* * *


Говорить о призраке необычайно трудно, труднее, чем говорить о чем-либо другом. Я не могу брать в руки раскаленный уголь и описывать то, что я вижу. Когда я беру в руки что-то теплое, я легко могу его описать, мне не составляет труда передать то, что я чувствую и вижу, глядя на это тепло, потому что оно греет мои руки, мне комфортно держать его. Холодное тоже можно описывать, хотя это не всегда приятно.

Призрак – это нечто настолько горячее, что я сразу роняю его из рук, а когда все-таки пытаюсь его удержать, чтобы описать, что я вижу и чувствую, то выходит только одно: «Он горячий, мне больно».

Моя прекрасная любовница исчезла поутру. Когда она спрашивала, о чем я думаю, я говорил, что о многом и что, кроме всего прочего, я разговариваю с призраками. Эта женщина, чьи глаза – два оникса, смотревшие на меня с искренним желанием и принятием меня таким, каков я есть, не пыталась меня понять, но пыталась задержаться как можно дольше в том мгновении, которое было только нашим и могло принадлежать только нам одним. Она мудрее меня, она умеет жить мгновением и научилась общаться со своими призраками так, чтобы они не тревожили ее в моменты, когда она решала испытать маленькое женское счастье.





Глава третья

Мужчина и женщина




Создание масштабной женщины через рождение ребенка, восхищение беременностью




Я был не просто благодарен ей за ребенка, но я внутри себя создал ее, которая стала гораздо больше, чем была до этого. Она, позволив мне создать вместе с ней нашего ребенка, дала мне почувствовать себя в новой роли, открыть в себе новую грань, создать еще одну версию себя.

Позволив себе создать вместе со мной наше дитя, она дала себе возможность реализоваться в новой ипостаси, доверившись мне, отдавшись наслаждению.



Между зачатием и рождением ребенка – и рай, и Фисон, и Гихон, и Хиддекель, и Евфрат, каждая из рек полна белого вина, опьяняющего и тела, и души купающихся в ней. Мучения матери полны красного вина, сравнимы с пытками в преисподней – и страх перед неизвестностью, и изменения в организме, и радость оттого, что создаешь от мужчины, которого видела отцом своего ребенка, которого желаешь и душой, и телом. И радость отца, чувствующего приближение новой грани себя, которую он не раскрывал в себе и не мог реализовать ранее, в прежних обстоятельствах, и его беспокойство, и его восхищение женщиной, мироустройством, природой и своим творением. Даже в этом хорошо видна вся многогранность жизни творцов.

Почему творцов – потому что создателей двое. Это сотворчество. Это Со!

Два творца создают третьего творца в наслаждении друг другом. Один творец жертвует своим телом, здоровьем, бессонными ночами. А мужчина бережет женщину, создавая ощущение спокойствия и защищенности через плоды своих трудов, оберегая и женщину, и ребенка, и себя от них, и их от себя.



Есть в этом нечто особенное.





* * *


Меня восхищает женское тело в период беременности. В этот момент с ней хочется заниматься любовью еще больше, чем прежде: в этом есть новизна, в этом есть осознание ее в новой роли, в новом теле, в новом эмоциональном состоянии – она носит твой плод, а ты вливаешь в нее себя снова и снова, и она принимает тебя снова и снова. И вам обоим это нравится.

Беременная женщина, носящая в себе твоего ребенка, – это очень сексуально.





Я влюбился в женщину, великую женщину




Я влюбился в женщину смелую. Она не боялась совершать сумасшедшие поступки рядом с человеком, в котором нашла свое наслаждение, свой выбор. Она не побоялась сказать мне «люблю» и подарить свое тело спустя короткое время после нашего знакомства. Наша история – странная, необычная, наша история – «Нежность». Наш совместный путь, наполненный незабываемыми моментами путешествий, созданного нами счастья, созданных нами творений – этот путь был наполнен также нескончаемым горем, слезами, кинжалами, которые мы вонзали друг другу и в сердце, и в спину.

«Бушующий нежной колыбелью Ураган» – так я ее однажды назвал.



Саломея, любовь которой не хотели принять и которая попросила тетрарха обезглавить своего любимого, чтобы поцеловать его рот. Саломея, которой все восхищались, которую все желали.

Я влюбился в женщину, слабую несмотря на то, что ее силой можно было раздувать пожары, пожирающие бескрайние леса. Ее штормом можно было топить корабли и плоты. Сколько в ней было силы, столько же в ней было и слабости. Сила и слабость. Благодаря ей я увидел, что за человеческой силой, которая демонстрируется окружающему миру, скрывается и слабость, о которой знают только самые близкие люди. Или самый близкий человек.


Я влюбился в женщину непонятную. Мне пришлось пройти много дорог, чтобы немного приблизиться к пониманию ее поступков и смысла сказанных ею слов. Уайльд был прав: «Женщины созданы, чтобы их любили, а не понимали». Если бы я любил ее все эти годы той любовью, которую она от меня требовала, если бы я желал ее все эти годы так же сильно, как и в первые дни нашего знакомства, возможно, было бы все иначе.

Полюбить себя сначала, создать смыслы, поставить перед собой важные цели и идти. Изо дня в день идти. Я уже говорил об этом. Тогда поступки совершаешь походя, потому что ты необычайно силен, и тебе по кайфу воплощать свою энергию в нечто большее, чем просто слова.

Я влюбился в женщину, с которой было очень трудно. Я строил крышу над головой, я строил стены, я ломал себя, я создавал себя, годами я строил. А сейчас построенное мною пустует, таковы мы.

Мое наказание и моя особенность в том, что мне всегда нужно во всем разобраться, попасть внутрь, чтобы посмотреть на ситуацию изнутри. Мне мало того, что кажется таковым, но таковым не является. И, как мне удалось понять, сколько я буду жить, столько я буду выбирать расти. Потому что моя жизнь задыхается без роста. Я чувствую себя несчастным.

Можно было не разбираться в тебе, не анализировать тебя, а слепо желать, слепо праздновать – можно было, но это уже был бы не я. Мне всегда важно было понять причину тех или иных действий. Мне важно было наказать за преступление, ибо о прощении я тогда знал только восемь букв. Как и о принятии. Просто красивые слова были, вроде бы что-то понимал, но не делал так.

Я ощутил себя Тартюфом, когда моим бестселлером про отношения между мужчиной и женщиной начали восторгаться читатели – а мы с тобой в это время шли ко дну.

Тартюф – это лицемер, ханжа, «святоша», который рассказывает, как всем нужно жить, а сам тому не следует. Мольер прекрасно создал героя. Пока я лгал себе, я находил в себе праведника. Когда я перестал лгать себе, я начал находить в себе и Тартюфа, и Уайльда, и его любовника – Бози, и Калибана, и Рорка, и Китинга, и Доминик[1], и Христа. Каждого из них я открывал в себе в разных ситуациях и в разные жизненные периоды.



Я полюбил женщину, потому что мне нужно было в тот момент реализовать свою любовь. Мне нужно было ее полюбить и принять ее любовь, я был замерзшим, потерянным, не нужным самому себе человечком.

Влюбленность тогда вдохнула в меня жизнь, я снова начал идти, я снова начал жить.

Я тогда не понимал, что не человека нужно искать, который тебя спасет, а создавать самого себя. Ибо как только человек перестанет меня наполнять, вдыхать в меня жизнь, я снова останусь тем самым не нужным самому себе человечком.

Так все и произошло.

Я не знал, что ложка обиды делает целую реку вина черной и отравленной. Я не знал, что копить обиды в себе и отравлять ими собственную жизнь и жизнь другого человека – это выбор. Можно перестать выбирать это, но трудно. Иногда кажется, что человек недостоин прощения, и тогда выбираешь сгорать заживо от обиды, оставаться на том же месте, в том самом времени, когда нанесена была рана, а не идти дальше с легкостью прощения.

Нужна смелость, чтобы прощать.





Рядом с женщиной я ощутил мир




Однажды, когда между нами с Лялей уже давно все было закончено, я написал письмо женщине, рядом с которой я почувствовал внутри себя мир. Но что-то в этом письме не так, и прочтя его, вы поймете, что именно.



«Здравствуй, мой мир (мир внутри меня – мое спокойствие, легкость и возможность плыть с той же силой, с какой я плавал до встречи с тобой). С тобой так же легко, как с людьми, которые мне нравятся, которые зажигают себя сами, которые создают себя сами, которые говорят то, что они думают, и их откровенность – это средство передачи внутреннего отклика, это желание поделиться тем, что было приобретено в результате опыта. Они не боятся чувствовать и говорить о своих чувствах.



Мне нравится твоя жажда жить, общаться, знакомиться с людьми и твоя готовность к переменам. Не думаю, что тебе легко, но знаю, что ты гордишься собой и кайфуешь от той жизни, которой выбираешь жить.



Ты обаятельна.

«Вы знаете, что такое обаяние? Умение почувствовать, как тебе говорят «да», хотя ты ни о чем не спрашивал». «Падение» Камю – это лучшее описание того состояния, когда встречаешь тебя, обнимаешь, целуешь, ты ничего не говоришь, но внутри всегда «да».



Я считал ранее, что отсутствие такого ощущения – «сгореть заживо» из-за своих чувств внутри, будучи немым и бессильным, отсутствие пламени (которое не несет энергии к созиданию, действию, а напротив – к разрушению, слабости, отсутствию жизненных сил) – это отсутствие любви, отсутствие того, что описывал Уайльд словами Анатоля Франса: «Je t’aime parce que tu m’as perdu» – «Я люблю за то, что ты погубил меня» в своем письме Робби в 1897 году, после тюрьмы и встречи со своим роковым любовником. Вдумайся в это: «Я люблю за то, что ты погубил меня».



Со всей искренностью и нежеланием тебя оскорбить заявляю, что никогда не любил тебя – если воспринимать любовь, описанную Уайльдом и Франсом, как погибель и песню страданий, ибо с тобой я никогда не страдал – и не хочу любить тебя, потому что я испытывал с тобой нечто менее болезненное, но не менее прекрасное – это мир в душе. Лишь твои обиды могли нарушить это состояние, но обиды на пустом месте не вырастают, знаю.



Я хочу сохранить этот мир внутри. Этот мир, это душевное спокойствие, это желание идти дальше с тобой внутри и тем, что мы однажды создали – это самый большой комплимент тебе. Я понимаю, возможно, куда романтичнее, когда доведен (довел себя сам рядом с человеком) до отчаяния, до трясучки, до потери возможности просыпаться и засыпать спокойно, без тревог. Это можно описывать так поэтично – «буря, весь смысл в тебе одной, лишаясь тебя – лишаешься смысла, без тебя темно, без тебя трудно». Но эта внутренняя борьба забирает все жизненные силы, высасывает все краски, которыми полон мир, все вкусы и запахи. Становишься пустым, ходячим мертвецом – невкусно, бессмысленно, но нужно непонятно зачем. Проходил, поэтично, но убийственно.

Спасибо за мир.



Бесконечно прекрасный мир. Когда внутри спокойствие, а в голове дела, которые зажигают во мне огонь, когда есть планы и цели, и еще твое тепло – это очень много. Это не любовь, но это естественное, непреднамеренное забвение адских тварей, пожирающих радость, которых я кормил своим нежеланием отпускать то, что не мое, не для меня, это другая сила.

И если твоя сила – это зажечь мир внутри того, кто дорог, значит, ты богата этим, ты делишься со мной тем, чем богата. Я подарил тебе искорку, которая превратилась (твоими силами) в готовность к переменам. Я дал то, чем был полон. Возможно, и веру. Но думаю, и без меня ты создала бы веру в себя. А вот мира мне всегда не хватало».