Люди глупы. Богатые тоже будут сопротивляться.
Опять презумпция, что у богатых больше силы, чем у бедных!
Да.
Но нет ли здесь некого системного сопротивления изменениям, когда все законы, требующиеся для их осуществления, переплетены друг с другом настолько, что узел очень трудно распутать?
Именно.
Можно сказать, что сами деньги будут сопротивляться переменам. Очевидно, сопротивление переменам носит буквально системный, встроенный характер!
Запоры – жестокая штука. Иногда приходится подолгу сидеть на горшке и тужиться.
Метко схвачено! Такова суть истории нашего десятилетия. Или целого века.
Только одного?
Очень хлесткий образ истории.
Зато когда дерьмо наконец покидает организм, наступает колоссальное облегчение.
Несомненно! Пожалуй, пора подвести итог недели. Настало время спустить штаны. Всех, кто нас слушает, приглашаю на следующей неделе в то же время.
Одной недели, пожалуй, не хватит.
39
Давос – одна из моих любимых тусовок. Там в конце января каждый год проводится встреча Всемирного экономического форума. ВЭФ рекламируют как международное собрание решал, «негосударственных элит», которые съезжаются, чтобы похвалить друг друга и обсудить планы лучшего будущего, в первую очередь, лучшего будущего для самих элит. Их еще иногда называют «давосским человеком», новоявленным видом Homo sapiens, на 80 % мужского пола и, среди прочих атрибутов, относящегося к верхнему одному проценту по уровню богатства. И это правда! Что и делает тусовку грандиозной. Правда, многие считают ее снулой, несмотря на отличные напитки. Несколько лет назад в углу даже был замечен Мик Джеггер, в одиночестве танцующий под звуки музыкального автомата – ему, видите ли, стало скучно. Большинство гостей, однако, довольны уже одним присутствием и возможностью показаться на людях.
Давосская встреча продолжается семь дней, хотя не все приезжают на целую неделю. Две с половиной тысячи бизнесменов и политиков с небольшой прослойкой шоуменов – вот откуда взялся Джеггер. Днем проходят заседания по группам интересов и продолжительные обеды. Обсуждаются все насущные проблемы – множество вариаций на тему управления стадом во все более беспокойном мире и помощи тем, кто больше всех нуждается. Филантропия инкорпорейтед! Грандиозными усилиями доля женщин, говорят, была доведена с шести до двадцати четырех процентов, организаторы поздравили себя с прогрессом и пообещали продолжить работу над вопросом, который не так просто решить, ведь большинство богатых людей и политических лидеров, по стечению обстоятельств, мужчины. Джеггер, возможно, еще и поэтому заскучал.
Расходы на охрану делят между собой организаторы, швейцарский кантон Граубюнден и федеральное правительство Швейцарии. Кое-кто в Швейцарии критикует эти траты; с другой стороны, если хозяева мира избирают местом ежегодных встреч Швейцарию, то это лишь помогает поддерживать ее загадочную репутацию самой богатой страны планеты вопреки тому, что репутация эта ни на чем не основана. Ну, если только на красоте Альп и мозговитости местного народца, однако насчет и того, и другого у меня есть серьезные сомнения. Зовите меня «давосским скептиком».
Раньше здесь случались протесты, но теперь все тихо. В город сложно попасть, оборонять его нетрудно. Вдобавок конференция все меньше считается важным событием – подумаешь, кучка богатеев собралась потусоваться. Что есть истинная правда, отвечаю я. Поэтому протестов практически не бывает. Это, как потом говорили, предоставило удобную возможность.
На той конкретной встрече мы едва успели собраться вместе и приступить к серьезным занятиям – еде, питью и разговорам, – как вдруг выключился свет и мы все оказались в кромешной темноте. «Генераторы, – весело вскричали мы. – Включите долбаные генераторы!»
Не тут-то было. Старая охрана куда-то подевалась, вместо нее мы увидели новых охранников в масках, они охраняли нас совершенно в другом смысле. Все стали говорить, что за херня, – охрана не обращала внимания; попытались выйти наружу – не пускают. Все двери заперты. Весь город перекрыт. Через несколько часов стало известно, что противотанковые надолбы, которые устанавливались сто лет назад против нацистского или советского вторжения, напоминающие гигантские акульи зубы, вновь выросли на дорогах в долине и на соседних перевалах. Даже альпийские горные тропы, ведущие в долину, временно потеряли проходимость, потому что их залили мгновенно застывающим пенобетоном. Новая охрана нас скорее сторожила, чем охраняла. На все вопросы – молчок. В воздухе над головой с гудением кружили дроны. Ходили слухи, что они немедленно скапливались вокруг пытавшихся прорваться вертолетов, заставляя их отворачивать назад, и даже вызвали несколько аварий.
– Наконец-то хоть что-то интересное, – заметил кто-то. Большинство, впрочем, подумало: «Не слишком ли?»
Через динамики передали, что нам не причинят вреда и что нас через неделю отпустят на все четыре стороны. Нам сказали, что захвачено лишь расписание событий, а не мы сами, хотя это, как мы сразу же возразили, было явной неправдой. По сути, возражать было некому – все охранники носили каски с очками и не реагировали на нас вообще, если только на них не нападали, а в таких случаях ответ был решительным и неприятным, как в новостях о демонстрациях протеста. Дубинки, перцовый аэрозоль и одиночная комната, чтобы охладить пыл. Народ перестал рыпаться. Громкоговорители на наши возражения тоже не отвечали.
Потом начали отказывать удобства. Первой перестала работать канализация, нам пришлось импровизировать, придумывать систему, где и как облегчаться. Жалкий Давос! Ничего не оставалось, как ходить в лесочек. В городе после нас осталось немало кучек дерьма, однако мы быстро выкрутились и придумали систему импровизированных отхожих мест.
Потом перестала течь вода из кранов, что, признаться, нас напугало. Посрать можно и в лесу, а вот пить один виски невозможно, хотя некоторые пытались. Иных устраивало потреблять влагу в виде вина, по четыре сотни за бутылку. Вина у нас было завались. Выяснилось, что по городу по выложенным камнем каналам бегут два альпийских ручья – кое-где в подземных коридорах, а кое-где в глубоких открытых каналах; мы нашли ведра и пили воду из этих ручьев, иногда кипятили, иногда нет. На вид вода была чистая. Пару часов назад еще была снегом.
Еду приносили в коробках, нам также разрешали самим готовить в городе. Мы справились и с этим, чем очень гордились. Не сидеть же все время на месте. Среди нас нашлись превосходные повара.
На третий день на площади были оставлены поддоны с химическими туалетами, мы их собрали и установили в санузлах, открыв последние для пользования, хотя водопровод по-прежнему не работал. Наступило в прямом смысле облегчение, потому что теперь мы могли облегчаться почти в привычной манере, пусть и в мерзких условиях. Как на фестивале в Вудстоке, только без музыки.
Воду включили на четвертые сутки, коробки с едой стали поступать регулярно. В свободное от готовки и уборки время нас приглашали посетить так называемый лагерь перевоспитания. Видимо, нас похитили маоисты, потому что только маоисты наивно верят в силу пропагандистских лекций. Слова отскакивали от нас как горох и даже служили источником веселья. Свое образование мы уже получили и знали, что к чему.
Воспитательные материалы, которыми нас потчевали, заслужили всеобщую отрицательную оценку. Столько штампов! Сначала крутили фильмы о голодающих в бедных странах. Съемка, конечно, велась не в концлагере, однако кадры живых взрослых и детей немного его напоминали. Фильм выглядел как самый длинный в мире рекламный ролик благотворительного общества. Мы свистели и отпускали язвительные реплики, однако две с половиной тысячи самых успешных людей планеты добились своего статуса не путем дурацких оскорблений. Иногда требовались и применялись навыки дипломатии. Кроме того, мы были уверены, что нас тайком снимают, чтобы потом сделать какое-нибудь перевоспитательное реалити-шоу. Поэтому мы в основном сидели, смотрели эту комедию и перешептывались, как зрители в кинотеатре.
Тем не менее картина того, как до сих пор живут самые бедные люди планеты, действовала отрезвляюще. Все равно что перенестись на машине времени в двенадцатый век. То, что мы сами были лишены туалетов с проточной водой и немного голодали, несомненно, усиливало эффект, хотя все прекрасно понимали, что такое обращение было задумано именно в целях их бессмысленного мероприятия, своеобразного курса терапии отвращения.
Временами на экране появлялась статистика; презентации «PowerPoint» – истинное наказание. Десятая доля процента населения Земли владела половиной богатства человечества, то есть мы – ура! У половины всех ныне живущих людей нет никаких активов помимо их собственной потенциальной рабочей силы, ослабленной плохими здоровьем и образованием, которого слишком мало. Обвинять нас в грехах капитализма неправильно, втолковывали мы этим не слушающим скучным людям; если бы не капитализм, то все восемь миллиардов были бы нищими! Ну да ладно. Появлялись все новые цифры, графики, повторяясь, но ни к чему не обязывая. Скучающие, сонные, осоловевшие, мы пытались сообразить, какая идеологическая или этническая группа заварила эту кашу. А чего стоила озвучка! То грустная музыка, то веселенькая, невообразимо навязчивые мотивы, призванные навсегда засесть в мозгах, трагически депрессивные мелодии, точно похоронный марш, проигрываемый на одной трети нормальной скорости.
Стресс из-за отсутствия удобств и просмотра презентаций «PowerPoint» начал действовать нам на нервы, мы стояли на пороге перехода к образу жизни «Повелителя мух». Я предложил нашим закатать губу и пойти на компромисс, воспринимать все это как некий отпуск, кемпинг на полном обеспечении, кому какое дело до этого дерьма? Оказалось, что многим было не все равно.
Это же коммунисты, посыпались возражения. «Ну и что, – сказал я. – Мы сидим в чертовом коммуняцком лагере перевоспитания, эту историю мы еще много лет будем рассказывать в барах».
Финалом пропаганды стала длинная лекция, разъясняющая, что мировой порядок приносит пользу одним элитам, да и тем осталось недолго жировать. Германский голос за экраном, который многим из нас напомнил Вернера Херцога, констатировал, что мы попросту хищнически эксплуатируем «жизненный мир». Я даже не усомнился, что Вернер мог согласиться в этом поучаствовать и что в немецкое понятие «жизненный мир»[9] успели вложить реальный смысл. Знатоки немецкого среди нас вволю поиздевались над дубовым английским Херцога, переводя обратно на немецкий образчики вроде Ich bin zu herzerschrocken! Ich bin rechtsmüde! Ich habe grossen Flughafenverspätungsschmerz![10] Последнюю фразу несведущим в германистике объяснили как «великую тоску из-за опоздания в аэропорт» – словосочетание, достойное включения в любой современный язык.
Целый час фильма был посвящен юным отпрыскам богатых родителей. Эти молодые люди – либо истово оправдывающиеся, либо дерзко высокомерные – представляли собой унылое зрелище. Наверняка их специально выбирали – чем отвратительнее, тем лучше; народ вокруг меня бормотал: «Мои дети ни фига не такие». Однако по мере появления все новых портретов убогих, злых, надменных детишек аудитория притихла, стало ясно, что у некоторых экранных нытиков в зале есть настоящие родители. Статистические диаграммы, отражавшие состояние богатых детей, тоже внушали уныние. Если сложить вместе все разные антидепрессанты, которыми они себя пичкали, в итоге получалось, что на них подсели больше ста процентов отпрысков. Притянуто за уши, но все равно депрессняк.
Еще один график отслеживал уровень личного счастья в зависимости от приобретенного богатства. Как и многое на этой неделе, да и вообще в жизни, график оказался еще одной чертовой колоколообразной кривой. Из него видно, что бедность делает людей несчастными, – тоже мне новость! Достигнув адекватного уровня, люди быстро становятся счастливее, потом, на уровне дохода высшего среднего класса, того самого, который хотят получать все ученые («Видно, учились на своих же графиках», – мрачно бормотнул чувак рядом, похоже, намекая, что либо исследования, либо система вознаграждения, а может, и то и другое сфальсифицированы), наступает пик счастья. Затем, по мере накопления богатства, уровень счастья снижается. Не до уровня бедноты, однако заметно ниже пикового среднего значения. Этот средний доход – зона максимального уюта, счастливая середина, ха-ха, или так, по крайней мере, утверждали операторы «PowerPoint», мы же лишь со знанием дела покачивали головой. Статистика способна «доказать» что угодно, но не в силах победить простую истину: «больше» означает «лучше». Саундтрек включал в себя песенки типа «Все, что тебе нужно, – это любовь» и «Любовь не купишь», сдабривая шоу дурацкой мудростью «битлов».
На этом этапе постановка начала нас раздражать. Почему все так затянулось? Куда пропала долбаная швейцарская полиция? Уж не участвует ли она в этом балагане? Может быть, это чисто швейцарская идейка типа Красного Креста?
В конце фильма о неравенстве доходов голос за кадром произнес: «Вы давосские заложники. Вас привлекли к операции «Давос в осаде». Что вы теперь будете делать? Нам интересно увидеть, как вы проживете остаток своей жизни».
На этом наше заключение окончилось. Дроны, висевшие у нас над головой, улетели, охранники в касках исчезли.
Поняв это, мы обрадовались, стали убеждать друг друга, что промывание мозгов закончилось полным провалом, к чему неизбежно приводят левацкие воззрения, за которые на великом рынке идей не дают и ломаного гроша. Нас будто перенесли на машине времени в 1917-й, 1848-й или 1793 год, хотя среди нас мало кто знал, почему эти года упоминали те из нас, кто имел ученую степень по истории. 1848-й – серьезно?
Под громкое улюлюканье наконец прибыла швейцарская полиция. «Интерполу» было приказано разыскать преступников, на правительство Швейцарии обрушился шквал критики в купе с судебными исками о личном ущербе и нравственных страданиях. Они изо всех сил оборонялись, утверждая, что это – новая форма взятия заложников, не имеющая прецедентов, и поэтому ее невозможно было предугадать и заранее выстроить защиту. Новая форма! К тому же никто из нас не умер, даже толком не пострадал, разве только в моральном плане. Сколько критики было вылито на наш образ жизни! Однако все мы давно научились игнорировать подобные выкрики, собаки лают – караван идет, и наш караван постарался сняться с места как можно быстрее. Дома мы мгновенно приобрели статус знаменитостей, возможностей рассказать о своих приключениях хватило бы до конца жизни. Некоторые пошли этим путем, другие привычно погрузились в уютную анонимность. Лично я решил снять стресс на Таити.
Как, спросите, эта затея повлияла на реальный мир? Да никак! Так что идите на хер!
40
Парадокс Джевонса постулирует, что усиление эффективности использования какого-либо ресурса увеличивает, а не уменьшает объем его потребления. Уильям Стэнли Джевонс написал об этом в 1865 году, ссылаясь на историю использования угля; как только появилась паровая машина Уатта, резко увеличившая экономичность сжигания угля и выход энергии, потребление угля намного превысило первоначальное сокращение объемов, требовавшихся для поддержания деятельности до появления усовершенствований.
Эффект отдачи можно смягчить лишь регулированием повышенного объема потребления, вызванного более эффективным методом, за счет дополнительных факторов – принудительного реинвестирования, налогов, нормативных требований. Так утверждается в книгах по экономике.
Парадокс Джевонса заметен на примере всех технологических улучшений. Лучшее соотношение километража на литр бензина – больше километров пробега. Повышается скорость компьютерных вычислений – человек дольше сидит за компьютером. И так до бесконечности. На данном этапе наивно полагать, что технологические новации сами по себе уменьшат последствия стремления к росту и сократят нагрузку на биосферу. Тем не менее многие до сих пор сохраняют это наивное представление.
Данному пробелу в современном мышлении сопутствует, подчеркивая его, предпосылка, что эффективность якобы всегда полезна. Разумеется, эффективность – это мера, придуманная для описания результатов некого процесса, загодя признанного полезным, так что в некотором роде это почти тавтология, однако первое и второе можно отделить друг от друга, ибо они не тождественны. Изучение исторических записей и несложные опыты типа reductio ad absurdum или доведения до абсурда наподобие «Скромного предложения» Джонатана Свифта наглядно демонстрируют, что эффективность способна причинять людям вред. То же самое приложимо и к парадоксу Джевонса, да только экономической науке не достает гибкости, чтобы признать эту простую истину, из-за чего труды по экономике постоянно характеризуют эффективность как нечто изначально полезное, а неэффективность считают синонимом плохой или некачественной работы. Однако свидетельства говорят о том, что эффективность – и неэффективность – бывает как полезной, так и вредной. Примеры привести нетрудно, но мы поручим эту задачу читателю, достаточно указать несколько элементарных отправных точек для размышлений: профилактическая медицина экономит массу будущих затрат на лечение и представляет собой полезную эффективность. Поедание лишних детей (как в «Скромном предложении» Свифта) – вредная эффективность. Любой ущерб, причиняемый другим людям ради получения прибыли, – это вред независимо от степени эффективности. Использование слишком большого автомобиля для поездки из пункта А в пункт Б – вредная неэффективность, и таких примеров очень много. Сохранение слепых рукавов реки в затопляемой пойме – полезная неэффективность. Примерам несть числа, и в анализе глобальных ситуаций должны учитываться все четыре категории.
При этом принцип, направляющий все эти размышления, зачастую упускается из виду, хотя должен быть их интегральной частью – мы должны делать все, что служит предотвращению массового вымирания. Общий принцип действия похож на этику землепользования Олдо Леопольда: «Полезно то, что полезно для земли». В нашем нынешнем положении принцип можно сформулировать как «полезно то, что полезно для биосферы». В свете этого принципа многие виды эффективности быстро обнаружат себя как глубоко деструктивные, а многие виды неэффективности окажутся неожиданно жизнеутверждающими. Если что-либо противится изменениям, возвращается к исходному состоянию, оно должно считаться неэффективным. Мы нуждаемся в таком подходе по определению.
Вся сфера и дисциплина экономической науки, которые обслуживают планирование и оправдание действий общества, буквально напичканы упущениями, противоречиями, логическими изъянами, а главное – фальшивыми аксиомами и целями. Необходимо навести в них порядок. Для этого надо копнуть поглубже и перестроить всю сферу экономической мысли. Если принять к сведению, что экономика есть метод оптимизации различных объективных функций в зависимости от существующих ограничений, то содержание «объективных функций» придется заново пересмотреть. Решения должны быть продиктованы не функцией прибыли, а функцией благополучия биосферы. Упор в исследованиях предстоит перенести из чисто экономической сферы в сферу политэкономии, это – первый шаг к возвращению экономике статуса науки. Ради чего мы выполняем то или иное действие? Какой результат мы хотим получить? Что справедливо, а что нет? Как наилучшим образом организовать совместную жизнь на планете?
Современная экономическая наука пока не дала ответ ни на один из этих вопросов. Да и с чего бы? Разве вы спрашиваете у калькулятора, в чем смысл вашей жизни? Нет. Эту задачу приходится решать самостоятельно.
41
На двенадцатый год непрерывной засухи в нашем городе кончилась вода. Нас, конечно, предупреждали, но даже во время засухи иногда выпадает дождь; с помощью природоохранных мер, вспашки земли под пар, строительства новых водохранилищ, прокладки трубопроводов к дальним водоразделам, бурения глубоких артезианских скважин и прочих подобных усилий нам до сих пор удавалось выкручиваться. И это само по себе внушило нам мысль, что так будет всегда. Однако в сентябре произошло землетрясение – достаточно сильное, чтобы что-то нарушить в подземном водоносном слое. Очень быстро все колодцы и скважины пересохли, водохранилища опустели еще раньше, вода перестала поступать по трубам с соседних водоразделов. 11 сентября 2034 года из кранов не упало ни капли.
В нашем городе живет около миллиона человек. Примерно треть населения переехала в город за последние десять лет и обитала в шалашах из картонных коробок в холмистых западных районах. Отчасти это тоже было вызвано засухой. Люди там и до того жили без водопровода, покупая воду столитровыми бочками или просто банками и кувшинами. Остальные горожане, разумеется, жили в домах и привыкли, что вода течет из крана. Так что в тот день наибольший шок испытали именно те, кто жил в домах; для бедняков ничего не изменилось, разве что воды стало невозможно достать вообще, даже за деньги.
В нашей части мира без воды можно протянуть от силы несколько дней. Наверное, дело обстоит точно так же и в других местах. Прекращение водоснабжения, несмотря на все предупреждения и приготовления, застало людей врасплох.
Естественно, поднялась паника. Естественно, все начали делать запасы. Да только запасать было нечего! Многие набрали полную ванную, однако надолго такого запаса не хватило. Люди кинулись к городской реке – она давно иссякла, русло было суше обычного. Толпа окружила общественные здания – футбольный стадион, дом правительства и так далее. Надо было что-то решать.
С опреснительных станций на побережье прибыли автоцистерны. Из глубины страны пришел конвой, в нем тоже были цистерны и передвижные установки, сосущие воду прямо из воздуха, даже такого сухого, как наш. При десяти процентах влажности кожа воспринимает воздух как песок, но даже в таком воздухе еще есть влага. Повезло.
Все понимали: нужен порядок. Можно было пробиться с кулаками в голову очереди, да только какой от этого прок? Отбирать нечего, остатки воды в городе охраняли военные. Армия и полиция вышли на улицы в полном составе. Они собирали людей на стадионы и в крытые сборные пункты вроде спортзалов, библиотек и разного рода актовых залов, выстраивали очереди, воду туда доставляли автоцистерны под усиленной охраной. Оставалось приготовить посуду, дождаться очереди, получить рацион и начать его экономить.
Все зависело от бесперебойной работы системы. Если она откажет, всем наступит конец: не от того, так от другого, не от жажды, так от междоусобиц. Это хорошо понимали все, кроме последних безумцев. Такие всегда найдутся, однако перевес – примерно сто к одному – был на нашей стороне. Если кто-то устраивал бучу, беспорядки быстро подавляла полиция. Остальным же приходилось только верить, что общество нас не оставит в беде. Никто не был в этом уверен. Однако либо система, либо смерть. Поэтому мы собирались в местах, объявленных по радио, в интернете или просто на улице, и ждали своей очереди.
Воду продолжали завозить грузовым транспортом и добывать из воздуха машинами. Когда все население собирается в нескольких местах, сразу становится видно, как нас много. Сплошь незнакомые лица. Сколько в миллионном городе у человека наберется знакомых… сотня? Плюс еще сотен пять примелькавшихся лиц, в крайнем случае – тысяча. Достаточно прийти на заполненный футбольный стадион, где всем приходится вставать в очередь с кувшинами в руках или на тележках – вода удивительно тяжела, – как сразу увидишь, что вокруг незнакомцы. Есть горстка друзей, своего рода семья, но их страшно мало, и они затерялись в толпе по своим делам. Люди, конечно, ходили за водой вместе со знакомыми. Чтобы защититься от безумцев, если у кого-то сдадут нервы, или чего еще. Однако конфликты происходили редко. Всем было так страшно, что люди вели себя как подобает. С друзьями мы ходили скорее за компанию. Потому что видеть, что ты живешь среди чужаков, очень неуютно.
Но ведь они твои сограждане!.. Это несколько умеряет отчаяние, все-таки сограждане реальны и вызывают реальные чувства.
Однажды, когда мы стояли в очереди за водой – немытые, страдающие от жажды и полные тревог, моя подруга Шарлотта, чья обычная язвительная манера изъясняться превратилась в бесшабашно-веселую и где-то даже радостную, указала на людей, стоящих перед нами в очереди, и заявила: «Помнишь слова Маргарет Тэтчер? Такой вещи, как общество, не существует!»
Мы громко рассмеялись. Пару минут смеялись безо всякого удержу. «Маргарет Тэтчер пусть идет на хер», – сказал я, отдышавшись. И сегодня могу повторить: пусть Маргарет Тэтчер идет на хер, а с ней вместе любой кретин, кто думает так же, как она. Я всех их мог бы пригласить в место, где они либо проглотили бы свои слова, либо сдохли от жажды. Ибо, когда в кранах кончается вода, общество становится очень даже реальным. Масса вонючих, немытых, встревоженных сограждан – несомненно, общество. Общество – вопрос жизни и смерти, большинство людей это видят, а те, кто отрицает, – тупые ублюдки. И я говорю это прямо. Невежественные остолопы. За подобную глупость не грех сажать в тюрьму.
На двадцать первые сутки кризиса, 4 октября, пошел дождь. Не влажная дымка, которая часто бывает осенью, а настоящая гроза. Ох, как мы собирали эту дождевую воду! Дождь лил на голову каждого в отдельности и гражданское общество в целом; кажется, до русла реки не добралось и не покинуло пределы города ни капли влаги. Мы всю ее собрали. И мы, разумеется, плясали от счастья. Получился настоящий карнавал. Хотя понимали: это не окончательное решение – где там! Согласно прогнозам, засуха не закончилась, и у нас по-прежнему не было настоящего плана, но все-таки мы танцевали под дождем.