Про водород, кстати, это мне Сашка поведала, когда агитировала купить какой-то жутко полезный и столь же дорогой водородный генератор.
– Молекула газа водорода – самая маленькая во вселенной, она проникает в любые части тела и снижает оксидативный стресс, поэтому эффективность ее как антиоксиданта выше, чем у других микроэлементов и любых витаминов! – вдохновенно вещала дочь, косясь в какую-то распечатку из интернета.
А я не то чтобы ей не поверила, просто денег на эту покупку не выделила. Сказала строго:
– Кому позарез нужен водородный генератор – тот пусть копит на него из собственных блогерских заработков!
И, собственно, на этом тема была закрыта.
– Свидетель Мазилина Ольга Львовна!
Я неохотно возвращаюсь к делу «Кобылкина против организаторов конкурса».
Свидетель Мазилина – пожилая дама в узких брючках и переливчатой шелковой блузе. Заплетенные в косу седые волосы и огромные фиолетовые очки делают ее похожей на стрекозу.
Ольга Львовна – бывший заместитель директора уже не существующего Театра моды Станислава Волкова.
– Сотни! Сотни показов состоялись на легендарном подиуме демонстрационного зала Дома моды! – с придыханием говорит она. – Ведь именно наш Славочка первым в России начал театрализованный показ коллекций одежды! А вы! – Она поворачивается туда, где сидит Дионисий Маврученков и гневно трясет головой. – Вы, неумелые и неблагодарные, не взяли и крохи из великого наследия!
– По существу, пожалуйста, – прошу я, потому что знаю таких памятливых бабушек – ревнительниц славного прошлого.
У нас во дворе самая удобная лавочка у подъезда именно ими и занята. Мимо не пройдешь, чтобы не услышать, как нынче все плохо, а вот в былые времена и молодежь демонстрировала хорошее воспитание, и дети меньше шумели, и собаки без причины не лаяли, и трава была зеленее, и солнце жарче…
– Показ моделей – это совсем не то, что они провели! – Ольга Львовна поворачивается ко мне. – Демонстрация костюмов должна быть театрализованной! С сюжетом, развивающимся как драма или пародия! Это же не просто прогулка по подиуму походкой от бедра, «восьмеркой», широкими шагами, с ногами внахлест! – Она явно передразнивает эксперта Брюквина.
Суровая бабуля! Не хотела бы я жить в том доме, на лавочке у которого она сидит.
– Правильная демонстрация одежды – это искусство, до которого вы явно не доросли! – Ольга Львовна снова клеймит позором Маврученкова. – Это нечто совершенно особенное – своеобразный синтетический жанр, сочетающий драматургию, режиссуру, актерскую игру, музыку! А у вас на этом вашем конкурсе всего одна модель, я сейчас говорю про девочку Кобылкину, попыталась хотя бы приблизиться к высокому образцу, так вы ее засудили, ничтожества!
– Я попрошу без оскорблений! – морщится Маврученков.
– Какие оскорбления? Это констатация факта! – фыркает Мазилина. – Есть великие, а есть ничтожные, так, увы, устроена жизнь. Великий модельер при помощи аллегорий рассказывает о своем понимании Жизни, Красоты и Гармонии – все с большой буквы, заметьте. В процессе показа он поднимает зрителя над обыденной суетой, вовлекая его в атмосферу праздника. А вы? Вы кого-то приподняли над низменной суетой? Или, наоборот, всех нас в нее вовлекли? – Ольга Львовна кивает на зал.
– Вот жжет бабуся! – доносится с задних рядов восторженный возглас.
– Ольга Львовна! – взвивается с места Маврученков. – Только потому, что на этот раз вас не позвали в жюри…
– Сядь, Дениска! – рявкает на него Мазилина, и я понимаю, что эти двое хорошо знакомы. – Я б в это твое жюри и не пошла, очень мне нужно позориться на старости лет.
Она высокомерно отворачивается от «Дениски» и с достоинством сообщает мне:
– Это не конкурс был, а чистая профанация. У меня все.
На поле происходит замена, но сеанс разоблачений продолжается.
– Я сразу о главном: это был не клен! – заявляет свидетель Востров Иван Андреевич – кандидат сельскохозяйственных наук, доцент кафедры ботаники и экологии Московского государственного университета. У него в руке желтый лист с подола платья Изабель Кобылкиной. – Это большая ошибка. Основным материалом конкурсного костюма заявлены листья клена, однако это вовсе не они!
– Это чушь! – горячо выкрикивает мама Кобылкина.
– Это платан! – так же жарко возражает ей ученый ботаник.
И пускается в многословные объяснения:
– Платан кленолистный, он же Platanus acerifolia hybrida, первый экземпляр которого, по мнению многих ученых мира, возник от случайного или преднамеренного скрещивания платана западного и платана восточного в Англии. Благодаря своей выносливости и высокой экологической пластичности в течение XVIII века этот вид широко распространился на территории Европы. Сейчас платан кленолистный широко культивируется от Средиземноморья до побережья Северного моря в Евразии, а также на Североамериканском материке в США и Мексике и на Австралийском материке. Превосходит по выносливости, морозостойкости, быстроте роста, легкости размножения оба родительских вида. Растет даже в задымленном и пыльном воздухе больших городов, выносит без ущерба довольно суровые зимы… На взгляд неспециалиста он действительно похож на клен, но это совсем другое дерево!
– Не клен ты мой опавший? Не клен заледенелый? – ехидно уточняет папа Карапетян. – Вах!
– Платан кленолистный – дерево высотой до сорока метров, крона у него низкая и широкая, раскидистая, с повисающими нижними ветвями, ствол часто сильно разветвленный. А листья! – Востров повышает голос и поднимает желтый лист высоко над головой. – Листья у Platanus acerifolia hybrida чаще всего пятилопастные, в основе широкосердцевидные, длиной пятнадцать-семнадцать сантиметров, шириной восемнадцать-двадцать, расположены очередно. Они кожистые, зеленые, сверху гладкие. Осенью – коричнево-зеленые или желтые! А алыми они вообще не бывают, для платья их просто покрасили!
Ботаник машет своим листом, как флажком, и повторяет:
– Это не клен! Это кленолистный платан – совсем другое дерево!
– А про платан у вас песен нет, да? – язвительно интересуется Гамлет Карапетян у мамы Кобылкиной. – Как жаль, вай ме!
А мне, признаться, вовсе не жаль – я тихо радуюсь, что все свидетели уже дали свои показания. Еще чуть-чуть – послушаем финальные речи истца и ответчика, – и можно будет заканчивать это шоу.
Правда, я еще не понимаю, какое вынесу решение. Надо думать.
Тук-тук-тук!
Под осторожный стук дверь зала суда приоткрывается, и в нее заглядывает пожилой мужчина – мне видны его седые волосы.
– Простите, а можно мне? – спрашивает он. – Я хочу сказать… То есть показать… Я могу быть свидетелем?
– Кто вы?
– Пархомов, Сергей Петрович Пархомов, я был в жюри этого конкурса…
Я жестом приглашаю его в зал.
Сергей Петрович выходит вперед.
– Не собирался ничего говорить, думал только подойти узнать, что тут решили, – произносит он, будто извиняясь. Вынув из нагрудного кармана рубашки платочек, вытирает вспотевший лоб. – Да уж… Не ожидал я такого…
Самовыдвиженцу в свидетели Пархомову за семьдесят, но выглядит он как стильный юноша: костюм песочного цвета, бледно-голубая рубашка, модная стрижка с подбритыми висками, худощавая фигура – элегантный Сергей Петрович как будто сам только что с подиума сошел.
– Я портной, – говорит он, – меня позвали в жюри, потому что я спец по костюмам. Когда-то крокодилом был, крупняком… это наш портновский сленг, простите! Я брюки шил, пиджаки. В шестидесятом пришел в Дом моделей – с небольшим еще стажем, но уже с шестым разрядом, и меня сразу взяли в экспериментальный цех. Это было такое особое подразделение, в нем работали и теоретики моды, и художники, которые новые силуэты создавали, и закройщики, а я вот отвечал за пошив моделей. А главным художником у нас был Станислав Волков, совсем еще тогда молодой, а уже руководитель…
Чувствуется, что Пархомов в отличие от других свидетелей не готовил свою речь, он говорит сбивчиво – то ли на ходу собирается с мыслями, то ли не решается подступиться к главному. Я его не тороплю: мне интересно.
Зал тоже замер и ловит каждое слово Сергея Петровича. По лицам представителей сторон видно, что никто не понимает, чего ждать от этого спонтанного выступления.
– Тогда идеи витали в воздухе, – говорит Пархомов. – Слава делал великолепные эскизы, в них угадывалось что-то от Сен-Лорана и Валентино, но это не было заимствованием. Такой синхронный полет фантазии… Жаль, что на фабриках, где шили по эскизам наших модельеров, все очень сильно упрощали… А вот все советские ателье высших разрядов шили по технологии бесклеевого костюма, вам известно, что это такое?
Сергей Петрович обводит вопрошающим взглядом зал и вздыхает:
– Нет, конечно, откуда вам… Теперь почти все в ширпотреб одеваются. А в СССР в былые времена носили «индивидуальные» костюмы, и шили их исключительно вручную, а это абсолютное качество… Нынче, много лет спустя, эта утерянная технология вернулась к нам в Россию из Италии, и я вот снова шью… Но это к делу не относится. – Свидетель одергивает на себе безупречного кроя пиджак, собирается и говорит строже: – Я поставил более высокую оценку костюму Карапетян, потому что там полностью ручной труд. Я смотрел, даже щупал, изучал – крой строго по меркам. А у Кобылкиной – по лекалам и преимущественно машинная работа, а это уже второй разряд.
Кобылкины тихо ропщут, Карапетяны мажорно гудят.
Сергей Петрович щелчком сбивает с рукава невидимую пушинку и продолжает:
– Я это говорю, чтобы было понятно: я голосовал за Карапетян не потому, что меня об этом просили…
– А вас просили? – тут же спрашивает юрист Кобылкиных.
– Меня не просили, – с достоинством отвечает свидетель и усмехается. – И не надо было просить, я этому господину там, в курилке, сразу сказал: отличный костюм у Карины, загляденье просто! И вот когда тут стали намекать, что три голоса за Карину Карапетян покупные, мол, с Маврученковым, Пархомовым и Песоцким папа девочки за сигареткой договорился, я был очень возмущен таким предположением.
Он тяжело вздыхает, ерошит свои короткие волосы и, наконец, признается:
– Теперь я снова возмущен, но уже совсем другим. Похоже, я старый дурак.
Свидетель замолкает.
Я, так и не уловив смысла сделанного заявления, прошу его объясниться.
– Тут перерыв был, я на улицу выходил подышать, освежиться, а там как раз рекламный щит меняли. Одну картинку сняли, другую поставили, вы не видели? В окошко не смотрели? – спрашивает Сергей Петрович.
Люди в зале, кто сидит ближе к окнам, привстают, чтобы выглянуть на улицу.
– Афишу театрального спектакля повесили, – объясняет Пархомов. – Красивую! Там Вера Песоцкая в черном кудрявом парике и белой тоге с золотой вышивкой. Тога, конечно, смешная, автор костюма историю моды не знает: у древних греков был совершенный тип драпированного наряда, подчеркивающий гармонию тренированного тела и одежды, динамизм и свободу движений, скрывающий недостатки фигуры. И ритм, расположение и форма складок, драпировок диктовались основной архитектурной формой эпохи – каннелированной колонной дорического ордера, а у Песоцкой защипы на плечах и рюши на груди! – Сергей Петрович смеется, мотает головой, вытирает выступившую в уголке глаза слезинку. – Рюши у древних греков, это же надо…
Я не очень понимаю, при чем тут греки с рюшами или без них, но терпеливо жду, и мое терпение вознаграждается.
– Но боги с ними, с рюшами, – говорит Пархомов. – У псевдогреческой Песоцкой на афише ожерелье. Весьма приметное, в своем роде единственное, такое раз увидешь – не забудешь. Вот я и не забыл: это то самое ожерелье в виде винограда из оникса, которое было частью конкурсного костюма Карины Карапетян!
– Вот же идиотка! – звучно шлепает себя по лбу расстроенный Маврученков.
– Не деньгами, значит. Ожерельем купили! – резюмирует очень довольная мама Кобылкина.
В театре в этот момент объявили бы: «Занавес!» – и закончили представление.
В современном театре, не в древнегреческом: там занавеса не было.
Здесь, в зале суда, комедия абсурда тоже заканчивается.
Опираясь на свидетельские показания, я имею основания полагать, что решение конкурсной комиссии было несправедливым и необъективным, поскольку принималось предвзято.
Но максимум, что я могу сделать в этой ситуации, – аннулировать своим решением результаты состязания и предложить организаторам провести конкурс повторно.
– И не жалко тебе девочек? Чокнутые родители опять потащат их участвовать в новом конкурсе. – После суда Натка дождалась меня в холле. – Зачем было предлагать провести его повторно?
– Эта рекомендация необязательна к исполнению. Подержи-ка. – Я сунула сестре в руки свою сумку, чтобы застегнуть пальто и закутаться в шарф: на улице мело, свежую афишу с актрисой Песоцкой в неправильной тоге и злополучном ожерелье занесло уже по самые рюши. – И вообще, я не могу влиять на судьбу чужих девочек. Кстати, а где наш мальчик?
– Да, где же наш мальчик? Арсе-ений!
– Молекула газа водорода – самая маленькая во вселенной, она проникает в любые части тела и снижает оксидативный стресс, поэтому эффективность ее как антиоксиданта выше, чем у других микроэлементов и любых витаминов! – вдохновенно вещала дочь, косясь в какую-то распечатку из интернета.
А я не то чтобы ей не поверила, просто денег на эту покупку не выделила. Сказала строго:
– Кому позарез нужен водородный генератор – тот пусть копит на него из собственных блогерских заработков!
И, собственно, на этом тема была закрыта.
– Свидетель Мазилина Ольга Львовна!
Я неохотно возвращаюсь к делу «Кобылкина против организаторов конкурса».
Свидетель Мазилина – пожилая дама в узких брючках и переливчатой шелковой блузе. Заплетенные в косу седые волосы и огромные фиолетовые очки делают ее похожей на стрекозу.
Ольга Львовна – бывший заместитель директора уже не существующего Театра моды Станислава Волкова.
– Сотни! Сотни показов состоялись на легендарном подиуме демонстрационного зала Дома моды! – с придыханием говорит она. – Ведь именно наш Славочка первым в России начал театрализованный показ коллекций одежды! А вы! – Она поворачивается туда, где сидит Дионисий Маврученков и гневно трясет головой. – Вы, неумелые и неблагодарные, не взяли и крохи из великого наследия!
– По существу, пожалуйста, – прошу я, потому что знаю таких памятливых бабушек – ревнительниц славного прошлого.
У нас во дворе самая удобная лавочка у подъезда именно ими и занята. Мимо не пройдешь, чтобы не услышать, как нынче все плохо, а вот в былые времена и молодежь демонстрировала хорошее воспитание, и дети меньше шумели, и собаки без причины не лаяли, и трава была зеленее, и солнце жарче…
– Показ моделей – это совсем не то, что они провели! – Ольга Львовна поворачивается ко мне. – Демонстрация костюмов должна быть театрализованной! С сюжетом, развивающимся как драма или пародия! Это же не просто прогулка по подиуму походкой от бедра, «восьмеркой», широкими шагами, с ногами внахлест! – Она явно передразнивает эксперта Брюквина.
Суровая бабуля! Не хотела бы я жить в том доме, на лавочке у которого она сидит.
– Правильная демонстрация одежды – это искусство, до которого вы явно не доросли! – Ольга Львовна снова клеймит позором Маврученкова. – Это нечто совершенно особенное – своеобразный синтетический жанр, сочетающий драматургию, режиссуру, актерскую игру, музыку! А у вас на этом вашем конкурсе всего одна модель, я сейчас говорю про девочку Кобылкину, попыталась хотя бы приблизиться к высокому образцу, так вы ее засудили, ничтожества!
– Я попрошу без оскорблений! – морщится Маврученков.
– Какие оскорбления? Это констатация факта! – фыркает Мазилина. – Есть великие, а есть ничтожные, так, увы, устроена жизнь. Великий модельер при помощи аллегорий рассказывает о своем понимании Жизни, Красоты и Гармонии – все с большой буквы, заметьте. В процессе показа он поднимает зрителя над обыденной суетой, вовлекая его в атмосферу праздника. А вы? Вы кого-то приподняли над низменной суетой? Или, наоборот, всех нас в нее вовлекли? – Ольга Львовна кивает на зал.
– Вот жжет бабуся! – доносится с задних рядов восторженный возглас.
– Ольга Львовна! – взвивается с места Маврученков. – Только потому, что на этот раз вас не позвали в жюри…
– Сядь, Дениска! – рявкает на него Мазилина, и я понимаю, что эти двое хорошо знакомы. – Я б в это твое жюри и не пошла, очень мне нужно позориться на старости лет.
Она высокомерно отворачивается от «Дениски» и с достоинством сообщает мне:
– Это не конкурс был, а чистая профанация. У меня все.
На поле происходит замена, но сеанс разоблачений продолжается.
– Я сразу о главном: это был не клен! – заявляет свидетель Востров Иван Андреевич – кандидат сельскохозяйственных наук, доцент кафедры ботаники и экологии Московского государственного университета. У него в руке желтый лист с подола платья Изабель Кобылкиной. – Это большая ошибка. Основным материалом конкурсного костюма заявлены листья клена, однако это вовсе не они!
– Это чушь! – горячо выкрикивает мама Кобылкина.
– Это платан! – так же жарко возражает ей ученый ботаник.
И пускается в многословные объяснения:
– Платан кленолистный, он же Platanus acerifolia hybrida, первый экземпляр которого, по мнению многих ученых мира, возник от случайного или преднамеренного скрещивания платана западного и платана восточного в Англии. Благодаря своей выносливости и высокой экологической пластичности в течение XVIII века этот вид широко распространился на территории Европы. Сейчас платан кленолистный широко культивируется от Средиземноморья до побережья Северного моря в Евразии, а также на Североамериканском материке в США и Мексике и на Австралийском материке. Превосходит по выносливости, морозостойкости, быстроте роста, легкости размножения оба родительских вида. Растет даже в задымленном и пыльном воздухе больших городов, выносит без ущерба довольно суровые зимы… На взгляд неспециалиста он действительно похож на клен, но это совсем другое дерево!
– Не клен ты мой опавший? Не клен заледенелый? – ехидно уточняет папа Карапетян. – Вах!
– Платан кленолистный – дерево высотой до сорока метров, крона у него низкая и широкая, раскидистая, с повисающими нижними ветвями, ствол часто сильно разветвленный. А листья! – Востров повышает голос и поднимает желтый лист высоко над головой. – Листья у Platanus acerifolia hybrida чаще всего пятилопастные, в основе широкосердцевидные, длиной пятнадцать-семнадцать сантиметров, шириной восемнадцать-двадцать, расположены очередно. Они кожистые, зеленые, сверху гладкие. Осенью – коричнево-зеленые или желтые! А алыми они вообще не бывают, для платья их просто покрасили!
Ботаник машет своим листом, как флажком, и повторяет:
– Это не клен! Это кленолистный платан – совсем другое дерево!
– А про платан у вас песен нет, да? – язвительно интересуется Гамлет Карапетян у мамы Кобылкиной. – Как жаль, вай ме!
А мне, признаться, вовсе не жаль – я тихо радуюсь, что все свидетели уже дали свои показания. Еще чуть-чуть – послушаем финальные речи истца и ответчика, – и можно будет заканчивать это шоу.
Правда, я еще не понимаю, какое вынесу решение. Надо думать.
Тук-тук-тук!
Под осторожный стук дверь зала суда приоткрывается, и в нее заглядывает пожилой мужчина – мне видны его седые волосы.
– Простите, а можно мне? – спрашивает он. – Я хочу сказать… То есть показать… Я могу быть свидетелем?
– Кто вы?
– Пархомов, Сергей Петрович Пархомов, я был в жюри этого конкурса…
Я жестом приглашаю его в зал.
Сергей Петрович выходит вперед.
– Не собирался ничего говорить, думал только подойти узнать, что тут решили, – произносит он, будто извиняясь. Вынув из нагрудного кармана рубашки платочек, вытирает вспотевший лоб. – Да уж… Не ожидал я такого…
Самовыдвиженцу в свидетели Пархомову за семьдесят, но выглядит он как стильный юноша: костюм песочного цвета, бледно-голубая рубашка, модная стрижка с подбритыми висками, худощавая фигура – элегантный Сергей Петрович как будто сам только что с подиума сошел.
– Я портной, – говорит он, – меня позвали в жюри, потому что я спец по костюмам. Когда-то крокодилом был, крупняком… это наш портновский сленг, простите! Я брюки шил, пиджаки. В шестидесятом пришел в Дом моделей – с небольшим еще стажем, но уже с шестым разрядом, и меня сразу взяли в экспериментальный цех. Это было такое особое подразделение, в нем работали и теоретики моды, и художники, которые новые силуэты создавали, и закройщики, а я вот отвечал за пошив моделей. А главным художником у нас был Станислав Волков, совсем еще тогда молодой, а уже руководитель…
Чувствуется, что Пархомов в отличие от других свидетелей не готовил свою речь, он говорит сбивчиво – то ли на ходу собирается с мыслями, то ли не решается подступиться к главному. Я его не тороплю: мне интересно.
Зал тоже замер и ловит каждое слово Сергея Петровича. По лицам представителей сторон видно, что никто не понимает, чего ждать от этого спонтанного выступления.
– Тогда идеи витали в воздухе, – говорит Пархомов. – Слава делал великолепные эскизы, в них угадывалось что-то от Сен-Лорана и Валентино, но это не было заимствованием. Такой синхронный полет фантазии… Жаль, что на фабриках, где шили по эскизам наших модельеров, все очень сильно упрощали… А вот все советские ателье высших разрядов шили по технологии бесклеевого костюма, вам известно, что это такое?
Сергей Петрович обводит вопрошающим взглядом зал и вздыхает:
– Нет, конечно, откуда вам… Теперь почти все в ширпотреб одеваются. А в СССР в былые времена носили «индивидуальные» костюмы, и шили их исключительно вручную, а это абсолютное качество… Нынче, много лет спустя, эта утерянная технология вернулась к нам в Россию из Италии, и я вот снова шью… Но это к делу не относится. – Свидетель одергивает на себе безупречного кроя пиджак, собирается и говорит строже: – Я поставил более высокую оценку костюму Карапетян, потому что там полностью ручной труд. Я смотрел, даже щупал, изучал – крой строго по меркам. А у Кобылкиной – по лекалам и преимущественно машинная работа, а это уже второй разряд.
Кобылкины тихо ропщут, Карапетяны мажорно гудят.
Сергей Петрович щелчком сбивает с рукава невидимую пушинку и продолжает:
– Я это говорю, чтобы было понятно: я голосовал за Карапетян не потому, что меня об этом просили…
– А вас просили? – тут же спрашивает юрист Кобылкиных.
– Меня не просили, – с достоинством отвечает свидетель и усмехается. – И не надо было просить, я этому господину там, в курилке, сразу сказал: отличный костюм у Карины, загляденье просто! И вот когда тут стали намекать, что три голоса за Карину Карапетян покупные, мол, с Маврученковым, Пархомовым и Песоцким папа девочки за сигареткой договорился, я был очень возмущен таким предположением.
Он тяжело вздыхает, ерошит свои короткие волосы и, наконец, признается:
– Теперь я снова возмущен, но уже совсем другим. Похоже, я старый дурак.
Свидетель замолкает.
Я, так и не уловив смысла сделанного заявления, прошу его объясниться.
– Тут перерыв был, я на улицу выходил подышать, освежиться, а там как раз рекламный щит меняли. Одну картинку сняли, другую поставили, вы не видели? В окошко не смотрели? – спрашивает Сергей Петрович.
Люди в зале, кто сидит ближе к окнам, привстают, чтобы выглянуть на улицу.
– Афишу театрального спектакля повесили, – объясняет Пархомов. – Красивую! Там Вера Песоцкая в черном кудрявом парике и белой тоге с золотой вышивкой. Тога, конечно, смешная, автор костюма историю моды не знает: у древних греков был совершенный тип драпированного наряда, подчеркивающий гармонию тренированного тела и одежды, динамизм и свободу движений, скрывающий недостатки фигуры. И ритм, расположение и форма складок, драпировок диктовались основной архитектурной формой эпохи – каннелированной колонной дорического ордера, а у Песоцкой защипы на плечах и рюши на груди! – Сергей Петрович смеется, мотает головой, вытирает выступившую в уголке глаза слезинку. – Рюши у древних греков, это же надо…
Я не очень понимаю, при чем тут греки с рюшами или без них, но терпеливо жду, и мое терпение вознаграждается.
– Но боги с ними, с рюшами, – говорит Пархомов. – У псевдогреческой Песоцкой на афише ожерелье. Весьма приметное, в своем роде единственное, такое раз увидешь – не забудешь. Вот я и не забыл: это то самое ожерелье в виде винограда из оникса, которое было частью конкурсного костюма Карины Карапетян!
– Вот же идиотка! – звучно шлепает себя по лбу расстроенный Маврученков.
– Не деньгами, значит. Ожерельем купили! – резюмирует очень довольная мама Кобылкина.
В театре в этот момент объявили бы: «Занавес!» – и закончили представление.
В современном театре, не в древнегреческом: там занавеса не было.
Здесь, в зале суда, комедия абсурда тоже заканчивается.
Опираясь на свидетельские показания, я имею основания полагать, что решение конкурсной комиссии было несправедливым и необъективным, поскольку принималось предвзято.
Но максимум, что я могу сделать в этой ситуации, – аннулировать своим решением результаты состязания и предложить организаторам провести конкурс повторно.
– И не жалко тебе девочек? Чокнутые родители опять потащат их участвовать в новом конкурсе. – После суда Натка дождалась меня в холле. – Зачем было предлагать провести его повторно?
– Эта рекомендация необязательна к исполнению. Подержи-ка. – Я сунула сестре в руки свою сумку, чтобы застегнуть пальто и закутаться в шарф: на улице мело, свежую афишу с актрисой Песоцкой в неправильной тоге и злополучном ожерелье занесло уже по самые рюши. – И вообще, я не могу влиять на судьбу чужих девочек. Кстати, а где наш мальчик?
– Да, где же наш мальчик? Арсе-ений!