Вуди вошел в гостиную, и сердце Меган возликовало. Она надеялась, что сын достаточно оправился от своего сумрачного состояния и теперь поставит на место хотя бы часть опрокинутых фотографий. Вуди приблизился к роялю. Меган снова заиграла «Лунную реку». Он лишь стоял и слушал. Лицо у него было сонное.

Окончив играть и тихо закрыв крышку, Меган спросила:

– Дорогой, зачем ты перевернул эти снимки? – Вуди посмотрел на опрокинутые рамки и нахмурился. – Знаю, ты до сих пор скучаешь по отцу. Я тоже по нему скучаю, очень скучаю. И всегда буду скучать. Он был лучшим из мужчин, какие мне встречались. – Вуди смотрел на нее и продолжал хмуриться, но его глаза и лицо оставались непроницаемыми. – Можно убрать папины фотографии, но это не убережет тебя от болезненных воспоминаний. Твой отец продолжает жить в этих снимках и в нашей памяти. Мы храним его в наших сердцах, где он будет жить всегда. Это лучший способ принять случившееся. Понимаешь, дорогой?

Сын хмуро кивнул. Когда Меган предложила вместе поднять рамки с фотографиями, он вышел из гостиной.

Звать его обратно было бесполезно. Причина такого поведения Вуди крылась не в невнимательности или непослушании. Он был узником своего состояния и каждое событие понимал и истолковывал по-своему. Для Меган его логика оставалась недосягаемой.

Вполне вероятно, что, когда они пообедают и Меган займется мытьем посуды, Вуди пойдет в гостиную и вернет рамки в прежнее положение. Такая задержка с выполнением ее просьб случалась довольно часто, словно Меган говорила на иностранном языке и произнесенные ею фразы требовали утомительного перевода.

Она последовала за сыном в коридор и потом в кухню. Придя туда, Вуди сел на стул, на котором прежде сидела Меган, и взял ее книгу. Стараясь не выронить закладку, он начал читать с первой страницы.

Роман вполне годился для семейного чтения, и потому Меган не стала забирать книгу, а лишь сказала:

– Сегодня у нас будет поздний обед, зато очень вкусный.

Прежде чем достать из холодильника морковь с цветной капустой и поставить их разогреваться, Меган налила себе второй бокал каберне. Взяв другой такой же бокал, она налила туда малиново-виноградный сок, немного разбавив его газировкой «Спарклинг айс». Коктейль для Вуди.





41


Шекет стоит на верхней ступеньке лестницы, прислонившись спиной к стене коридора. Он видит, как мальчишка, а затем и очаровательная мать этого ничтожества покидают гостиную. Слыша их односторонний разговор, он задается вопросом, не страдает ли Меган легкой формой умственного расстройства. Ну, родила немого идиота, у которого дефектный мозг. Так зачем же говорить с ним так, будто он все понимает и в любой момент может ответить? За свою убогую жизнь этот недомерок не произнес ни слова.

Легкий скрип вращающейся двери подсказывает Шекету: они вошли в кухню. Тогда он спускается вниз, неслышно, словно Чеширский кот. Не хватает лишь улыбки. Его по-прежнему будоражит собственное преображение. И не только. Ноздри улавливают слабый запах влажной вагины, оставленный Меган. От предвкушения его рот наполняется слюной, которую он слизывает с уголков губ.

Шекет заходит в гостиную. Его улыбка тускнеет, когда он вспоминает слова, сказанные Меган об этом вероломном ничтожестве Джейсоне. Одна фраза особенно возмущает Шекета: «Он был лучшим из мужчин, какие мне встречались».

Возможно, у этой шлюхи была куча мужчин, но она никогда по-настоящему не знала Ли Шекета. Никогда не впускала его в свои врата и не давала ему шанса доказать, что он способен удовлетворить ее так, как не смог бы ни один мужчина в мире.

Вскоре все изменится.

Подойдя к роялю, он смотрит на опрокинутые серебряные рамки. Берет одну, переворачивает и глядит на фото Меган и Джейсона: снимок добычи и вора, горячей суки и вероломного мерзавца.

Его первым импульсом было швырнуть рамку на пол, раздавить защитное стекло, а со стеклом и все дорогие Меган воспоминания. Он вправе это сделать, ведь Меган со своим поганым муженьком точно так же раздавила надежды Шекета.

Но она услышит шум и прибежит проверять, что перечеркнет его замысел. Гостиная – не то место, где Шекет намерен раскрыть Меган ее будущее. И еще слишком рано. Побывав в ее постели и взнуздав себя фантазиями о наслаждениях с ней, Шекет твердо решил, что их встреча произойдет именно там. Он проскользнет под одеяло и разбудит Меган, овладев ею. В темноте, ошеломленная случившимся, она будет недоумевать, кто это оказался на ней и подарил изумительное наслаждение. А он, теперь способный видеть в темноте, будет наблюдать, как шок и испуг Меган быстро сменятся восторгом. Ее красивые ноги обовьют его, чтобы он вошел еще глубже. Археи – не бактерии, и потому изменения, которые миллиарды этих микроскопических тварей произвели в нем и продолжают производить, невозможно передать другому, как вирус гриппа. Но если новая генетическая информация, проникшая в него, проникла и в его сперму, он оплодотворит Меган и она родит ребенка, превосходящего всех детей так же, как Ли Шекет нынче превосходит всех людей.

Шекет раздумал давить стекла на фотографиях. Вместо этого он отгибает язычки на задних стенках рамок, вынимает тонкие картонные подложки, а затем и сами фотографии. Один за другим он вынимает из рамок все девять снимков.

Ему хочется запихнуть снимки между керамическими бревнами газового камина, в котором он их сожжет. Но затем решает найти им лучшее применение. Сложив их пополам, он запихивает фотографии в задний карман джинсов. Ночью, когда он окажется на Меган, если она его отвергнет, если попытается сопротивляться, станет насмехаться и оскорблять его, если предпочтет мертвого мужа и сына-идиота новой жизни с Шекетом, он изобьет ее до бесчувствия, а потом скомкает фотографии и будет запихивать ей в глотку, пока она не подавится насмерть своей драгоценной семейкой.





42


Холодные, белые дымчатые массы лениво двигались сквозь вечернюю тьму, словно плечи и бедра полубесформенных существ из кошмарного сна. Все свидетельствовало о том, что привычный мир испарился. Не было ни деревьев, ни строений, ни встречных машин. Возможно, и асфальта под колесами машины Розы Леон тоже не было. Из тумана ненадолго выплыл дорожный знак, но эмалированная поверхность была пуста. Казалось, все населенные пункты исчезли вместе с растворяющимся миром. Ледяной свет фар упирался в стену тумана, находящуюся на расстоянии нескольких футов.

Из этого грязно-серого молока появился призрак, отбрасывающий на землю всполохи красного света. Роза еще сбросила скорость. Фигура, спешившая к ней, обрела очертания: это был полицейский из дорожного патруля, расставлявший светящиеся указатели. Вскоре впереди появилось нечто вроде загадочной белесой туманности. Еще через какое-то время туманность стала распадаться на отдельные источники белого, красного и синего света: лучи рассеянного света, мигающие указатели и вращающиеся мигалки. Казалось, на шоссе приземлился громадный инопланетный корабль. Роза увидела вереницу скопившихся машин. Выяснилось, что полосы шоссе заблокированы восемнадцатиколесной фурой, сложившейся пополам, покореженным «седаном» и внедорожником, опрокинувшимся набок. Помимо них, дорогу перегораживали полицейские машины и одна машина «скорой помощи». Все они плавали в густом тумане, словно обломки корабля в туманных морских водах.

Экран GPS-навигатора сообщал Розе, что она находится севернее Микс-Бэя и южнее городка Тахома. В ясную погоду при отсутствии пробок она бы добралась до цели за двадцать минут. В нынешних условиях ей придется проторчать здесь не один час.

Она проверила «Пайдфайндер» на смартфоне Дороти. Кипп по-прежнему находился в пределах Олимпик-Виллидж.

Может, ей стоит развернуться и поехать назад, к южному берегу озера, пересечь границу с Невадой и, двигаясь вдоль восточного и северного берегов, вернуться на шоссе 89 в Тахо-Сити? Оттуда до Олимпик-Виллидж всего какие-нибудь две мили. Но где гарантия, что со стороны Невады туман меньше? И потом, при обилии казино движение в тех местах явно интенсивнее.

Роза решила не дергаться и ждать. Быть может, дорожная служба откроет проезд раньше, чем она думает. И Кипп, быть может, благополучно переночует там, где он сейчас.

Несмотря на тяжелую жизнь, Роза не была склонна к тревожности, а лучшим способом преодоления неприятностей считала позитивное мышление и упорный труд. Дурные предчувствия, не говоря уже о разыгравшейся тревоге, отвлекали сердце и разум и только мешали в любом деле. Однако судьба Киппа была для Розы делом первостатейной важности, а его благополучие – ее святой обязанностью. Если пес погиб или оказался в тяжелой ситуации, из которой ему не выбраться, она подведет не только его, но и Дороти. И не только их. Если с этим замечательным ретривером что-то случится… Роза окажется виновной в чем-то очень большом, чему она не находила определения. У нее возникло странное ощущение: подвести Киппа было равнозначно тому, что она подведет все человечество и каким-то образом поставит под удар судьбу всего мира. Роза не преувеличивала значимость своей персоны. Совсем наоборот. Однако неопределенность судьбы Киппа с каждой минутой давила на нее все сильнее. И пока она ждала, окруженная морем тумана, ее все больше терзало беспокойство.





43



Доев десерт, Вуди поднялся, подошел к стулу матери и встал там, опустив голову. Так он выражал желание вернуться в свою комнату. Этот жест был одновременно благодарностью за еду и пожеланием спокойной ночи.

Продолжая сидеть, Меган взяла его правую руку, поднесла к губам и поцеловала. Затем притянула сына к себе, поцеловав в лоб и щеку.

Эмоциональная замкнутость не позволяла Вуди ответить таким же поцелуем, но ему нравилось, когда его целуют. Меган не расставалась с надеждой, что невидимое хранилище Вуди, полное нерастраченных поцелуев и непроизнесенных слов, однажды распахнется, и тогда она услышит, как сын любит ее, и ощутит его губы на своей щеке.

Держа его руку в ладонях, Меган сказала:

– Дорогой, ты самый лучший мальчик. Ты это знаешь? – Вуди не всегда показывал, что слышит материнские слова. Порою он вообще никак не реагировал. Но сейчас он покачал головой. – Самый лучший, – упрямо повторила Меган. – Так оно и есть. Ты лучший мальчик, каким только можешь быть, и я знаю, как усердно ты стараешься. Я люблю тебя, Вудро Юджин Букмен.

Смущение Вуди было вполне осязаемым. Он по-прежнему смотрел в пол и покусывал нижнюю губу.

– Ты почистишь зубы, сначала зубной щеткой, затем зубной нитью. Щеткой только две минуты. Как бы тебе ни хотелось чистить их десять или двадцать минут – только две. – Вуди кивнул. – Я потом загляну к тебе поправить одеяло и убедиться, что с тобой все в порядке.

Меган разжала руки. Вуди пошел к вертящейся двери. Не вприпрыжку, не поскакал на одной ноге, что было бы вполне свойственно одиннадцатилетнему мальчишке с избытком энергии. Он тяжело ступал, словно маленький старичок. Вуди был не просто маленьким, уязвимым пленником особенности своего развития. Он был гением с высоким коэффициентом интеллекта. Цепи аутизма сковывали его, сдерживали его многообещающий потенциал. Чтобы не расстраиваться, Меган не позволяла себе думать о том, какую подавленность испытывает Вуди.

Встав, она подошла к пульту возле задней двери. Давая Вуди свободу перемещения по дому, Меган перевела сигнализацию в домашний режим, включив датчики дверей, большинства окон и все сенсоры, реагирующие на битье стекол. Выключенными остались только датчики движения. Окна второго этажа, куда было трудно добраться с земли или с крыши крыльца, вообще не были снабжены сигнализацией.





44


Вуди переоделся в пижаму и отправился в ванную, где чистил зубы ровно две минуты. Затем настал черед зубной нити. Особенно тщательно он водил ею вокруг зубов с пересаженной десенной тканью, доставшейся ему от мертвеца.

В этом не было ничего пугающего. Человек, пожертвовавший десенную ткань, тогда был еще жив. Или его семья распорядилась взять эту ткань сразу же после его смерти. Если распоряжение исходило от родственников покойного, Вуди надеялся, что эти люди не явятся сюда и не захотят сфотографироваться с ним, поскольку у него во рту находилась часть десны их любимого родственника. Имени донора он не знал. Возможно, и родственники покойного тоже не знали имени Вуди, но они всегда могли обратиться в суд и навести справки. Суды были непредсказуемыми, поскольку в них заседали люди. В жизни хватало поводов для беспокойства, но люди являлись главным источником проблем. Особенно тогда, когда сам страдаешь нарушениями в развитии, как Вуди. Многие люди вызывали у него замешательство. Если бы они что-то знали о нем, то тоже пришли бы в замешательство. Но отнюдь не каждый человек вызывал замешательство. Некоторые вызывали еще и страх. От таких исходил едва уловимый запах. Вуди не мог описать этот запах, зато умел распознать. Он кое-что читал об этом и знал, что многие собаки способны отличать по запаху экстремальные случаи шизофрении и психопатологии со склонностью к убийству. Возможно, ему что-то перепало от собак. Когда рядом оказывалось много людей, желавших пообщаться с ним, не важно – пугающих или просто вызывающих замешательство, ему хотелось закричать и кричать, заткнув уши, до тех пор, пока они не разбегутся. Но закричать он не мог, как не мог сказать, чтобы оставили его в покое. Вместо этого Вуди получал убийственную головную боль и становился таким нервным, что не мог думать. Иногда он чувствовал тошноту. Казалось, все содержимое желудка и кишечника вот-вот выплеснется наружу. Вуди ужасало, что он вдруг может начать пукать как пулемет. Пуканье вызывало у него самое большое замешательство, превосходя даже необходимость фотографироваться с внезапно появившимися родственниками донора десенной ткани.

Покончив с чисткой зубов, Вуди погасил в ванной свет и вернулся в комнату. Некоторое время он стоял, глядя на компьютер. Затем, приняв решение, заполз под стол и снова присоединил к системному ящику все кабели. Плохие люди из Темной Паутины не сумели его засечь. Он больше никогда не сунется на их сайт.

На столе лежал его отчет «Сыновняя месть: добросовестно собранные доказательства чудовищных злодеяний». Вуди хотел отдать отчет маме, но потом с ним случился неприятный эпизод, заставивший его удалиться в Драконий замок.

Утром он первым делом отнесет отчет в кухню и положит на стол.

Вуди вспомнились слова, появившиеся на экране монитора, когда он увяз в Темной Паутине: «ОПЯТЬ ТЫ». Потом: «ТЫ НЕ АЛЕКСАНДР ГОРДИУС». И наконец: «МЫ ТЕБЯ НАЙДЕМ».

Последняя фраза была блефом. Они никак не могли проследить его сигнал, особенно после стольких мер предосторожности.

И тем не менее Вуди знал, что не сможет заснуть. Сделав из подушек подобие спинки, он сел в кровати и стал читать роман Патрика О’Брайена о морских приключениях в далеком восемнадцатом веке. Воодушевляющее повествование о мужестве, чести и несгибаемой верности. Вуди восхищался этими качествами и считал их важными, однако сомневался, что они когда-нибудь у него появятся, учитывая, каким недоразумением он является. Но книги рассказывали о жизни, показывали пример. Это было одной из главных причин его любви к чтению. К тому же ему нравились остросюжетные истории. По той же причине, боясь уподобиться героям, Вуди не притрагивался к романам о вампирах, оборотнях и зомби.





45


Вымыв и вытерев посуду, Меган позволила себе в дополнение к двум выпитым бокалам еще полбокала. Она сидела за кухонным столом, потягивая каберне и читая роман.

Ближе к ночи подул северо-западный ветер, наполнив темноту шепотами и стонами. Время от времени со стороны заднего крыльца доносились звуки, похожие на негромкие шаги. Но это был не злоумышленник, а всего лишь одно из кресел-качалок, которое под порывами ветра ударялось о стену дома. Ветер раскачивал и корзинку с ползучей фуксией; цепь терлась о крюк, вызывая скрежет, похожий на звуки пилы, вгрызающейся в кость.

Звуки внутри дома порой намекали на присутствие незваного гостя: призрачные шаги, скрип дверей. Но все это были вполне обычные звуки, какие издает дом. Ночная тишина делала их более слышимыми. Правда, сейчас дом сопротивлялся напору природной стихии.

В первые недели после гибели Джейсона, когда Меган с Вуди переехали в предместье Пайнхейвена, здешние ночи не казались ей романтичными, как в юности. В лучшем случае темнота приносила с собой ощущение чужеродности, словно природа знала о жизни Меган в большом городе и мстила за то, что она предала родные края. А в худшем… ночи казались ей полными неведомых угроз, ибо со времен ее детства мир деградировал повсюду и округ Пайнхейвен не был исключением. Воображение рисовало ей целую галерею отвратительных типов, от содержателей подпольных лабораторий по изготовлению синтетических наркотиков до угрюмых одиночек, свихнувшихся на ожидании конца света. Последние прятались в лесной глуши, а ночью подходили к дому и следили за нею из-за деревьев. Несколько месяцев подряд Меган еще до заката плотно зашторивала все окна и опускала жалюзи.

Но местные жители встретили ее и сына очень радушно, и через какое-то время к Меган вернулось прежнее радостное и спокойное восприятие этих мест. Теперь ночной лес уже не казался ей притоном дегенератов, а темнота приносила с собой лишь звезды и луну – полную или серповидную. Дом на отшибе, общество сына, за всю жизнь не произнесшего ни слова… Другая женщина лишь острее ощутила бы свою вдовью участь и одиночество. Для Меган жизнь здесь стала не одиночеством, а уединением, позволявшим размышлять и заглядывать в глубь себя. Это помогло ей принять потерю и обрести мир в душе, на что в ином месте ей бы понадобилось намного больше времени.

Меган дочитала главу, допила вино, после чего закрыла книгу и ополоснула бокал.

Она обошла первый этаж, перепроверяя замки и выключая свет. Заглянув в гостиную, она потянулась к настенному выключателю и вдруг заметила, что серебряные рамки фотографий уже не лежат на крышке рояля, как прежде. Сейчас все они стояли, повернутые в сторону рояльного табурета, чтобы, играя, она могла смотреть на снимки. Значит, по пути к себе Вуди зашел в гостиную. Но обычно рамки были повернуты в сторону пространства гостиной. Ничего, утром она вернет их в прежнее положение. Сейчас ей было достаточно знать, что Вуди услышал ее слова и согласился с ними, поняв, как важно хранить в сердце память об отце.

Меган погасила свет в гостиной.

Засов на входной двери был задвинут.

На пульте сигнализации под словом «домашний режим» горел красный сигнал. Оба пульта были идентичны. Третий находился в спальне Меган.

Решив почитать перед сном, она забрала книгу с собой и поднялась на второй этаж.

Ветер здесь неистовствовал сильнее, чем внизу. Он гремел полоской кровельной жести – возможно, это был отошедший фланец искрогасителя над трубой. Ветер завывал в пустых желобах и водосточных трубах, молотил невидимыми кулаками по оконным стеклам, заставлял глухо скрипеть чердачные балки, перекладины и ригельные стропила. Наверное, так скрипели переборки парусного корабля, застигнутого бурей.

Тихо постучавшись в дверь комнаты Вуди, Меган вошла. На тумбочке горела лампа. Сын спал, но не лежа, а сидя, окруженный подушками, с раскрытой книгой на коленях.