– Дождь будет идти весь день…– сама себе сказала Таня, и обвела взглядом все мокрые и без дождя вещи.

– Да, и завтра тоже, но завтра вечером у нас будет хорошее пристанище, где можно выспаться под крышей, – ответил Уильям и направился было обратно к своим людям, тут то Таня решилась и прошептала ему в спину:

– Кто такой Вишер, и почему вы отдадите ему нас?

– Это не ваше дело, лучше забудь это имя, – грубо прошипел он и ушел, оставив девушку в полном непонимании и страхе за их с Костей жизни.





Глава 16




Дождь, что начался сразу после завтрака, скорее походил на пыль в воздухе. Эта морось в сочетании со слабым ветерком могла затянуться и на несколько суток – об этом говорили мужчины, что взвалили Костю на лошадь. Как только он оказался в седле, моментально ослаб и лег грудью на шею лошади.

– Накиньте сверху, – попросила Таня бородача, подавая плед, да так жалостливо, что Брэген не нашел в себе силы, чтобы привычно огрызнуться. Таня подоткнула его с обеих сторон, обошла еще раз лошадь, уверившись, что больше она ничего сделать не сможет, и отошла к месту, где они спали. Костин мешок сейчас был пуст, и она положила его в свой, вместе с платьем, что заботливо подложила туда Давина. Мокрый плед она накинула на голову, завернула вокруг талии его концы – он конечно же промокнет насквозь, но так хоть ветер не будет пробирать насквозь.

До обеда все шли в полном молчании, только возвращающиеся разведчики вносили некоторое разнообразие – мужчины оживлялись при их приближении, шутили, интересовались, не стал ли Глазго ближе. Таня потеряла счет времени, и думала о том, что в самые неприятные моменты время тянется, и если она считает, что сейчас примерно часа три дня, на самом деле, могло оказаться, что время только доползло до обеда.

Лишь бы этот Вишер не оказался церковником, или местным лордом, спонсирующим революцию – думала она, старательно смотря под ноги, обходя глину и скользкие ветки. Если сломать здесь ногу, можно навсегда остаться в этих мхах. Таня напевала мелодию из «Семнадцати мгновений весны» - она всегда так делала, когда перед ней стоял сложный выбор, или задача, что требовала особого внимания:

– Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня… – шептала она, и начинало казаться, что все хорошо, что она в деревне, и они с мамой просто собирали грибы и попали под дождь. Сейчас они выйдут из леса, пройдут небольшое поле, что раньше было колхозным, а сейчас заросло молодыми соснами, где в июле можно за несколько минут утром набрать корзинку скользких маслят размером с рублевую монету. А за соснами будет видна водонапорная башня, которая скоро развалится, как и коровник, где на крыше сначала начала расти трава, тонкие, как козьи ножки, березки, а потом провалилась, оставив башню доживать свой век в одиночестве.

Потом начнется асфальтированная дорога, и домики по обе стороны от нее, и собаки будут вилять хвостами узнав их с мамой. А возле дома на лавочке будет стоять соседская коза и тянуться за желтыми шариками цветов в палисад.

– Это твоя молитва? – голос Уильяма вывел ее из морока, где она была счастлива. Она на секунду подумала, что хорошо бы сойти с ума, и видеть весь этот мир в тех, ее деревенских, узнаваемых сюжетах. Хорошо бы, оглянись она сейчас, а там дядя Миша – их сосед, что держит пасеку, пчелы которого по весне, пока он не перевезет их в лес, один раз, да и ужалят Таню, пробегающую от дома к бане «на задах».

– Это песня, – обернулась Таня, и разочарованно выдохнула. Это был все тот же Уильям, и он, несмотря на невероятность всего произошедшего, был более реален, чем ее прошлая жизнь.

– Что это за язык?

– Так говорят на Руси. И такие песни поют.

– О чем она? – он догнал Таня, и шагал сейчас рядом. Таня присмотрелась к его лицу, и поняла, что он не шутит, а действительно ждет от нее ответа.

– О том, что даже находясь далеко от дома, от того места, где ты оставил свое сердце, можно душой возвращаться туда. Нужно просто представить, что ты сейчас там.

– Ты не такая, как шотландские женщины…

– И чем же я отличаюсь от них? – хохотнула Таня. – У меня две руки, две ноги, а волосы… Скоро они отрастут, и будут темными, – она задумалась и потом добавила: – через пару лет от этих не останется и следа.

– Значит, ты не считаешь Шотландию своим домом? – Уильям произнес это почти шепотом.

– Я уехала отсюда совсем маленькой, и не помню ее, но мне нравится здесь. Я бы хотела найти спокойное место и жить обычной жизнью, как все женщины.

– В Глазго не будет спокойно.

– Значит, не в Глазго. Только вот, мне кажется, не стоит строить планы, потому что у вас на нас свои планы, и мы не гости в вашем отряде, а пленники, – Таня вдруг вспомнила как он отреагировала на ее вопрос о некоем Вишере, и все очарование их беседы о душе и тяге к дому развеялось как туман.

Таня прибавила шаг, надеясь, что спутник не станет ее догонять. Дождь усилился, и лесок, что отряд приметил впереди несколько часов назад, был как нельзя кстати. Хотелось присесть и, если не высохнуть, так хоть погреться возле костра. Таня хотела проверить повязку Кости, и как только люди остановились, она нашла глазами плед, которым прикрыла Костю.

– Костя, как ты? – прошептала она, просунув руку под плед, чтобы прикоснуться к его лицу.

– Он просыпался пару раз, пил и засыпал снова. Мы снимем его, напоим горячим питьем. Если он дожил до этого времени, значит поживет еще, если, конечно, научится драться, – хохотал бородач – похоже, ему доставляла удовольствие возможность подтрунивать над Таней, говорить ей о его слабости и глупости.

Костры долго дымили, не желая давать огня. От дыма резало глаза, но отходить дальше не хотелось, Таня ждала первых языков пламени, несущих тепло. Спина промокла насквозь. Она сняла плед и попыталась выжать, но толстая и грубая шерсть никак не поддавалась. Она накинула плед на плечи, сняла косынку и переплела косу. Когда она повернулась, все смотрели на ее волосы. Быстро завязав косынку, она накинула плед на голову и подошла к только набирающему силу огню.

– Бери, пока только сухари, в этих кустах даже зайцев нет, не то что оленей, – протянув ей влажный мешок, сказал Брэген. Таня опустила руку в холщовый мешок размером с небольшую наволочку, загребла ладошкой сколько смогла, и вытащила горсть сухарей. Они отволгли, и это ее даже порадовало – жевать будет легче. Ссыпав их в большой карман на платье, она подошла к Косте – он лежал на боку, поджав колени к груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Открой рот, это хлеб. Тебе нужно просто немного пожевать. Сейчас закипит вода и будет чай, – прошептала она, присев к нему, подняла его голову и положила на свои колени.

– Я не хочу этот чертов чай, эти чертовы сухари, Таня, – он говорил, и все громче и громче, злее и злее был его голос. – Я хочу домой, мне нужна помощь, а не твои страшилки про ампутацию средневековым методом, какого черта ты крутишься возле меня, если не можешь помочь? – он с трудом поднял голову с Таниных колен, и переложил ее на свою правую руку, согнутую в локте.

На глазах девушки появились слезы, и от обиды все слова встали комом в горле, но она глубоко вдохнула и выдохнула ему в ухо:

– Эта поездка была твоей идеей, Я могла бы сейчас сидеть на подоконнике, смотреть на дождь, что идет за окном, а в моей кружке плескался бы отличный кофе с парой ложек «Бэйлиса», а в наушниках пела бы Нина Симон!

Таня стряхнула крошки с рук, резко встала и пошла к костру – руки совсем заледенели. Радовало лишь то, что ноги все еще были сухими.

Вышли в дорогу быстро, не засиживались. Таня успела найти кустики, в которых ее точно бы не увидели, назвала их туалетом. Вернувшись, она взяла свою котомку, и не посмотрев в Костину сторону тронулась за первыми, кто тронулся в путь. К вечеру дождь закончился, но стало еще холоднее. Отряд решил двигаться ночью без остановки до ближайшего леса – на открытой местности спать в сырой одежде было просто нельзя.


Ноги отказывались шагать. Луна освещала дорогу впереди, но только Бог знал, как шедшие первыми умело обходили камни. Скоро впереди, в низине Таня увидела костры.

Разведчики организовали место для остановки и ушли вперед. Жиденький лес казался Тане просто подарком – лапы молодых сосен обещали стать хоть какой-то подстилкой.

Мужчины переносили горящие головни из костровищ в новые места, а места, где до этого горели костры, закидывали лапником.

– Подойди сюда, – впервые Таня услышала голос Уильяма — вот так – сначала увидев его с огромной охапкой сосновых лап. Он бросил их на землю, и позвал к себе. – разложи их, постели одну сторону сырого пледа. Ложись, и укройся второй стороной. Все просохнет к утру, и ты не замерзнешь. Я сейчас принесу еще, и положу за твоей спиной. Горячая каша будет быстро – мы заварим муку с солью и бараньим жиром.

У Тани не было сил задавать вопросы, она лишь благодарно улыбнулась, уложила лапник кучнее, постелила край пледа на него только под плечи и голову, легла, и накрылась длинным краем. Глаза закрылись моментально – от земли шло тепло, обволакивало и убаюкивало. От нагревающейся влаги, которой был пропитан каждый миллиметр ее одежды, ей казалось, что она погружается в теплую ванну. Запах еды заставлял желудок сжиматься, но сон был сильнее.

Проснувшись рано утром, она почувствовала, что ее спина горит – хотелось раскрыться, но что-то мешало откинуть руку назад. Она выкарабкалась вперед, наконец смогла обернуться и охнула – за ее спиной спал Уильям. Это из-за него ей было так тепло, но он спал лицом к ней, это его рука лежала на ее руке и талии. Какого черта он решил, что может лечь с ней рядом, а тем более обнять ее? Она поняла, что думает о Косте. Вернее, не о нем самом, а о том, что подумал он, если видел их спящими вместе. А он, скорее всего, точно это видел.

В ту же секунду, воспоминание о его вчерашних словах резануло по сердцу и лицо загорело – Костя уже не ее мужчина, а если быть честной, он никогда не был ее мужчиной. Это она была его… Его увлечением, или, может, занятным зверьком. Таня осмотрелась и увидела дымящийся еще костер, возле него стоял котел. Там сидели двое мужчин – они разговаривали шепотом, и беседа была явно интересна обоим.

– Есть хоть что-нибудь поесть? – спросила она, подойдя к ним и присев на колени возле огня.

– В котле каша, а тут отвар, но его надо бы погреть, – ответил один из них, ставя небольшой котелок на огонь. Минуту назад он пил из него через край.

Таня заглянула в котел с кашей – она загустела, и была похожа на клейстер. Помешала в котле деревянной ложкой, что протянул ей один из сторожей, она подвинула котел к углям, бросив на них ветки, что были составлены возле костра с вечера, чтобы просохнуть.

– … облаком, сизым облаком, я полечу к родному дому, отсюда к родному дому, – затянула себе под нос Таня, вдыхая запах греющейся каши.





Глава 17




Дорога до Глазго никак не заканчивалась, но на третий день пути ближе к вечеру отряд добрался до заветного места остановки, где, судя по разговорам мужчин, должны были примкнуть еще человек двадцать.

Это была уже деревня. В отличии от дома Грегора, что стоял на значительном удалении от соседей, здесь было не меньше тридцати домов. Пока мужчины разбивали лагерь, который на этот раз примыкал к сараям, Таня осмотрела несколько домов. Дела здесь были хуже, чем в семье Грегора, хоть она и решила тогда, что хуже быть просто не может.

Тощие дети не бегали по улицам, рассматривая отряд, они пасли овец возле леса. Здесь, если и были такие огромные стада, как у Грегора и Ионы, то только у пары домов, что имели уличные загоны. И те были не такими уж большими.

Женщины внимательно рассматривали ее, а некоторые, плюнув в ее сторону, отворачивались, и отходили подальше. Конечно, женщина, пришедшая с отрядом мужчин ничего хорошего из себя представлять не могла, - подумала Таня, и вернулась в лагерь.

Хозяин дома, за которым поставили палатки, разрешил ночевать в загоне, и Таню это радовало, потому что бесконечный дождь, который, казалось, шел всегда, и будет идти ежедневно и дальше до конца жизни, полностью лишил ее сил и нормального сна.

– Это Ферхар, он живет здесь с женой и тремя сыновьями. Двое из них уйдут завтра с нами, и поэтому, лучше с ней не разговаривать – она сейчас ненавидит нас, – сказал Уильям, как всегда, неслышно подошедший к Тане. Она посмотрела туда, куда он указал, и попыталась понять эмоции немолодого уже, лысеющего мужчины. Но тот был счастлив приходу отряда Уильяма, и активно помогал мужчинам обустроиться. Прикрикивал на жену и сыновей, что готовили ужин на всю эту ораву.

– Я бы тоже ненавидела тебя, забери ты у меня детей для бойни, – сказала Таня, безотрывно смотря на женщину, которая старалась незаметно для мужа утирать слезы рукавом. – Хотя, я и сейчас не сильно тебе благодарна.

– Пока я не буду уверен, что ты не опасна, лучше просто бойся, – ответил он, но Таня не поняла – шутит он, или говорит серьезно – его улыбка, как всегда, ничего не говорила.

– Да, ты осторожнее, я очень опасна, потому что, если ты еще раз подойдешь незаметно сзади, я ударю тебя локтем в живот, – огрызнулась она, и направилась в сторону женщины, от которой ей только что велели держаться подальше. Уильям хохотал за ее спиной, и на этот раз она рассмешила его серьезно, потому что народ с удивлением смотрел на него.

– Я хочу помочь вам. Я Таня, мы с женихом идем вместе с отрядом до Глазго, там я должна найти свою семью, – с улыбкой и очень тихо обратилась она к женщине лет пятидесяти на вид, а присмотревшись, поняла, что ей меньше сорока, потому что старшие сыновья, что сейчас смеялись и отвечали на скабрезные шутки взрослых, были не старше двадцати лет. Они вели себя, как молодые телята, готовые к первому выгулу, свободе. Эти близнецы с ярко-голубыми глазами и непокорными рыжими вихрами завтра уйдут из дома, и могут больше никогда не вернуться сюда.

– Я Брида, неси из сарая сушеное мясо, положим в похлебку, – осмотрев Таню с головы до ног, ответила сухо женщина. Видимо, найти местонахождение сарая – простейшая задача для местных женщин, а уж поиском в сарае сушеного мяса и вовсе заниматься не придется, - подумала Таня, и решала не задавать вопросов, а самостоятельно искать это место.

Сараев, похожих на нужный было три, и если в первом явно блеяли овцы, то начинка оставшихся двух была загадкой. Ближайший был забит свежим сеном, здесь же на стенах висели нехитрые приспособления для обработки земли, в углу на гнездах сидели пять куриц. Таня подошла ближе – из-под рыжих перьев торчали яйца. Наседки смотрели на нее внимательно, наклоняя головы то в одну, то в другую сторону. Здесь пахло двором Таниной соседки из деревни – тети Маши, и она почувствовала, как опустились ее напряженные плечи, как начало налаживаться дыхание, и сердце, как будто, чуть размереннее стало стучать в груди.

– Это куры, а не мясо, – детский голос за спиной вывел ее из состояния эйфории и самообмана. Она обернулась – перед ней стоял мальчишка лет семи, такой-же голубоглазый, как близнецы. Скорее всего, это третий сын Бриды, – подумала Таня и улыбнулась.

– Да я вижу, но уж больно они красивые, засмотрелась,

– Их мама бережет, только у нее такие куры. Яйца у них как кулак, и все до одного вылупляются. Только вот петуха пора менять, а этого пора в суп, да у нас здесь столько дров нет, чтобы его уварить, – лепетал он, а Таня любовалась парнишкой.

– Веди меня к сараю, где сушеное мясо, а то, боюсь, если не принесу, твоя мать сейчас из меня суп сварит, – засмеялась Таня своей же шутке, и мальчишка залился смехом вместе с ней:

– Ты такая же тощая, как наш петух, не бойся, таких тощих она не варит, сначала откормит обязательно, – он махнул пятерней, указывая, что надо следовать за ним, и Таня вышла на улицу, снова в чужой и совсем недобрый мир.

Мясо было в соседнем сарае, где раньше, видимо, тоже было сено, а сейчас располагались люди Уильяма. В углу, обмотанные тряпками, затертые глиной, висели куски мяса на кости. Так выглядят ножки хамона в дорогих ресторанах. Мальчишка самостоятельно подставил под один из них колченогую лавку, запрыгнул на нее, приподнял кусок, сняв петлю с кованного огромного гвоздя, и подал мне.

– Я сама нарежу, иначе ты с такой расторопностью до утра будешь помогать, – с плохо скрываемой улыбкой сказала Брида, и отняла баранью ногу.

Таня тайком поглядывала на то, как Костя слез с лошади, но отметила, что он делал это сам. Его уложили в сарае, он сам снял с себя мокрые вещи, оставшись в трусах, над которыми долго смеялись мужчины. Он сам развесил свои вещи сушиться. Она выдохнула, понимая, что теперь ему точно ничего не грозит.

– Вот, надень сухое, утром отдашь, – подала Тане свое платье Брида, и позвала с собой в дом. – Можешь ночевать здесь, мальчики с Ферхаром ночуют в сарае, – она быстро отвернулась, и вышла, чтобы не показывать своих слез.

В доме были такие же высокие лавки вместо кроватей, что и в доме Грегора. Таня лучше бы ночевала на сене, чем здесь, но отказываться и обидеть женщину она не хотела.