Учитель.
Но какой ценой? И знала ли она, какую цену ей придется заплатить за этот поцелуй?
Ученик.
Тетрарх непредсказуем.
Учитель.
Человек, которым движет жажда владеть, в которого впились острые копья ревности и страха, – очень непредсказуем.
Аида.
Он много обещал, но мало что исполнил. Пусть взвешивает каждое слово впредь.
Учитель.
Вам важно было, чтобы он исполнил данные вам обещания.
Любовница.
Не хочу ничего говорить, мало времени. Хочу жить здесь и сейчас.
Ученик повернулся на левый бок и поцеловал любовницу, она была красива, свежа и очаровательна, как первые подснежники в лесу, восставшие из груды снега.
Аида.
Он отвратителен! Он – ужасный любовник, у меня были любовники, которые обращались со мной, как с самым нежным из созданий, как с самых хрупким из всего, что можно разбить.
Открывает окно.
Кричит.
Он – ужасный любовник! Со мной обращались бережно.
Учитель.
Кричите громче. Вы тихо кричите, так никто не услышит.
Аида закрывает окно. На солнечном сплетении ученика вспыхивает огонек и скользит, как по ледяной горке, от сплетения до пупка. А затем исчезает.
Ученик поднял веки и перестал пить губы темноволосой любовницы, чьи глаза, будто из драгоценного камня, из которого были сделаны стены храма царя Соломона, внимательно смотрели на него.
Ученик.
Я вернусь спустя одну сигарету.
* * *
Я курил в номере свои сигареты с ментолом, время от времени она из моих рук делала глубокую затяжку, медленно выпуская в мою сторону дым.
Я начал испытывать глубокое отвращение к себе. Тайное отвращение, оно не лежало на поверхности, я долго скрывал его от самого себя, думая о чем угодно, только не об этом. У меня не было мыслей: «Ты поступаешь гадко, ты делаешь неправильные вещи». Разве люди, протаптывающие собственные дороги ногами, а не языком, могут оценивать мир так однобоко? Могут ли они позволить себе давать оценку? Есть действие и есть последствия действия. А «правильно» и «неправильно» – это что-то субъективное, личное дело каждого в зависимости от его воспитания, религиозных взглядов, убеждений, пройденных и еще не пройденных дорог, совершенных ошибок. Звучит как оправдание, но даже тот, кто писал Ветхий Завет, не давал оценок, описывал лишь действия и их результаты. В той же «Саломее» автор не дает оценки созданному, но он разжигает конфликт, и в этом конфликте мы находим сердце, чтобы отыскать в нем символ.
Мое отвращение к себе еще не созрело в конфликт, из конфликта не разгорелся бунт. Я не знал, откуда взялось это отвращение – родилось во мне само или кто-то посеял его.
Отказавшись от всех навязанных мне ориентиров, отказавшись от всего, что не позволяло мне услышать собственный голос, я начал создавать новые ориентиры, искать поддержку в тех личностях, которые имели авторитет для меня. Женщина-Муза, великая женщина в маленьком мире, при разговоре с ней складывалось впечатление, что она впитала в себя знания всех веков. Уайльд разговаривал с веками, а я разговаривал с ним, когда не находилось в моем окружении человека, который бы выслушал меня и ответил на мой вопрос; по большей части я внимательно слушал его, мне хотелось слушать человека, который, отбывая наказание в Редингской тюрьме, написал своему верному другу Робби: «Я в ужасе и за себя – ведь я выйду на волю без единой книги».
Первым сигналом, предшествующим моему отвращению к самому себе, было избегание секса с женщиной. Мне нравилось ухаживать за женщиной, мне нравилось простое общение переводить в первый робкий поцелуй с дрожащими руками, ногами, телом. В этом был азарт, в этом была игра, естественная между мужчиной и женщиной, которые испытывали тягу друг к другу. В этом была своя прелесть – словно сорвать с дерева красивое, спелое яблоко. У кого-то не хватало смелости, наглости, уверенности в себе, чтобы его сорвать и испробовать, какое оно на вкус, мне же это нравилось. Женщина ждала этого шага, а я с великим удовольствием делал его и в этом действии реализовывал себя как мужчину. Но познавать тело женщины, владеть ее телом, ее прелестями, владеть ее красотой и тем, чем она позволяла владеть в своей жизни немногим, – это уже было другое. Вот в этом я себя останавливал.
Убеждение: «Владеть телом женщины позволено тому, кто полюбит ее. Кто захочет владеть ее телом изо дня в день, кто захочет наполнять себя снова и снова ее родниками жизни, страсти, любви, пока все не закончится» засело во мне настолько глубоко, что пришлось все-таки его однажды достать на поверхность, чтобы рассмотреть и понять.
Я имел совершенно другие представления о жизни, о любви, о себе самом. Изменив представления о себе, я изменил представления и о жизни, и о любви в одночасье. Это было для меня сначала ударом, болью, затем самоубийством и перерождением.
Совершить душевное самоубийство – трудно, я не поверю тому, кто скажет, что это легко. Душа не умирает, тело не умирает от этого. Умирать начинают старые убеждения, они умирают медленно. Это подобно смерти от голода, а не выстрелу в сердце.
Я осознал, что одни и те же вещи люди переживают по-разному.
Я осознал, что зачастую то, что имеет большую ценность, не найдешь на поверхности. На поверхности лежит всякий использованный, ненужный хлам, из домов выбрасывают мусор, а все драгоценности хранятся в надежном месте, скрытом от чужих глаз. Пустые бутылки из-под хорошего вина выносят из дома, а само вино выпивают сами. Иногда среди прочего барахла можно найти, например, хорошую книгу, пластинку с детскими сказками, на которых выросло поколение, какой-то предмет, представляющий собой ценность для определенного человека или людей.
У каждого разные представления о ценности. Бездомный бедолага, живущий под канализационными люками, будет рад и куску недоеденного хлеба, когда голод, подобно хищному зверю, острыми зубами вопьется в его тело. Он будет рад и выброшенным старым кроссовкам, большего или меньшего размера, лучше большего, лишь бы не ходить босиком.
Как пример, я не нашел на поверхности «Тартюфа» Мольера. Упоминание о нем я нашел в письме, адресованном Альфреду Дугласу Уайльдом, само же письмо было исповедью «Из глубин».
«Тюремную исповедь» я прочел тогда, когда подумал, что самое известное произведение Уайльда не может быть началом и концом всей глубины и прелести, которую смог донести автор своей работой. Я начал искать менее известные его творения. Признаться, до этого я никогда не слышал о произведении «Из глубин», я не встречал его в книжных, мне никто никогда не рекомендовал прочесть эту книгу. Благодаря исповеди Уайльда я познакомился с Мольером, с мифами Древней Греции, с «Саломеей».
Алмазы образуются на глубине в двести километров и остаются на таких глубинах миллиарды лет, пока их не вынесет на поверхность кимберлитовой магмой во время вулканических взрывов. Алмаз считается самым твердым веществом в природе.
Ветхий Завет я открыл лишь тогда, когда вспомнил, что в трудную минуту своей жизни, переживая горе, обрушившееся внезапно на плечи, некоторые люди идут в церковь и знакомятся с Богом, не находя опоры в самих себе. Я предпочел познакомиться с Богом дома.
На поверхности я нашел только жажду, стремление обладать женщиной. На поверхности я нашел желание удовлетворить свои сексуальные потребности, реализовать свою нежность, грубость, свои тайные фантазии, овладеть ее красотой и познать, кем она была до меня и кем она станет со мной. И мне было достаточно этого, пока я не стал задаваться вопросом, почему я начинаю избегать секса с женщиной. Почему в последнее время я это делаю чаще потому, что так надо, а не потому, что искренне этого хочу?
Порой мне удавалось владеть женщиной даже без сексуального акта, это было что-то вроде духовного соития. Соития через прикосновения, долгие поцелуи, которые были так сладострастны, так вкусны, что останавливалось время, когда желал напиться, но не напивался; проникновения через взгляд, через объятия и поглаживания. Однажды даже через обыкновенное присутствие рядом. Помню как вчера – был теплый летний вечер, она, белокурая, сидела рядом на стуле и смеялась, а я в это время смотрел на нее. Внутри разгорался пожар, и каждым языком невидимого бушующего пламени я как будто бы прикасался к ней, даря свою энергию ей. Это состояние очень трудно передать, но оно было естественно, я не пытался его пробудить в себе намеренно или прогнать вон из себя, остановить грозу из-за страха перед ее силой. Я просто это пережил и прочувствовал, оставив внутри себя воспоминание.
* * *
Аида слезла с подоконника, легла рядом с учеником (лицом к его спине) и прижалась к его телу, обвив руками шею.
Учитель (подошел к окну, сел на подоконник, на то место, где сидела Аида, и посмотрел в глаза призрака. У него был пустой и отсутствующий взгляд).
Ты – самое безобидное и самое жестокое существо. К тому же еще миловидное и очаровательное. Смотрю на тебя и задаюсь вопросом: в чем большее наказанье – видеть или не видеть тебя?
Ученик.
Ты теперь будешь моими делами, когда я буду приезжать в этот город. До тех пор, пока не выйдешь замуж.
Любовница.
И тогда буду.
Ученик.
Тогда я тебя отпущу.
Любовница.
В моем возрасте не выходят замуж.
Ученик.
Так говорят женщины, которые не встретили того, с кем хотелось бы им посмеяться над этой глупостью.
Аида.
Он не создан для семейной жизни. При первой же возможности он сбежит от тебя, и останешься ты одна с детьми. Худшего мужа и отца для своих детей тебе не найти на всем свете.
Не слушай его. Закрой уши и беги без оглядки. Беги прямо сейчас!
Учитель (перевел свой задумчивый взгляд на Аиду, лежащую за спиной ученика).
Вам не дает покоя то, как он поступил с вами. Вы озвучили, что впредь он будет только так поступать с женщинами. Вы так сказали, но я не услышал в вашем голосе, что вы так думаете.
Вы бы убежали, скажи вам эти слова женщина, лежавшая за спиной у него тогда, когда ваши глаза смотрели в его глаза, а ваши губы пили вино его поцелуя?
Любовница.
На одной из балок чердака висела «Джоконда». Экскурсовод рассказал многое, чего я не знала, хотя и живу в этом городе с самого рождения.
Ученик.
Было страшно подниматься на башню. Я смотрел только на лестницу и свои руки. Какой красивый вид открылся на вечерний город.
Но какой ценой? И знала ли она, какую цену ей придется заплатить за этот поцелуй?
Ученик.
Тетрарх непредсказуем.
Учитель.
Человек, которым движет жажда владеть, в которого впились острые копья ревности и страха, – очень непредсказуем.
Аида.
Он много обещал, но мало что исполнил. Пусть взвешивает каждое слово впредь.
Учитель.
Вам важно было, чтобы он исполнил данные вам обещания.
Любовница.
Не хочу ничего говорить, мало времени. Хочу жить здесь и сейчас.
Ученик повернулся на левый бок и поцеловал любовницу, она была красива, свежа и очаровательна, как первые подснежники в лесу, восставшие из груды снега.
Аида.
Он отвратителен! Он – ужасный любовник, у меня были любовники, которые обращались со мной, как с самым нежным из созданий, как с самых хрупким из всего, что можно разбить.
Открывает окно.
Кричит.
Он – ужасный любовник! Со мной обращались бережно.
Учитель.
Кричите громче. Вы тихо кричите, так никто не услышит.
Аида закрывает окно. На солнечном сплетении ученика вспыхивает огонек и скользит, как по ледяной горке, от сплетения до пупка. А затем исчезает.
Ученик поднял веки и перестал пить губы темноволосой любовницы, чьи глаза, будто из драгоценного камня, из которого были сделаны стены храма царя Соломона, внимательно смотрели на него.
Ученик.
Я вернусь спустя одну сигарету.
* * *
Я курил в номере свои сигареты с ментолом, время от времени она из моих рук делала глубокую затяжку, медленно выпуская в мою сторону дым.
Я начал испытывать глубокое отвращение к себе. Тайное отвращение, оно не лежало на поверхности, я долго скрывал его от самого себя, думая о чем угодно, только не об этом. У меня не было мыслей: «Ты поступаешь гадко, ты делаешь неправильные вещи». Разве люди, протаптывающие собственные дороги ногами, а не языком, могут оценивать мир так однобоко? Могут ли они позволить себе давать оценку? Есть действие и есть последствия действия. А «правильно» и «неправильно» – это что-то субъективное, личное дело каждого в зависимости от его воспитания, религиозных взглядов, убеждений, пройденных и еще не пройденных дорог, совершенных ошибок. Звучит как оправдание, но даже тот, кто писал Ветхий Завет, не давал оценок, описывал лишь действия и их результаты. В той же «Саломее» автор не дает оценки созданному, но он разжигает конфликт, и в этом конфликте мы находим сердце, чтобы отыскать в нем символ.
Мое отвращение к себе еще не созрело в конфликт, из конфликта не разгорелся бунт. Я не знал, откуда взялось это отвращение – родилось во мне само или кто-то посеял его.
Отказавшись от всех навязанных мне ориентиров, отказавшись от всего, что не позволяло мне услышать собственный голос, я начал создавать новые ориентиры, искать поддержку в тех личностях, которые имели авторитет для меня. Женщина-Муза, великая женщина в маленьком мире, при разговоре с ней складывалось впечатление, что она впитала в себя знания всех веков. Уайльд разговаривал с веками, а я разговаривал с ним, когда не находилось в моем окружении человека, который бы выслушал меня и ответил на мой вопрос; по большей части я внимательно слушал его, мне хотелось слушать человека, который, отбывая наказание в Редингской тюрьме, написал своему верному другу Робби: «Я в ужасе и за себя – ведь я выйду на волю без единой книги».
Первым сигналом, предшествующим моему отвращению к самому себе, было избегание секса с женщиной. Мне нравилось ухаживать за женщиной, мне нравилось простое общение переводить в первый робкий поцелуй с дрожащими руками, ногами, телом. В этом был азарт, в этом была игра, естественная между мужчиной и женщиной, которые испытывали тягу друг к другу. В этом была своя прелесть – словно сорвать с дерева красивое, спелое яблоко. У кого-то не хватало смелости, наглости, уверенности в себе, чтобы его сорвать и испробовать, какое оно на вкус, мне же это нравилось. Женщина ждала этого шага, а я с великим удовольствием делал его и в этом действии реализовывал себя как мужчину. Но познавать тело женщины, владеть ее телом, ее прелестями, владеть ее красотой и тем, чем она позволяла владеть в своей жизни немногим, – это уже было другое. Вот в этом я себя останавливал.
Убеждение: «Владеть телом женщины позволено тому, кто полюбит ее. Кто захочет владеть ее телом изо дня в день, кто захочет наполнять себя снова и снова ее родниками жизни, страсти, любви, пока все не закончится» засело во мне настолько глубоко, что пришлось все-таки его однажды достать на поверхность, чтобы рассмотреть и понять.
Я имел совершенно другие представления о жизни, о любви, о себе самом. Изменив представления о себе, я изменил представления и о жизни, и о любви в одночасье. Это было для меня сначала ударом, болью, затем самоубийством и перерождением.
Совершить душевное самоубийство – трудно, я не поверю тому, кто скажет, что это легко. Душа не умирает, тело не умирает от этого. Умирать начинают старые убеждения, они умирают медленно. Это подобно смерти от голода, а не выстрелу в сердце.
Я осознал, что одни и те же вещи люди переживают по-разному.
Я осознал, что зачастую то, что имеет большую ценность, не найдешь на поверхности. На поверхности лежит всякий использованный, ненужный хлам, из домов выбрасывают мусор, а все драгоценности хранятся в надежном месте, скрытом от чужих глаз. Пустые бутылки из-под хорошего вина выносят из дома, а само вино выпивают сами. Иногда среди прочего барахла можно найти, например, хорошую книгу, пластинку с детскими сказками, на которых выросло поколение, какой-то предмет, представляющий собой ценность для определенного человека или людей.
У каждого разные представления о ценности. Бездомный бедолага, живущий под канализационными люками, будет рад и куску недоеденного хлеба, когда голод, подобно хищному зверю, острыми зубами вопьется в его тело. Он будет рад и выброшенным старым кроссовкам, большего или меньшего размера, лучше большего, лишь бы не ходить босиком.
Как пример, я не нашел на поверхности «Тартюфа» Мольера. Упоминание о нем я нашел в письме, адресованном Альфреду Дугласу Уайльдом, само же письмо было исповедью «Из глубин».
«Тюремную исповедь» я прочел тогда, когда подумал, что самое известное произведение Уайльда не может быть началом и концом всей глубины и прелести, которую смог донести автор своей работой. Я начал искать менее известные его творения. Признаться, до этого я никогда не слышал о произведении «Из глубин», я не встречал его в книжных, мне никто никогда не рекомендовал прочесть эту книгу. Благодаря исповеди Уайльда я познакомился с Мольером, с мифами Древней Греции, с «Саломеей».
Алмазы образуются на глубине в двести километров и остаются на таких глубинах миллиарды лет, пока их не вынесет на поверхность кимберлитовой магмой во время вулканических взрывов. Алмаз считается самым твердым веществом в природе.
Ветхий Завет я открыл лишь тогда, когда вспомнил, что в трудную минуту своей жизни, переживая горе, обрушившееся внезапно на плечи, некоторые люди идут в церковь и знакомятся с Богом, не находя опоры в самих себе. Я предпочел познакомиться с Богом дома.
На поверхности я нашел только жажду, стремление обладать женщиной. На поверхности я нашел желание удовлетворить свои сексуальные потребности, реализовать свою нежность, грубость, свои тайные фантазии, овладеть ее красотой и познать, кем она была до меня и кем она станет со мной. И мне было достаточно этого, пока я не стал задаваться вопросом, почему я начинаю избегать секса с женщиной. Почему в последнее время я это делаю чаще потому, что так надо, а не потому, что искренне этого хочу?
Порой мне удавалось владеть женщиной даже без сексуального акта, это было что-то вроде духовного соития. Соития через прикосновения, долгие поцелуи, которые были так сладострастны, так вкусны, что останавливалось время, когда желал напиться, но не напивался; проникновения через взгляд, через объятия и поглаживания. Однажды даже через обыкновенное присутствие рядом. Помню как вчера – был теплый летний вечер, она, белокурая, сидела рядом на стуле и смеялась, а я в это время смотрел на нее. Внутри разгорался пожар, и каждым языком невидимого бушующего пламени я как будто бы прикасался к ней, даря свою энергию ей. Это состояние очень трудно передать, но оно было естественно, я не пытался его пробудить в себе намеренно или прогнать вон из себя, остановить грозу из-за страха перед ее силой. Я просто это пережил и прочувствовал, оставив внутри себя воспоминание.
* * *
Аида слезла с подоконника, легла рядом с учеником (лицом к его спине) и прижалась к его телу, обвив руками шею.
Учитель (подошел к окну, сел на подоконник, на то место, где сидела Аида, и посмотрел в глаза призрака. У него был пустой и отсутствующий взгляд).
Ты – самое безобидное и самое жестокое существо. К тому же еще миловидное и очаровательное. Смотрю на тебя и задаюсь вопросом: в чем большее наказанье – видеть или не видеть тебя?
Ученик.
Ты теперь будешь моими делами, когда я буду приезжать в этот город. До тех пор, пока не выйдешь замуж.
Любовница.
И тогда буду.
Ученик.
Тогда я тебя отпущу.
Любовница.
В моем возрасте не выходят замуж.
Ученик.
Так говорят женщины, которые не встретили того, с кем хотелось бы им посмеяться над этой глупостью.
Аида.
Он не создан для семейной жизни. При первой же возможности он сбежит от тебя, и останешься ты одна с детьми. Худшего мужа и отца для своих детей тебе не найти на всем свете.
Не слушай его. Закрой уши и беги без оглядки. Беги прямо сейчас!
Учитель (перевел свой задумчивый взгляд на Аиду, лежащую за спиной ученика).
Вам не дает покоя то, как он поступил с вами. Вы озвучили, что впредь он будет только так поступать с женщинами. Вы так сказали, но я не услышал в вашем голосе, что вы так думаете.
Вы бы убежали, скажи вам эти слова женщина, лежавшая за спиной у него тогда, когда ваши глаза смотрели в его глаза, а ваши губы пили вино его поцелуя?
Любовница.
На одной из балок чердака висела «Джоконда». Экскурсовод рассказал многое, чего я не знала, хотя и живу в этом городе с самого рождения.
Ученик.
Было страшно подниматься на башню. Я смотрел только на лестницу и свои руки. Какой красивый вид открылся на вечерний город.