Ее горящий взгляд следует за мужскими руками, опускающимися к пряжке ремня над бугрящейся ширинкой. Небрежным движением он расстёгивает брюки, приспускает их вместе с боксерами, высвобождая возбужденный орган. Лин инстинктивно сглатывать обильную слюну, уставившись на огромный ствол с налившимися венами и багровой головкой.

— Узнаешь? — хрипло спрашивает он, в низком рокоте его шёпота нет ни издевки, ни любопытства. Она застывает, смаргивая жгучие слезы, низ живота болезненно дергается, в голове не остается ни единой мысли. Лин ясно осознает только то, что любой ее ответ был бы ложью и предательством. Без причин и объяснений. Она просто знала это и все.

— Не бойся, я тебя не обижу, — обещает мужчина и, взяв жену за плечи, делает то, что она сама не смогла — разворачивает лицом к окну. Она инстинктивно упирается обеими ладоням в стекло. — Наклонись. Еще! Ниже. — будоражащие беспрекословные требования одно за другим срываются с твердых мужских губ, отдаются жаркой пульсацией между подрагивающих от нетерпения бедер. И вопреки услышанному обещанию, горло Лин резко сковывает внезапный страх, какой появляется перед прыжком в неизвестность. Запрокинув голову, она смотрит на его размытое отражение в запотевшем стекле. Сжатые челюсти и пылающие глаза, изучающие ее с пугающей голодной жадностью. Никто и никогда не смотрел на нее так. Она дергает головой, пытаясь оглянуться и убедиться, что ей не показалось.

— Нет, Эль, — останавливает жалкую попытку жесткий голос. Обжигающее дыхание на затылке и уверенные руки, стягивающие трусики с ее ягодиц.

— Я хочу видеть твои глаза, — жалобно всхлипывает Лин. Мужские ладони властно сминают голую задницу, приподнимая для идеального вторжения.

— Смотри на озеро, Эль, — приказывает Кристофер, по миллиметру погружаясь в истекающую соками промежность. Лин что-то невразумительно бормочет в ответ, ощущая распирающую наполненность.

— Боже, — ее глаза закатываются от безумного невыносимо-приятного удовольствия.

— Знакомое ощущение. Да, Эль? — хрипло шепчет Крис, склонившись к темноволосому затылку. Он обхватывает губами мочку ее уха, втягивает в рот, лениво лаская языком, пока каменный член выскальзывает из жаркого лона, а потом болезненно кусает, мощно вбиваясь обратно.

— Даа, — стонет она, окончательно уплывая в темный экстаз.

Темный, потому что ничего чистого и светлого в происходящем нет. Это не занятиелюбовью, не страстное слияние супругов, не взаимное желание доставить удовольствие. Это агония, испепеляющая, грязная похоть, сдирающая все маски цивилизованности и табуированные принципы. Ее тело не боготворят, не ласкают, а жестко трахают, впечатывая в стекло, уродливо расплющивая набухшую грудь, выбивая каждым нанизывающим грубым толчком умоляющие протяжные стоны.

— Вот теперь точно — да, — его рваное дыхание запутывается в ее волосах, жесткая щетина царапает и натирает чувствительную кожу на щеках и скулах, мужские пальцы до синяков сжимают ягодицы, не позволяя сделать ни одного движения. Она и не пытается, отдав всю власть в одни руки. Не свои…

— Задержи дыхание, Эль, — требует Крис, сдвигая ее бедра. — Давай, малышка, — его член врезается невыносимо глубоко, и ее выгибает от стремительно обрушившейся волны разъедающего удовольствия. Кажется, она кричит, содрогаясь всем телом. Кричит слишком громко.

— Береги силы, Эль, — горячая ладонь зажимает сухие губы.

Она мычит и бьется в сокрушительном экстазе, зажатая между холодным стеклом и обжигающим жаром сильного мужского тела. Кристофер не дает Лин ни одной передышки, вбивается с нарастающей скоростью, крепко удерживая в своих руках. Не давая упасть, не позволяя вдохнуть.

— Позволь себе это безумие, Эль. Ты же хочешь, я чувствую, как сильно, — хриплые стоны мужа опаляют ее висок, задница горит от мощных ударов мускулистых бедер. Интенсивные глубокие толчки заставляют захлебываться собственной слюной. Ей хочется кричать, но вместо этого она впивается зубами в солоноватую кожу мужской ладони, испытывая лишь мимолетное облегчение. Медленный откат, а потом стремительное погружение. Словно цунами, утягивающее Лин в бесконечную эйфорию. Она хрипит, сорвав голос, с противным скрежетом царапая ногтями стекло. Ее разбивает на части, разрушает на атомы. Тело живет своей жизнью, извиваясь, отдаваясь, боготворя и покоряясь. Абсолютное слияние.

Или нет — полное поглощение.

Опустошение. Экстаз. Тьма.

Лин не хватает кислорода, но она сознает это за мгновение до погружения в мерцающую пыльно-серую мглу. Глубина падения — бесконечность. У этой бездны нет дна. Некого молить о пощаде и слишком поздно.

На грани потери сознания Лин видит радужный фейерверк под дрожащими веками. Вспышка, ослепляющая разум, смертельный удар тока и снова агония. Наслаждение, необъяснимое, иррациональное, сокрушительное. Элинор пылает, горит, умирает и восстаёт из пепла, она плывёт в этой плавящейся магме… и, открыв глаза, стынет под пронизывающим пристальным взглядом, смотрящим ей прямо в душу через чертово отражение. Ледяной непостижимый ужас стальной удавкой сдавливает горло, и она хрипит, не в силах сделать ни одного вдоха.

— Дыши, — приказывает он… и все начинается снова.





Глава 10




Некоторое время назад

Элинор Хант проснулась от интенсивных позывов мочевого пузыря. В одиночной палате никаких особых условий. О комфорте остается только мечтать, хотя ей известно, что счета, выставляемые за ее лечение, не уступают стоимости номеров в приличных отелях.

Элинор встает, превозмогая слабость. Въедливый тошнотворный запах хлора разъедает ее легкие, голова сильно кружится. Она надеялась, что пришедшая внезапно на ум маленькая хитрость сработала. После приема лекарств она вызвала у себя рвоту, как только медсестра покинула ее палату, но какая-то часть видимо успела всосаться в кровь. Проклятье! Лин с трудом выползает в темный коридор.

— Привет, стерва, — злобно приветствует Бешеная Дрю.

Элинор встает, как вкопанная, глядя на зловещую фигуру, подпирающую противоположную стену. Она слишком измучена, чтобы снова драться с Дрю.

— Отвали, — грозно рявкает Элинор.

— Полегче, сука, — огрызается Бешеная Дрю. — Говорят, ты совсем слетела с катушек, и доктор Грин готовит для тебя особую терапию.

— Кто говорит? — закрыв дверь своей палаты, Лин обессиленно прислоняется к ней спиной.

— Я кое-что подслушала в ординаторской. Твой муж настаивает, чтобы тебя хорошенько подлечили.

— У меня нет мужа, — возражает Лин, чувствуя, как собственное сердце затапливает черная боль. — Никого не осталось. Я одна.

— Сейчас расплачусь, — шипит злорадная собеседница. — А кто же оплачивает счета, принцесса? В святой Агате не держат безродных нищенок.

— Ты же здесь, — не остается в долгу Элинор. Дрю издает гортанный бешенный рык и резко бросается вперед, но наткнувшись на появившегося словно из ниоткуда санитара, отлетает назад.

— По палатам. Быстро! — приказывает бугай в белом халате. Ядовито оскалившись на прощание, Дрю ленивой походкой вразвалочку удалятся в конец коридора.


— А ты чего ждешь? — грозно спрашивает санитар, смерив не сдвинувшуюся с места пациентку тяжелым взглядом. Лин выжимает из себя просящую улыбочку, на собственном печальном опыте зная, что конфликтовать с этими парнями чревато. Прямо сейчас он сжимает в кармане своего халата заготовленный шприц. Содержимого хватит, чтобы вырубить ее еще на сутки.

— Мне нужно в туалет, — глядя на санитара жалостливым взглядом, робко произносит Лин.

— Две минуты, — немного подумав, он милостиво кивает на дверь уборной.

Ей хватает и половины одобренного времени. Облегчившись и умыв лицо, она возвращается в свою палату под конвоем немногословного санитара. Сна ни в одном глазу, только чувство полного отупения и деградации. Грозный провожатый какое-то время стоит за дверью, а потом неторопливо удаляется.

Элинор забирается на кровать и вытягивается на жестком матрасе, сосредоточив взгляд на единственном тусклом глазке света в потолке. Он насмешливо подмигивает ей желтовато-грязным сиянием, и Лин с лёгкостью различает кружащиеся вокруг мельчайшие частицы пыли. Какое-то время она заворожённо следит за их хаотичным танцем, сложив руки на тяжело вздымающейся груди. Мысли разлетаются, наталкиваясь друг на друга, и кружат, кружат, кружат вместе с пляшущими серыми мушками.

Это все лекарства, тормозящие работу мозга и вызывающие галлюцинации вместо того, чтобы подавлять. К вечеру могут танцевать и тени на стенах, и застиранные шторы на окнах, и даже стулья. Ее пичкают цветными пилюлями с утра до ночи. Две на завтрак, две на обед и три на ужин. Увеличивают дозу перед ночным дежурством, чтобы не доставляла хлопот, превращая пациентку в отупевшую неподвижную куклу.

Ее не лечат, она лишь безликий номер на больничной рубашке, такая же, как десятки других пациентов, содержащихся годами в Святой Агате. Это не то место, откуда выходят отдохнувшими и воспрявшими духом спустя месяц благотворного лечения.

Элинор Хант все чаще посещает мысль, что ее не выпустят отсюда. Возможно, никогда. Весь персонал клиники заинтересованы в том, чтобы пациенты оставались в лечебнице как можно дольше. Пока клинику хорошо спонсируют, всем находящимся здесь больным будут рисовать новые диагнозы. Элинор пришла к выводу, что руководство Святой Агаты находится в преступном заговоре, когда очнулась в своей палате после нападения Бешеной Дрю. Приставленный к Лин психиатр Скарлетт Грин заверила, что никакого нападения не было и той все померещилось. Ну разумеется, кому нужен скандал в клинике?

«Дрю находилась в своей палате. Это подтверждают камеры видеонаблюдения. Мне очень жаль, Элинор, но твое состояние снова ухудшилось. Я вынуждена увеличить дозу лекарств и пересмотреть схему лечения» — равнодушно заявила доктор, дав разрешение безликой медсестре вколоть строптивой пациентке целый шприц с психотропными препаратами.

Элинор проспала сутки, но воспоминания о случившемся в вонючем туалете никуда не исчезли. Позже, встретив за обедом в столовой Бешеную Дрю, Лин заметила ее ядовитую триумфальную ухмылку и насмешливый взгляд, прикованный к плоскому животу Лин. Элинор инстинктивно обхватила руками пустоту и с яростным криком кинулась на провокаторшу. Ей впервые в жизни хотелось убить… Или не впервые? Гнев, вылившийся на визжащую и отбивающуюся от наносимых с особым усердием ударов рыжую тварь, казался отчаянно знакомым и приносил удовлетворение, близкое к наслаждению.

Кого еще я могла ненавидеть так сильно, как Бешеную Дрю? — задавалась вопросом Элинор Хант, но с очередной волшебной пилюлей ответ уплывал в страну грез и танцующих единорогов. Потребовалось двое крепких амбалов-саниторов, чтобы оторвать Элинор от избитой пациентки. Возможно, Дрю — даже не было настоящим именем этой неадекватной. В Святой Агате многие придумывали себе новые прозвища и создавали вымышленные личности. Безумие в каждой палате, в каждом темном углу, в мерцающем глазке лапочки, взирающем на нее с белого раскачивающегося потолка.

— Они меня травят, — пожаловалась она танцующим пыльным подружкам. — Это абсолютно точно, — добавила чуть громче и с некоторой обидой.

— Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы все это закончилось, — отвечает ей голос, слышимый каждый раз, когда ощущает полный отрыв от реальности. Случайно или нет, но он всегда оказывается рядом в трудные, критичные минуты.

— Что? Что я могу сделать? — со злостью бросает Лин, до жжения в глазных яблоках уставившись на рой пляшущих пыльных мотыльков. Серые точки разлетаются, образуя плавные линии и размытые контуры.

— Скажи то, что они хотят услышать.

— Я не могу…, — отчаянно всхлипывает Элинор, царапая свою рубашку на животе. Там так пусто, холодно, больно.

— Почему, Эль?

— Это он убил их всех! Это он! А я выжила. Случайно. Нарушила его планы, — яростно восклицает Лин.

— Почему ты так в этом уверена?

— Потому что знаю, — закричала она. — И я не сумасшедшая! Нет!

— Тогда скажи, с кем ты разговариваешь сейчас, художница?

Лин в изнеможении закрывает глаза, прогоняя видение. Проклятые таблетки лишают ее разума. Параноидальный бред и галлюцинации. Слуховые, зрительные, фантомные. Они повторяются все чаще, реальнее, навязчивее. Черт, да она свихнется, если не найдет способ выбраться.

— Хочешь уйти отсюда — лги, — тихо произносит бархатистый голос. — Притворись. Забудь.

— Как?

— Я научу тебя. Не сопротивляйся. Не спорь.

— Ты с ними заодно! — вспыхивает Элинор, обращаясь в темноту. — Убирайся. Вон из моей головы, — дернувшись, она резко приподнимается на локтях, всматриваясь в чернильные тени, сгущающиеся в углах палаты.

— Меня там нет, — отзывается неразличимый гость. Она вздыхает с облегчением, не совсем осознавая происхождение этого чувства.

— Я здесь, — звучит одновременно со всех сторон, и ее бросает в ледяной озноб. Лин яростно трет глаза и зажимает ладонями уши.

— Убирайся, — хрипит она. — Прочь!

— Я думал, мы друзья, Эль, — с укоризной отвечают отвечает незваный собеседник.

— Тебя не может здесь быть, — мотая головой, бормочет Лин.

— Потому что ты этого не хочешь? Или боишься?

— Что тебе нужно? — распахнув глаза, она поворачивает голову и смотрит в самый дальний угол палаты. Там находится стул, на котором персонал обычно оставляет сменное постельное белье, чистые рубашки. Возможно, это только игра собственного задурманенного воображения, но кажется стул действительно кем-то занят.

— Что тебе нужно? — срывающимся шепотом она повторяет свой вопрос и резко садится, спуская голые ступни на прохладный пол. Встает на дрожащие ноги, в нерешительности делает пару шагов, чувствуя себя гребаной русалочкой из Диснея, вынырнувшей из пены морской, впервые ступившей на твёрдую землю.

Напрягая зрительные рецепторы до болезненного зуда, она медленно приближается к окутанному тьмой углу. На стуле сидит не человеческая фигура. Это что-то другое. Большое, но неживое, не дышащее, в отличие от того, кто стоит за спиной.

— Подарок, Элинор. Для тебя. Не стесняйся. Возьми его, — подталкивает ее миролюбивый ласковый голос.

Боковым зрением Элинор Хант замечает какое-то движение, но слишком сосредоточена на разглядывании первого за долгие месяцы презента. Она так отвыкла от простого человеческого участия, доброты и заботы. Ее раздирает нездоровое любопытство и эйфория, уступая место страху и осторожности. Протянув руки, она с непосредственным восторгом погружается пальцами в искусственную шерсть. Радостно взвизгнув, Элинор сжимает в объятиях огромного плюшевого медведя, зарываясь лицом в мягкий мех.

— Придумала, как его назовешь?