Шекет возвращается в свой «додж-демон». Под водительским сиденьем в поясной кобуре у него лежит «Хеклер и Кох» 38-го калибра, модель «компакт». Он едва удерживается от жгучего желания схватить пистолет, вернуться в магазин и разрядить в старика всю обойму.

Он снова в пути. Захолустный городишко Уорм-Спрингс остался позади. Двигаясь по федеральному шоссе номер 6 в сторону городка Тонопа, Шекет увеличивает скорость до 120 миль в час, потом до 130. Его «додж» ревет, поглощая расстояние. Шекет возбужден, взбудоражен, наэлектризован. Скорость нужна ему, чтобы погасить возбуждение и успокоиться.

С его разумом что-то происходит. Это началось с тех самых пор, как он покинул Спрингвилл. В его жизни всегда был некий Дориан Перселл, которому он подчинялся. Перселл под любыми именем и фамилией, чье дерьмо он был вынужден глотать. Но то время прошло. Наконец-то он свободен и сам управляет своей жизнью. Больше над ним нет начальников. Что-то происходит с его разумом, и ему это нравится.

Через тридцать пять миль после Уорм-Спрингс, примерно в десяти милях от Тонопы, гудение в голове Шекета прекращается. Теперь можно сбросить скорость.

До границы штата осталось каких-нибудь девяносто миль. Скоро он будет в Калифорнии, на пути к прекрасной Меган.

Шекет проголодался. Вчерашний обед был дрянь дрянью. Завтрак он пропустил. Шоколадный батончик и впрямь имел вкус дерьма. Он невероятно голоден, просто жутко голоден. Как только окажется в Калифорнии, сразу остановится перекусить. Он не знает, чего бы хотел съесть. Он перебирает в мыслях разные кушанья, но ни одно не наполняет его рот слюной. Это он решит на месте.

Шоссе поднимается в Белые горы, в национальный парк Иньо. Пустые пространства остаются позади, а с ними и его прошлое со всеми ограничениями.





11


Только когда приехали работники похоронного бюро, чтобы забрать тело Дороти, Кипп спрыгнул с кровати хозяйки.

Пока людям было не до него, он быстро добрался до своей дверцы и очутился на заднем дворе.

Наступило сентябрьское утро, такое же теплое и безоблачное, как другие, словно ничего не случилось.

Он молча скулил, взывая к собратьям по Мистериуму и сообщая им о своем горе. Кипп знал: где бы они сейчас ни находились и чем бы ни занимались, они разделят его скорбь.

Их было всего восемьдесят шесть – золотистых ретриверов и лабрадор-ретриверов.

Время от времени в сообщество вливались новые члены. Все, кто входил в Мистериум, могли общаться с помощью уникальной телепатической сети, которую они называли Проводом.

Их происхождение и история оставались для них глубокой тайной, но они не теряли надежды проникнуть в нее.

Они отличались от всех других собак. Своей особенностью они наверняка были обязаны людям, поскольку только люди обладали силой менять породу животных.

Но кто это сделал? Когда? С какой целью?

И как они собрались в нескольких округах на севере и в центре Калифорнии, обуреваемые желанием разгадать тайну и смысл своего происхождения?

Провод доносил до Киппа странное бормотание, отличавшееся от обычного громкого шума в ушах.

У Киппа возникло подозрение, что этот настойчивый звук не принадлежал кому-то из новых членов Мистериума. Он вообще исходил не от собаки.

Источником звука был человек. Возможно, еще ребенок. Мальчик, едва достигший подросткового возраста.

Это было чем-то новым. Кипп прежде никогда не слышал сигналов от человека.

Опять-таки звук даже нельзя было назвать сигналом. Мальчик – если это был мальчик – вряд ли знал, что он что-то передает по Проводу.

Кипп остановился, глядя на дом, куда его принесли маленьким щенком.

Он думал, что ему будет грустно покидать этот дом. Но Дороти не стало, и дом потерял прежнюю значимость, превратившись в обычное жилище.

Когда Кипп познакомился с Дороти, ей было семьдесят три. Тогда она не жаловалась на здоровье и думала, что переживет его. А затем у нее обнаружили рак.

Кипп сторонился фасада дома, где стоял автомобиль-катафалк. Ему не хотелось видеть, как увозят тело хозяйки.

Бормочущий мальчик (если это был мальчик) жил где-то к западу от озера Тахо. Точнее, к северо-западу.

Провод можно было выключить, как люди выключали радио. Но если это сделать, чем он тогда займется? А Киппу нужно было чем-то заняться.

Для бродячего пса это будет опасное путешествие, однако Кипп был полон решимости достичь цели.

Он не боялся ловцов собак. Он был проворнее и смышленее их.

Но мир полон угроз, превосходящих опасность встречи с ловцами собак.

Кипп двинулся в путь, выбирая тихие улочки, лесные дороги, леса и луга.

Время от времени он слышал собственное горестное поскуливание. Любовь – это самое лучшее, когда она у тебя есть, и самое ужасное, когда ее у тебя отнимают.






12


В среду после полудня Меган Букмен сидела в мастерской на первом этаже и, работая над картиной, слушала «Патетическую сонату» Бетховена. Большие окна, выходившие на север, давали хорошее освещение. В мастерской пахло скипидаром, олифой и масляными красками. Меган любила эти запахи не меньше, чем аромат роз.

Живописью Меган занималась с детства. Продавать картины начала с тех пор, как окончила колледж. Прекрасные десять лет, прожитые с Джейсоном, и особенности Вуди отодвинули живопись на задний план, но она продолжала работать, оттачивая свою технику и совершенствуя мастерство.

Потом Джейсона не стало, и Меган столкнулась с перспективой растить Вуди одной. Тогда-то живопись и сделалась для нее медленным, но верным лекарством от горя, а также занятием, позволяющим без страха смотреть в будущее. После года вдовства и долгих часов в мастерской, даривших ей радость и вдохновение, Меган стала выставляться в крупной галерее, имевшей филиалы в Нью-Йорке, Бостоне, Сиэтле и Лос-Анджелесе.

Меган не увлекало модное искусство в манере Пикассо, Кандинского или Уорхола. Она предпочитала старый добрый реализм. Темой ее картин был окружающий мир, изображаемый с педантичной точностью, но с удивительным чувством композиции и потрясающим умением передавать все многообразие оттенков света, что делало волшебными и даже сверхъестественными самые обыденные сцены.

Такой подход едва ли мог снискать ей благосклонность в мире искусствоведов, зацикленных на постмодернизме и всем, что из него вытекало. Тем не менее в последние полтора года ее работы начали должным образом замечать и отмечать.

Меган одинаково равнодушно относилась к хвале и хуле критиков. Она писала картины для своего удовольствия. Ее первая жизнь закончилась, когда погиб Джейсон, и она была горячо благодарна судьбе, что открыла существование жизни после жизни. Живопись и сын доставляли ей немало радости. Все остальное, что могло принести ей будущее, она считала бонусом.

Меган предпочитала не «светить» номер своего смартфона, поэтому дома у нее был стационарный телефон. Один из аппаратов стоял в мастерской, на столике возле мольберта. Когда раздался звонок, номер звонившего ни о чем ей не сказал. И тем не менее она отложила кисть, повернулась на вращающемся стуле и сняла трубку.

– Алло.

– Это Меган? Меган Букмен?

– Я вас слушаю.

– Это Ли Шекет.

Меган не очень представляла, о чем говорить, хотя ее прекрасное настроение несколько померкло.

– Здравствуй, Ли. Как поживаешь?

– Потрясающе. Просто потрясающе, – с оттенком фанатизма произнес он. – Не на что жаловаться. Ни малейших причин. А как ты?

До знакомства с Джейсоном Меган недолгое время встречалась с Ли, однако романтизма в их отношениях не было, как, впрочем, и интимной близости. Он был обаятельным, искренним и временами даже забавным, чем-то напоминая покойного комика Робина Уильямса, но явно переигрывая. Ли отличался усердием и большими мечтами, которые были скорее очаровательно наивными, нежели претенциозными. Молодой человек, делающий карьеру и слишком поглощенный собой, чтобы заботиться о ком-то еще. Джейсону импонировали интеллект и самодисциплина Шекета, и в какой-то момент он рекомендовал друга Дориану Перселлу. С того момента Ли стал быстро подниматься по карьерной лестнице, опередив Джейсона.

– Как поживаю? Хорошо. Пишу картины, воспитываю ребенка. Да ты и сам знаешь.

– А как ребенок? У тебя же сын. Как он?

– Вуди? Прекрасно. Целиком погружен в себя.

Последний раз Меган виделась с Ли Шекетом на корпоративе. Было это восемь или девять лет назад. Когда погиб Джейсон, он не позвонил и не выразил соболезнования.

– Значит, вернулась в Пайнхейвен. Если не ошибаюсь, ты там родилась. Ты ведь родилась в Пайнхейвене?

– Да. Здесь тихо. Прекрасное место для Вуди.

– Пайнхейвен не избалован событиями. Светская жизнь обходит его стороной.

– Это мне и нравится, – ответила Меган, удивляясь, чем вызван звонок Ли и что ему понадобилось.

– Меган, а как у тебя с финансами?

Вопрос застал ее врасплох.

– В каком смысле?

– Я знаю, после гибели Джейсона Дориан был не очень-то щедр к тебе.

У Джейсона были акции корпорации, которые сделали бы их с Вуди если не богачами, то довольно состоятельными. Однако контракт приема на работу включал весьма странный пункт о наследовании, допускавший разные толкования, а Дориан был вовсе не склонен проявлять щедрость к вдове погибшего работника.

– Нам вполне хватает, – сказала Меган.

– Дориан поступил с тобой непорядочно. Он бывает твердолобым подонком. Тебе обязательно нужно было подать на него в суд.

– Его карманы намного глубже моих. Тяжба растянулась бы на годы, и еще не факт, что я бы выиграла процесс.

– Такое нельзя прощать. Джейсон наверняка посоветовал бы тебе подать в суд. Ведь Дориан отнял у тебя то, что твой муж честно заработал.

– Мне тогда было не до суда. Да и Вуди требовал внимания. Мы же не остались на улице без гроша в кармане. Я не хотела погружаться в судебное разбирательство.

– Дориан и меня кинул. Сначала этот карьерный взлет. Я очутился на самом верху и только потом понял, что он подталкивает меня к самому краю. Случись что – падать мне, а он останется чистеньким. Я уж не говорю про другие его манипуляции. Но я сумел выйти из-под его власти, и не с пустыми руками. С сотней миллионов.

Меган не знала, как реагировать на услышанное. Судя по голосу, Шекет поначалу был полон язвительной злости, а теперь просто раздувался от гордости.