Однажды я спросила ее, почему он убежал, а сестра только ответила, что они жутко поссорились. Правда, она не знала, что я все видела: как она бросила в него глиняный чайник с кипятком, как кричала: «Ну иди тогда в свою столицу, в это ужасное место! Мы больше не семья!» Из-за нее старший брат убежал и умер в полном одиночестве – я точно знала, что он умер, ведь он ни разу нам не написал.
* * *
От мыслей о старшем брате на душе стало тоскливо, но жизнь в столице научила меня не зацикливаться на грустных моментах. Не зацикливаться на клейме на щеке, на том, что все смотрят на тебя и цыкают языками. Не зацикливаться на мертвом брате. Когда тебя окружает море горя, надо плыть и держать голову над водой. Никак не тонуть.
Я заперла воспоминания о брате в шкатулку до лучших времен, когда буду одна. Мне не хотелось показаться инспектору Хану угрюмой, тоскующей по дому девчонкой, я хотела впечатлить его. Я выпрямилась и села в седле поудобней.
– Проклятая духота, – пробормотал Рюн. Под пылающим жаром солнца на его одежде выступили темные пятна пота.
– Выглядишь так, будто сейчас в обморок упадешь. – В голос вернулась твердость.
Рюн слабо отмахнулся от меня и вытер лоб.
– Не говори со мной. Сил нет тебе отвечать.
Мы проехали город насквозь и направились дальше. Мимо проплывали природные пейзажи, вокруг то появлялись, то исчезали рисовые и кукурузные поля. Наконец дорога разошлась в разные стороны узенькими тропками, одна из которых вела к горе Хва. В лесной тени удушающая жара отступила, и вскоре я увидела загнутые по углам крыши храма Ёнджуса.
Имперский двор уже давно потерял интерес к буддизму. Большинство храмов стояли заброшенные, однако Ёнджуса был редким исключением.
«Король Чонджо мучился мыслью, что его отец, убитый принц Садо, бродит где-то в аду, – рассказывал мне брат. – Так что его высочество возродил Ёнджусу и перевез останки отца поближе, чтобы храм защищал его и даровал вечный покой».
Мы привязали лошадей и взобрались по гранитным ступенькам к главным воротам. Там на меня воззрились четыре статуи с глазами навыкате, а у одной из них в руках был меч, которым она вот-вот готова была сразить злобного духа. Я ускорила шаг, чтобы поскорее прошмыгнуть мимо чудовищных фигур. Мы прошли еще двое ворот, двигаясь сквозь туман на звуки пения и стук деревянных колокольчиков, но до сих пор не встретили ни одной живой души. Пение раздавалось из ниоткуда. Мы словно оказались в заброшенной деревне, где водились одни только призраки.
Наконец мы вышли к зданию, похожему на главный храм, – с массивной черепичной крышей, подпертой высокими колоннами, и резными карнизами, богато разукрашенными в синий, красный и зеленый. Внутри на полу сидели монахи с бритыми головами и пели сутру сердца, а в дальнем конце зала, скрестив ноги, подремывал ребенок в серой одежде.
– Пойдемте, не будем их тревожить, – позвал нас инспектор Хан.
Но далеко уйти мы не успели.
– Не потеряйтесь в тумане, – окликнул нас чей-то голос.
Мы обернулись и увидели на террасе небольшого ханока по соседству монаха с ниткой бус на шее.
– Вы издалека?
Рюн подбежал к террасе и поклонился монаху.
– Мы приехали из столицы, – объявил он. – Мой хозяин хотел бы кое о чем вас расспросить.
Монах оглядел инспектора Хана и после небольшой заминки произнес:
– Что ж, заходите, располагайтесь, – он потянул за латунную ручку раздвижной двери, за которой оказалась темная, продуваемая всеми ветрами комнатка. – Я пока приготовлю чай для вашего хозяина.
– Не надо, сыним[46], – вмешался инспектор Хан. – Мы ненадолго.
Монах склонил голову.
– Вы проделали такой долгий путь. Что же вы хотели узнать?
Инспектор Хан поднялся на террасу, а мы с Рюном остались во дворе.
– Сюда, кажется, часто приезжают помолиться женщины?
– Верно.
– И если им необходимо где-то на время спрятаться, вы им не отказываете?
– Будда учил состраданию ко всем живущим созданиям.
– Правда?
– Каждая встреча – это плод нашей кармы; у всего есть свои причины и последствия. А потому отвергать отчаявшихся – не самое мудрое решение, – монах скрестил руки и спрятал ладони под широкими рукавами. – Это может негативно сказаться на нашей кармической связи и вместо духовной близости даст начало вражде. Поэтому Будда считает, что к каждому новому знакомому необходимо относиться с вниманием и уважением.
– В таком случае позвольте спросить, – вполголоса произнес инспектор Хан, – не искала ли здесь приюта некая дама по имени О Ынжо?
– Это имя мне незнакомо, господин.
– Тогда следующий вопрос: может быть, на попечении монахов имеется мальчик трех лет от роду?
Уголки губ монаха напряглись, но в остальном выражение его спокойного и сдержанного лица нисколько не изменилось.
– Имеется.
– Сыним, не посчитаете ли вы за дерзость, если я попрошу вас рассказать мне об этом мальчике?
– Нисколько. Но, к сожалению, я и сам практически ничего о нем не знаю, кроме того, что он сирота.
– Совсем ничего? Даже откуда он взялся? Нам помогут и самые незначительные детали – может, они наведут нас на след.
– Уверяю вас, – продолжал настаивать монах, – я знаю о его происхождении не больше, чем о…
– Почему мать бросила его тут? – задался вопросом инспектор. На лице монаха промелькнуло удивление. – Наверное, из чувства стыда. Если незамужняя дама вдруг родит ребенка, доброму имени ее семьи придет конец.
– Вы знакомы с его матерью?
– Она умерла несколько дней назад.
Монах замер.
– Умерла?
– Ее убили.
Его брови сошлись на переносице:
– Убили!
– Мы пытаемся найти любые зацепки.
– Вы ее родственники? Или полиция? – монах окинул инспектора взглядом. – Да, вы, вероятно, из полиции. Вид у вас похожий.
– Вам ничего, случаем, не вспомнилось?
Монах заколебался, а потом признался:
– На самом деле, да, вспомнилось.
Грудь распирало от эмоций, которые так и нашептывали мне на ухо: «Невероятно!» Вслед за мужчинами я шла по помосту вокруг павильона и восхищалась тем, как умело инспектор Хан вытянул из монаха секреты. Интересно, смогу ли я когда-нибудь так же?
Мы остановились. Со своего места я могла разглядеть мальчика в храме. Он выглядел так, словно вот-вот сонно завалится вперед, но сидевший рядом монах ткнул его в бок, и мальчик тут же выпрямился. У него было светлое круглое личико.
Раздался тихий треск, и я вздрогнула. Звук доносился откуда-то сверху, с черепичной крыши, как будто что-то твердое катилось вниз, а потом упало со ската и отскочило от камней. Я отошла от Рюна и подняла упавший предмет. Это оказалась обычная галька. Сделав шаг назад, я осмотрела крышу, но увидела только листву.
– Насколько мне помнится, – говорил тем временем монах, – где-то три года назад к нам в храм приехала беременная женщина.
– Вы, случаем, не запомнили, как звали ее служанку?
– Служанку… служанку… Ёри? Чхоби? Как-то так.
– Может, Сои?
– Да, наверное, Сои.
На протяжении всего разговора инспектор Хан держался отчужденно, заложив руки за спину. Судя по всему, ему и дела не было до того, за что снова и снова цеплялся мой взгляд: подергивающийся глаз монаха, капли грязи, подозрительно часто капающие со скатов крыши, юный послушник, подметающий двор и поглядывающий в нашу сторону. На невозмутимом лице инспектора Хана не промелькнуло ни одной эмоции. Он вообще думал? По его внешнему виду невозможно было сказать, что происходит у него на уме.
Наконец он заговорил:
– А не приезжал ли к ребенку за последние три года мужчина?
Монах взглянул на юного послушника и жестом подозвал его.
– Что ж, господин… Несколько дней назад я был в Ханяне – да, я знаю, что монахам запрещено посещать столицу, – спешно начал оправдываться он, – однако у меня заболела мать.
Инспектор Хан склонил голову, веля ему не переживать об этом.
– Когда я на следующий день вернулся, мне рассказали о странном госте. – Он обернулся к послушнику с бамбуковой метлой. – Учхан, расскажи им о том странном мужчине, говорившем с нашим маленьким Минхо. Давай, не бойся.
Послушник потер нос, под которым росли жиденькие усики.
– Я в тот день просто убирал храм, – его голос надломился, словно не зная, звучать ему высоко или низко, – когда к нам зашел господин и попросил увидеть Минхо. Мальчик вообще не сильно любит незнакомцев, но этому дался. Сидел у него на руках, внимательно слушал.
– И что этот господин говорил?