122


Тибуронский дом Перселла. Добравшись до третьей – самой глубоко спрятанной из всех потайных комнат, – Дориан понял: он создавал эту комнату с подсознательным желанием позволить себе такой уровень сексуальной свободы, до которого общество еще не доросло. Здесь он допил свою водку с ароматом шоколада. Он сидел на полу, в углу комнаты без окон и придумывал желания. Его фантазия не знала границ. Лед в его стакане растаял, и он выпил сладковатую воду.

Его совсем не волновали события в Спрингвилле и Пайнхейвене. Кризис в обоих местах разрешится, как до сих пор разрешались и сходили на нет все кризисы. Для гарантии успеха нужно лишь понимать принципы работы этого мира. Единственными значимыми законами были законы природы. В мире есть хищники и добыча. Все лузеры – слабаки. С добычей понятно: эти не могут или не хотят защищаться. Но лузеры есть и среди хищников, не способных признать простой факт: единственная добродетель – это победа, а единственный порок – поражение.

Кто-то утверждал, что дуга истории привела к справедливости, но это полнейшая чепуха. Никакой справедливости нет и не было. Или была, но в ничтожном количестве. Само это слово оказалось слишком политизированным, а потому понятие справедливости постоянно менялось. Те, кто мнил себя защитником справедливости, всегда имели цену, за которую их можно было купить: деньги, престиж, толпы обожателей или самооценка. И когда Дориан давал им желаемое, каждый борец за справедливость забывал о своих идеалах.

Другое дело – правда. Вот она действительно существует, и если бы в мире нашлось побольше желающих узнать суть вещей, если бы их была не горстка упертых борцов за истину, а бóльшая часть человечества, тогда Дориану пришлось бы туго. Но такого никогда не случится.

Заповедник раскованности – вот для чего строился тибуронский дворец. Здесь Дориан мог позволить себе все. В данный момент он решил позволить себе вторую порцию выпивки. Вернувшись в кухню, он сделает взрослый вариант фруктового льда, смешав водку двух сортов – с ароматом ванили и апельсина.

Он покинул потайную комнату, закрыл восьмисотфунтовую дверь, потом дверь в хранилище самых ценных книг, после чего спустился на первый этаж.

Справа, у входа в потайной коридор за библиотекой, находилась дверь, замаскированная под громадное зеркало в раме, занимавшее всю стену от пола до потолка. Дверь была открыта. Дориана это удивило, поскольку он имел привычку закрывать за собой каждую дверь даже в потайном пространстве.

Он вышел в коридор, вернул громадное зеркало на место и подошел к другой двери, что вела в библиотеку.

Он произнес «Охус-Бохус», и дверь открылась. Выйдя, Дориан произнес латинскую фразу: «Hoc est corpus meum», после чего часть книжного стеллажа бесшумно встала на место, словно там и не было никакой двери.

Круто. Этот дом никогда ему не наскучит.

Пройдя в кухню, отделанную белым кварцитом, Дориан бросил в стакан колотый лед и принялся наливать в равных пропорциях водку выбранных сортов – с ароматом ванили и апельсина. И тут его нос учуял какой-то другой запах, отличавшийся от двух упомянутых. Неприятный, не столько раздражающий, сколько странный. Пахло не химией, но и не гнилью, и не экскрементами. Запах был чем-то похож на тот, что он учуял в библиотеке, только сильнее.

Дориан обошел всю просторную кухню. Он открывал шкафы и выдвигал ящики, пытаясь найти место, откуда исходил запах, но тот играл с ним в прятки, то исчезая, то снова появляясь. Подойдя к двери кладовой, он в нерешительности остановился: а что, если там на полу валяется дохлая крыса?

Нет. Такое просто невозможно. Тибуронский дворец строился слишком надежно и был недосягаем для грызунов.

Дориан открыл дверь кладовой. Сенсорный датчик мгновенно включил свет. В замкнутом пространстве зловоние ощущалось сильнее, но оно быстро рассеялось, словно причина перестала существовать. Дориан придирчиво осмотрел полки с продуктами, не обнаружив ничего подозрительного.

Запах полностью исчез. Ноздри Дориана больше ничего не улавливали.

Пожав плечами, он вернулся на кухонный островок и закончил готовить взрослый вариант фруктового льда.





123


Края штор то и дело озарялись вспышками молний. Гремел гром. По крыше барабанил дождь.

Ну и денек они сегодня прожили. Вот и вечер наступил.

Кипп не ревновал мальчика к другим собакам.

Вуди оставался в гостиной, где на полу в пластиковых наручниках лежали трое из четверых убийц.

Убийцы совсем не интересовали мальчика.

Он наслаждался общением с собаками.

Шутил с ними и разговаривал телепатически.

Все собаки сразу же полюбили Вуди. Он вызывал у них восхищение.

Первый человек, способный общаться по Проводу.

Возбужденные, обрадованные тем, что все кончилось благополучно, члены Мистериума и их человеческие спутники разбрелись по всему первому этажу.

Только одна дверь была для них закрыта – дверь кабинета Меган.

Там Родченко выворачивался наизнанку, выбалтывая Бену, Меган, Карсону и Розе все, что знал.

Кипп сидел рядом, сурово смотрел на него и постоянно рычал, скаля зубы.

Обливаясь потом, словно кабинет был сауной, Родченко боялся, что Кипп откусит ему мужские причиндалы.

Как-то один пес уже пытался это сделать.

Наверняка у пса была на то серьезная причина.


Родченко вызвался рассказать все и без введения препаратов.

Однако Бен ему не поверил.

Зная, какая доза тиопентала и других компонентов «русского коктейля» необходима, Бен ввел их Родченко.

Слова изливались из бандита, как лава из Везувия.

На каждый вопрос он отвечал дольше и подробнее, чем требовалось.

Он отвечал даже на незаданные вопросы.

Он изобличал себя, своих подельников и множество других людей, включая Александра Гордиуса.

Благодаря досье Вуди все уже знали, что Гордиус – это Дориан Перселл.

Меган все это записывала.

Запись она отправила по электронной почте Роджеру Остину, другу покойной Дороти, ставшему адвокатом Розы Леон.

Бен проник в Темную Паутину, войдя на сайт «Атропос и компании».

Следуя подсказкам Родченко, он вошел в компьютерную систему и скачал на флешку все данные.

Копия данных также была отправлена Роджеру Остину.

Адвокату придется подумать над тем, как облечь все это, включая и данные из досье Вуди, в убедительное доказательство вины Перселла.

Это будет нелегким делом, но совершенно необходимым.

Когда вся информация попадет к надежному человеку во властных структурах, необходимо сделать так, чтобы от данных не тянулось ни одной ниточки к Вуди или Меган.

Причиной такой скрытности был Мистериум.

Если четверо убийц более не представляли угрозы, то их дальнейшая судьба была проблематична.

Опять-таки из-за Мистериума, существование которого пока еще рано раскрывать.

– Положение затруднительное, – сказал Бен, – но выход есть. И он менее рискованный, чем может показаться.





124


В роскошном игровом зале тибуронского дворца стояли сорок шесть автоматов для пинбола. Здесь были представлены машины всех периодов эволюции игры. Дориан предпочитал играть, когда были включены все автоматы. Панели, перемигивающиеся разноцветными огоньками, и музыка, сопровождающая игру, оживляли зал, придавая ему сходство с настоящим залом игровых автоматов где-нибудь в парке аттракционов или на набережной. Поэтому, едва войдя в зал, он щелкнул выключателем у двери и включил все сорок шесть машин.

Где-то на середине зала он решил начать с обалденной машины фирмы «Готлиб» под названием «Дом с привидениями». Мальчишками они с Хаскеллом Ладлоу были непревзойденными игроками на таких машинах. Глубокий игровой стол имел три уровня: второй этаж, первый и подвал. Машина была снабжена восемью лопатками и изобиловала пандусами и тайными проходами для шарика, так что иногда невозможно было угадать, откуда он появится. В отличие от парка аттракционов здешние автоматы не требовали перед игрой бросить в щель несколько монет. Минут через десять к Дориану вернулись все прежние навыки, словно в последний раз он играл только вчера.

Одно из правил успешной жизни Дориана Перселла звучало так: чем бы ты ни занимался, будь то строительство гигантской технологической компании, окучивание любовницы, уничтожение и разорение конкурента или игра в пинбол, нужно делать это как главное дело твоей жизни, словно от этого зависит вся твоя жизнь. Он склонился над «Домом с привидениями», полный решимости превзойти свой предыдущий рекорд, зафиксированный машиной: 1 340 000 очков. Он двигал лопатками с непринужденностью профессионала, с впечатляющим изяществом великого пианиста. Он играл, подключив язык тела, радуясь каждому промежуточному успеху и проклиная каждый упущенный шанс с таким жаром, что на стекло, покрывавшее игровой стол, летели брызги слюны.

В зале гремела музыка, лязгали лопаточки, звенели колокольчики и раздавались иные сопроводительные звуки, не считая его собственных возгласов, ибо все его внимание сосредоточилось на желании выиграть. Поэтому Дориан не отреагировал на «Охуса-Бохуса» – первоначальную форму «фокуса-покуса», посчитав хриплый голос одним из многочисленных пугающих звуковых эффектов автомата. Его сосредоточенность начала давать сбой, лишь когда он постепенно осознал, что вновь ощущает зловоние, источник которого не смог отыскать ни в библиотеке, ни на кухне. Один из шариков ускользнул от его внимания и провалился в дыру с надписью «Прощай». Почти сразу же он потерял второй шарик. Нет, сегодня явно не тот день, когда он сумеет превзойти свой прошлый высокий показатель. Вместе с этой мыслью вдруг появилось обостренное ощущение зловония, ставшего намного сильнее, чем прежде. В зале он был не один.

Обернувшись, Дориан увидел в трех футах от себя… Ли Шекета. Пока дворец строился, Шекет побывал тут трижды. Перселл с гордостью показывал ему тибуронское чудо. Но Шекет, которого он видел сейчас, чудовищно изменился. Кожу генерального директора «Рефайн» покрывали волдыри и гноящиеся раны, на лице появились чешуйчатые островки. Веки Шекета были красными и воспаленными, а выпученные глаза наводили на мысль о чудовищном внутричерепном давлении. Дориана поразили его бледные губы. Нет, не бледные. Белые. Шелушащиеся и белые, как мука, словно на них попал едкий порошок и сжег естественный цвет.

– Дориан, – замогильным басом произнес Шекет.

«Дом с привидениями» находился у Дориана за спиной. Нужно взять вправо, выскользнуть из-под досягаемости Шекета и бежать к выходу из зала. Едва ли Шекет – точнее, существо, бывшее когда-то Шекетом, – сможет быстро бегать. Только не в таком состоянии. Дориан выпутается, как всегда выпутывался из негативных последствий своих действий. Убежит, запрется в одной из потайных комнат и вызовет подмогу. Нужно лишь сделать обманное движение, будто он поворачивает налево, а самому метнуться вправо и бежать.

Но Дориан не мог пошевелиться. Его мышцы были парализованы. Его тело окаменело.

– Дориан, я преображаюсь. Видишь, как я преображаюсь?

Дориана Перселла парализовал не только ужас перед этим существом, но и нечто другое. Где-то на задворках разума маячила перспектива чего-то более страшного, чему он не мог подобрать названия. А может, не решался назвать, боясь, что название превратит перспективу в реальность.

– Я становлюсь королем хищников, – сказал Шекет.

Он улыбнулся и облизал зубы. Язык у него был таким же белым, как губы, а зубы чем-то перепачканы. Между зубами серели застрявшие комки. Выдыхаемый воздух нес затхлость и зловоние. В мозгу Дориана вибрировала мысль, которую он пытался и никак не мог подавить. Вдруг ему не суждено значительно раздвинуть привычные границы человеческой жизни и прожить сотни лет? Вдруг он не станет первым трансгуманистом с необычайно развитым интеллектом и необыкновенными способностями? Что, если он умрет, как до него умирали миллиарды? Сжившись с убеждением, что мир не сможет его исторгнуть, он сейчас был парализован сознанием своей смертности.

Когда Шекет схватил его за руки, Дориан наконец-то стряхнул с себя оцепенение. Он отбивался, но чувствовал, что это умирающее существо отнюдь не так слабо, как он думал. Наоборот, оно обладало нечеловеческой силой. Гной, сочившийся из ран на руках Ли Шекета, был отвратительным, потенциально заразным и настолько липким, что пропитал рубашку Дориана, приклеив ткань к коже. Он почувствовал, как что-то впилось ему в бицепсы. Чем яростнее он вырывался, тем крепче становилась хватка Шекета. Дориан предпринял еще одну, самую отчаянную попытку высвободиться и почувствовал, как внутри рвутся мышечные волокна. Его крик боли и ужаса вызвал очередную улыбку Шекета, произнесшего:

– Я преобразился.