не придавливать тяжелым телом. На плечах напряглись мускулы, резко обозначились ключицы, свисали по напряженному лицу волосы с тонкими светлыми прожилками.
Мягко погладила его по шершавой щеке, провела кончиками пальцев по губам и прошептала:
– Я доверяю тебе, но все-таки… можешь быть осторожным? Хотя бы немного.
На мгновение у него оборвалось дыхание. Видимо, прежде Ноэль не допускал мысли, что окажется первым. Переварить новость у него заняло пару бесконечных секунд, которые он внимательно вглядывался в мое лицо, словно ища в нем окончательное подтверждение сказанному.
– Люблю тебя, – хриплым шепотом наконец ответил он на диалекте.
Единственное, о чем откровенные романы не врали, – в самый первый раз бывает больно, и эта глубинная боль кажется обидной и ужасно несправедливой. Правда, до того момента, пока мужчина не призовет магию. Понятия не имею, как у других, но у меня от магических токов из головы выбило лишние мысли, а тело накрыло невыносимым удовольствием. Не уверена, но кажется, в какой-то момент, когда наслаждение достигло пика, я не просто застонала, а вскрикнула…
Подперев голову кулаком, я разглядывала лежащего на спине крепкого северянина, мягко пальцами чертила по рельефным линиям, осторожно обрисовывала контуры вытатуированных на ребрах символов. Сегодняшней ночью прикасаться к Ноэлю стало моим вторым любимым занятием. Первое – мы только закончили.
– Гнев, тишина, – шепча, повторяла кончиком пальца резкие чернильные линии, – принятие, сожаление, любовь. Почему эти знаки? Они не сочетаются.
– Я наносил их постепенно. Когда с чем-то было сложно справиться, рисовал символ на теле. Как ни странно, это приносило облегчение… – после паузы признался Ноэль. – Мне было тяжело осознать гибель родных, с той шхуны вообще мало кто спасся. Нам с дедом пришлось несладко: он понятия не имел, как усмирить подростка в ярости, а я бесился, осознавая, что единственный выжил. Символ «гнев» был в его книге. Я увидел и понял: вот оно. Когда появилась татуировка, меня отпустило.
– Тишина? – тихо спросила, вновь обведя пальцем печальный знак.
– В семнадцать мне перекрыли магию.
– Ты ведь не шутишь. – Я приподнялась на локте и заглянула в его расслабленное лицо.
– Что за жалобный вид? Все давно закончилось. – С улыбкой он поцеловал меня в кончик носа. – Стражи привезли меня домой в кандалах, у деда от переживаний случился удар, а на день рождения его величество сделал нам обоим королевский подарок – перекрыл мне магию. Поначалу тишина казалась невыносимой.
– Какая жестокость! – прошептала я.
– Она оправданна.
– Я не верю в оправданную жестокость. Всегда есть другой выход.
– Этим он помог мне, Чарли. Оказалось, что в тишине хорошо думается. Я огляделся вокруг и понял, что без стихии у меня ничего не осталось, выжженная пустошь вместо нормальной жизни. Вряд ли отец хотел, чтобы сын превратился в ничтожество, когда сбросил меня с горящего корабля. Я принял все, что со мной случилось.
– И нанес знак «принятие», – договорила я.
– И нарисовал тату, – согласился он.
О «сожалении» спрашивать побоялась. Очевидно, знак появился после той дикой истории с погибшим парнем.
– Понимаю, что сложно справиться с гневом, но чем тебе не угодила любовь? Ты был безответно влюблен?
– Да. – Он ласково погладил мой подбородок. – Но по совершенно непонятной причине ты неожиданно ответила.
Можно мне растаять, как кубик льда в жаркий день? Сердечно благодарю.
Я проснулась от непривычной тесноты в кровати. Открыла глаза и с недоумением обнаружила перед носом необработанную каменную кладку. К спине прижималось сильное крепкое тело, а к ягодицам – совершенно беспардонно и без смущения – каменное мужское естество. Тут-то до меня разом дошло, и губы растянулись в довольной улыбке.
Нахальная ладонь Ноэля между тем гуляла под широкой исподней рубашкой, которую я надела после купальни. Приключение с ночным мытьем оказалось почти безопасным, ведь в дверях дежурил крепкий высокий северянин. Странные типы, неожиданно решившие потереть спинки в четыре часа утра, отправились в зад… в смысле, в противоположный конец этажа, где располагалась еще одна купальня.
– Я тебя сейчас разочарую, Алекс: недавно до меня дошло, что простых ситуаций в отношениях не бывает. Все задрало? Просто вернись к родителям, и мир снова заиграет светлыми красками, но меня больше не смей вмешивать в свою жизнь.
– Я ушел от отца сознательно и не собираюсь возвращаться в его дом. Только, Чарли, когда я заболел, а ты все равно появилась, мне в голову кое-что пришло… Все эти годы ты единственная неизменно оставалась рядом и принимала меня таким, какой я есть. Безусловно, несмотря ни на что.
– Ты кое-что попутал, Алекс. Условие было! Оно тебя бесило больше всего. Свадьба! Энтон настаивал, а ты больше двух лет тянул из меня жилы, делая вид, что именно я насильно заставляю тебя жениться. Слава богу, мы наконец развязались, потому что теперь у меня появилось так много всего!
– Зато у меня не осталось ничего.
Неожиданно, портя прическу, он запустил пальцы в мои волосы. Ладонь легла на затылок, и горячие губы накрыли мой приоткрытый рот. От изумления я вытаращилась. Вблизи Алекс был и смешным, и мрачным одновременно. Настойчивый язык попытался проникнуть за мои крепко сжатые зубы.
Наверное, стоило его хорошенько укусить, но я ловила себя на неуместной мысли, что от Алекса просто следовало держаться подальше – на расстоянии трех шагов он вряд ли сумел бы до меня дотянуться с такой скоростью. Отталкивать его не пыталась – физически он был во сто крат сильнее. Вдруг в нем проснется охотничий инстинкт и для нас обоих вечер закончится по-настоящему паршиво? Я не хотела пережить ужасный опыт в выстуженной комнатушке королевского театра. Просто стояла с открытыми глазами и сжатыми кулаками, ожидая, когда до него дойдет, что вторая сторона остается глухой и нечувствительной к нежеланным ласкам.
Дошло быстро. Алекс вообще отличался умом и сообразительностью. Он замер, открыл глаза и немедленно отстранился от моих губ. В тишине за хлипкой дверью гостиной гремела музыка и звучала тонкоголосая ария, но пауза казалась оглушительной.
– Ты закончил? – с ледяной, как воздух в комнате, интонацией спросила я.
Он убрал руки, отодвинулся.
– Я не жалею.
– Вижу, – согласилась с ним. – Можешь остаться ночевать в особняке, но я возвращаюсь в пансион.
– Шарлотта, ехать в Ос-Арэт ночью – чистое безумие.
Я сама знала, что безумие, но от ночевки в одном доме с бывшим женихом начинало неприятно сводить живот. Вдруг не утерплю и накинусь на него с чугунной кочергой? В синей гостиной родительского дома есть камин в человеческий рост, и кочерга у него соответствующего размера.
– И не смей меня преследовать! – указала в него пальцем и обескураженно заметила, что на руках только одна перчатка из двух.
Что-то перчаткам со мной, честное слово, не везет: вечно они теряются при самых странных обстоятельствах. Смутно припомнив, что швырнула первую в Алекса, я сдернула вторую с руки и выбросила на пол, но успокоиться не помогло. Наверное, стоило ее притоптать каблуком.
На выходе открылась новая замечательная перспектива выплеснуть ярость. Воспитанная леди никогда, ни при каких обстоятельствах не позволяла себе хлопать дверью… Какое же это оказалось удовольствие! Грохот разнесся по опустевшему на время спектакля театру и наверняка напугал посапывающего на скамеечке дядюшку-гардеробщика на первом этаже.
Мы, родовитые аристократки, вышколенные учителями хороших манер, выдрессированные, как ручные химеры, лишаем себя стольких маленьких радостей, известных обычным людям! При случае обязательно повторю.
Если кучер и был против поездки в Ос-Арэт, то не высказал ни слова претензии. Буркнул, что выберет самый безопасный маршрут, закрыл дверцу и пристегнул лошадей. Когда огни королевского театра сменились на фонари, а за окном замелькали узкие извилистые улицы Но-Ирэ, города ветров, где даже в солнечную погоду в проулках гуляли сквозняки, меня затрясло крупной дрожью. Казалось, я страшно замерзла. Завернулась в плед, потом накинула еще один. Стянула туфли и спрятала ноги, кое-как нахохлившись на узком сиденье. Однако согреться не получилось.
На въезде в город я попросила кучера ехать прямиком в академию. Нас пропустили через высокие ворота Ос-Арэта неохотно, лишь отыскав мое имя в длинном списке студентов. Оставив вознице денег на завтрак и на комнату для отдыха, которую можно было снять в замке за скромную сумму, я зашагала к общежитским дверям.
Пронизывающий ветер швырял в лицо пригоршни колючих снежинок, длинное платье льнуло к телу и путалось в ногах, туфли на каблуках скользили по обледенелой брусчатке. Удивительно, как в завершение этого «удачного» во всех отношениях вечера я не свернула себе шею и добралась до дверей без травм.
Ноэль не соврал: обнаружив ночную гостью, домовики в общежитии не подняли шум, более того, на стук бронзовым молотком поспешно открыли тяжелую дверь. В коридорах не тушили свет, а только приглушали, и пространство утопало в таинственном полумраке. В центре холла на мраморном полу светился часовой циферблат, показывающий время. Бегала по кругу секундная стрелка, а минутная и часовая практически сошлись на двух часах ночи.
Кутаясь в куцее меховое болеро, замерзшая до костей, я поскреблась в дверь Ноэля. Он почти сразу отворил, словно ждал на страже, поморщился от света. Волосы были по-домашнему растрепаны, из одежды – низко сидящие на бедрах спальные штаны. На обнаженном скульптурном торсе поперек ребер тянулся столбик из крупных вытатуированных символов первородного языка. Каждый имел веское значение, как королевская печать, которую его величество ставил в особых случаях. Гнев, сожаление, принятие, тишина, любовь.
– Чарли? – в замешательстве произнес северянин, кажется, не уверенный, что ото сна ему не привиделась удивительная галлюцинация…
Когда молчание оказалось нарушено, я подалась к нему, обхватила холодными руками за шею. От Ноэля исходил чистый запах мужского горячего тела и едва заметные нотки благовония.
– Скажи, Чарли, – пробормотал он мне в волосы, – этот парень тебя обидел?
– Нет, – соврала я.
– Что он сделал? – естественно, не поверил Ноэль.
– Ничего. Просто спектакль был дурной. Я чуть не заснула и поняла, что нечеловечески по тебе соскучилась.
– Хорошо, – никак не прокомментировал он шитую белыми нитками ложь и увлек меня в комнату: – Заходи шустрее, ты совсем заледенела.
– Шла по холоду.
– Надеюсь, не из столицы? – пошутил Ноэль, хотя очевидно – ничего смешного в ситуации не находил и все еще раздумывал, что случилось в театре.
– Только из кареты, – пробормотала я, стягивая с плеч меховое болеро. Как показала практика, крошечная красивая вещица, надетая для ансамбля, по-настоящему не грела, а только создавала иллюзию тепла.
Сняв туфли, я со стоном поставила окоченевшие голые ступни на подогретый теплыми жилами пол. В комнате царила такая идеальная чистота, что ходить босой было не страшно, да и сам Ноэль встретил меня без домашних туфель.
Пока я избавлялась от обуви, он достал из шкафа аккуратно сложенные стопкой вещи и положил на письменный стол.
– Тебе надо переодеться. Чистое полотенце на полке над умывальником. Я побуду в коридоре.
– Подожди! – остановила я деликатного хозяина. – Помоги… мне расстегнуть платье, сама я не дотянусь.
Если бы под его вспыхнувшим взглядом можно было сгореть, пожалуй, меня охватило бы жаркое магическое пламя. Чувствуя, что сердце бьется уже не в груди, а горле, я перекинула длинные волосы через плечо и повернулась к Ноэлю спиной.
Второй раз его приглашать не пришлось. Он помедлил мгновение, а потом уверенными пальцами, крючок за крючком, начал расстегивать платье. Выходило ловко, как у заправской горничной, и я старательно душила в себе мысль, какое же количество платьев он расстегнул прежде. Изредка Ноэль случайным скользящим касанием притрагивался к моим выпирающим позвонкам. Казалось, пытка раздеванием никогда не закончится, но последняя застежка была преодолена. Скользкий шелк начал расползаться в разные стороны, открывая лопатки и кружевной лиф. Послав по спине волну мурашек, ладонями Ноэль сдвинул ткань. Горячие губы прижались к плечу, потом к чувствительному месту у основания шеи.
– Покажешь цветы Эна Риона? – глубоко вдохнув запах моей кожи, прошептал он.
Я разжала кулак, комкающий на груди платье. Наряд с тихим шелестом упал к ногам, оставив меня практически обнаженной, в кружевном белье и с цветочным рисунком из живого металла на теле. Сложнее оказалось перебороть смущение. Сглотнув разом пересохшим горлом, я заставила себя повернуться лицом к Ноэлю. Он казался сосредоточенным и напряженным.
– И как? – выдохнула я севшим голосом. Вместе со снятым платьем исчезли локоны и лак с ногтей, на лице не осталось ни грамма краски.
– Идеально, – прошептал он, хотя даже не взглянул на металлический орнамент, и накрыл мои губы глубоким влажным поцелуем с языком.
Сильные руки подхватили меня под ягодицы и без особой деликатности усадили на стол. Окончательно теряя голову, а вместе с ней стыд, я обхватила Ноэля ногами и ощутила, как он с силой вжался в меня отвердевшим пахом. Смелые губы скользнули по шее, оставили дорожку поцелуев на горле, заставив запрокинуть голову и впиться пальцами в мужские обнаженные плечи.
С крючками на нижнем белье Ноэль справился еще бодрее, чем с теми, что были на платье. Кружевная штучка была откинута в неизвестном направлении, и с бесстыдством я позволила целовать обнаженную грудь. Выгнулась в пояснице, запутала пальцы в густых волосах мужчины, оказывается, умеющего не просто целоваться, а делать так хорошо, что кажется, будто попал в рай или ад. И если он, этот ад, был таким же пламенным и темным, то, пожалуй, я не против в нем задержаться.
Я смутно осознала, как оказалась на кровати. От белья и жесткой подушки пахло Ноэлем.
– Потушить свет? – тихо спросил он.
Провести свой первый раз в темноте и ничего не увидеть? Да ни за что!
– Ни в коем случае!
Не разрывая зрительного контакта, одним скользящим движением Ноэль стянул спальные штаны вместе с исподним. И глупо было жаться, лежа в одном кружевном лоскуте в его постели, поэтому я с большим интересом рассмотрела все, что прилагалось у парней к крепкому рельефному торсу. В откровенных романах описания всегда давали очень туманные, а в атласе о строении человеческого тела заветное непотребство было прикрыто то ли кленовым листочком, то ли гигантским виноградным.
Ни капли не стесняясь, Ноэль позволил изучить все, что меня могло заинтересовать, и только после этого лег. Он навис надо мной, стараясь держаться на руках и не придавливать тяжелым телом. На плечах напряглись мускулы, резко обозначились ключицы, свисали по напряженному лицу волосы с тонкими светлыми прожилками.
Мягко погладила его по шершавой щеке, провела кончиками пальцев по губам и прошептала:
– Я доверяю тебе, но все-таки… можешь быть осторожным? Хотя бы немного.
На мгновение у него оборвалось дыхание. Видимо, прежде Ноэль не допускал мысли, что окажется первым. Переварить новость у него заняло пару бесконечных секунд, которые он внимательно вглядывался в мое лицо, словно ища в нем окончательное подтверждение сказанному.
– Люблю тебя, – хриплым шепотом наконец ответил он на диалекте.
Единственное, о чем откровенные романы не врали, – в самый первый раз бывает больно, и эта глубинная боль кажется обидной и ужасно несправедливой. Правда, до того момента, пока мужчина не призовет магию. Понятия не имею, как у других, но у меня от магических токов из головы выбило лишние мысли, а тело накрыло невыносимым удовольствием. Не уверена, но кажется, в какой-то момент, когда наслаждение достигло пика, я не просто застонала, а вскрикнула…
Подперев голову кулаком, я разглядывала лежащего на спине крепкого северянина, мягко пальцами чертила по рельефным линиям, осторожно обрисовывала контуры вытатуированных на ребрах символов. Сегодняшней ночью прикасаться к Ноэлю стало моим вторым любимым занятием. Первое – мы только закончили.
– Гнев, тишина, – шепча, повторяла кончиком пальца резкие чернильные линии, – принятие, сожаление, любовь. Почему эти знаки? Они не сочетаются.
– Я наносил их постепенно. Когда с чем-то было сложно справиться, рисовал символ на теле. Как ни странно, это приносило облегчение… – после паузы признался Ноэль. – Мне было тяжело осознать гибель родных, с той шхуны вообще мало кто спасся. Нам с дедом пришлось несладко: он понятия не имел, как усмирить подростка в ярости, а я бесился, осознавая, что единственный выжил. Символ «гнев» был в его книге. Я увидел и понял: вот оно. Когда появилась татуировка, меня отпустило.
– Тишина? – тихо спросила, вновь обведя пальцем печальный знак.
– В семнадцать мне перекрыли магию.
– Ты ведь не шутишь. – Я приподнялась на локте и заглянула в его расслабленное лицо.
– Что за жалобный вид? Все давно закончилось. – С улыбкой он поцеловал меня в кончик носа. – Стражи привезли меня домой в кандалах, у деда от переживаний случился удар, а на день рождения его величество сделал нам обоим королевский подарок – перекрыл мне магию. Поначалу тишина казалась невыносимой.
– Какая жестокость! – прошептала я.
– Она оправданна.
– Я не верю в оправданную жестокость. Всегда есть другой выход.
– Этим он помог мне, Чарли. Оказалось, что в тишине хорошо думается. Я огляделся вокруг и понял, что без стихии у меня ничего не осталось, выжженная пустошь вместо нормальной жизни. Вряд ли отец хотел, чтобы сын превратился в ничтожество, когда сбросил меня с горящего корабля. Я принял все, что со мной случилось.
– И нанес знак «принятие», – договорила я.
– И нарисовал тату, – согласился он.
О «сожалении» спрашивать побоялась. Очевидно, знак появился после той дикой истории с погибшим парнем.
– Понимаю, что сложно справиться с гневом, но чем тебе не угодила любовь? Ты был безответно влюблен?
– Да. – Он ласково погладил мой подбородок. – Но по совершенно непонятной причине ты неожиданно ответила.
Можно мне растаять, как кубик льда в жаркий день? Сердечно благодарю.
Я проснулась от непривычной тесноты в кровати. Открыла глаза и с недоумением обнаружила перед носом необработанную каменную кладку. К спине прижималось сильное крепкое тело, а к ягодицам – совершенно беспардонно и без смущения – каменное мужское естество. Тут-то до меня разом дошло, и губы растянулись в довольной улыбке.
Нахальная ладонь Ноэля между тем гуляла под широкой исподней рубашкой, которую я надела после купальни. Приключение с ночным мытьем оказалось почти безопасным, ведь в дверях дежурил крепкий высокий северянин. Странные типы, неожиданно решившие потереть спинки в четыре часа утра, отправились в зад… в смысле, в противоположный конец этажа, где располагалась еще одна купальня.