— Какие глупости! — возмутилась она. — Свадьба — праздник для всех. Там знаешь сколько притащутся без приглашения? Возьми с собой госпожу Анну. И ей веселее, и возвращаться ночью будет не страшно.
— А мне и так не страшно, — заверила я её. — Госпожа Анна останется на мельнице и в девять вечера отправиться баиньки.
— Ну какая вы злюка, хозяюшка, — донна Анна сложила губы бантиком, изображая милую невинность. — Что вам стоит взять меня на праздник? Я ужас как люблю деревенские гулянья!
— Вот ни за что не подумала бы, — огрызнулась я. — Но это ничего не меняет. Или я иду одна, или идите без меня.
— Упрямая, как осёл, — буркнула Жонкелия и занялась котелками и сковородками. — Делай, как знаешь.
В этот раз я одержала маленькую победу, и наша настырная гостья, несмотря на все уговоры и мольбы, осталась дома. А я вымыла волосы, высушила, расчесала, надела свою синюю юбку и красный корсаж, и велела работникам запрячь Лексуса, а потом отбыла с мельницы, едва не напевая.
Кое-кто хотел жить на мельнице — вот пусть и живёт. А ко мне в подруги набиваться не надо.
Лексус бодро трусил по дороге, стараясь ухватить яблоко, которое я держала над его мордой, голубок поблизости не наблюдалось, и настроение у меня было боевое. Ничего, вот разберёмся с ведьмами, а потом и от донны Анны избавимся. Я бы даже не возражала, если бы моргелюты её притопили немного. Ну… так, не до смерти, а просто попугать. Я же не кровожадная, я же добрая. Зачем мне желать смерти другому?
Но на душе всё равно скребло, и я уговаривала себя, что посижу с деревенскими пару часов, не больше, а потом уеду. Немного поскучаю — и уеду. Потому что есть более важные дела, чем сидеть с деревенскими девами. Что они там делают на девичниках? Гадают, наверное. Или песни поют хором. Скукотища-а-а…
Дом Квакмайеров был украшен лентами и цветами. Хозяйка — госпожа Мадлен — встретила меня во дворе, сказала, что сама привяжет моего осла и даст ему сена, а Сюзетт проводила меня в дом, где уже было не продохнуть от девиц всех возрастов и калибров.
Невеста сидела во главе стола — пунцовая от счастья и волнения, и я подошла поздравить её, приложившись к розовой упругой щечке. В качестве подарка я привезла отрез ткани и свежий хлеб, который испекла специально к сегодняшнему дню. Меня усадили за стол, на котором чего только не было — и колбаса всех сортов, и мясные рулеты, и каша трех видов — ячменная, пшеничная и овсяная, здесь же красовались зажаренные до хрустящей корочки цыплята, пироги с мясом, пироги с яблоками, пироги с потрохами, морковью и яйцом.
Я вспомнила, как мы с мамашей Жо в первые недели моего пребывания в этом мире уплетали омлет и не слишком жаловались, а теперь… такое изобилие, но есть не хочется.
Всё ж я погрызла крылышко цыплёнка, съела половинку пирожка с яблоками и мёдом, чтобы никого не обижать, а девицы уже устроили весёлую возню, запевая одну песню за другой.
Я высматривала в толпе знакомых — Модести, Хизер и их подружек, которые веселились так, словно и правда были невинными девицами, а не ведьмами. Модести звала в хоровод и меня, но я отказалась. Я успела набегаться за день, так что сейчас стаптывать ноги в танцах совсем не хотелось.
Песни, которые затевали девицы, были весёлые — про достаток и семейную любовь, и невеста разрумянивалась всё сильнее, а когда принесли перебродивший грушевый сидр, кое-кто пустился в пляс — только пол затрясся.
Из музыки были свирель, барабан и скрипка на три струны с удивительно противным звучанием, но народу нравилось, и я делала вид, что мне тоже нравится — улыбалась во все стороны и хлопала, когда заканчивалась очередная песня.
В разгар праздника внесли большущий сладкий пирог — с сахарными завитками, только что из печи, и все бросились добывать себе кусочек. Сидеть остались только несколько старух и я вместе с ними.
— Что же вы, хозяюшка? — ко мне подлетела Сюзетт и обняла за талию. — Вам обязательно надо взять кусочек!
— Спасибо, но я наелась, — вежливо отказалась я. — Всё очень вкусно и так много…
— А пирог не для еды, — хихикнула Сюзетт и понизила голос, зашептав мне на ухо: — Возьмите кусочек, но не ешьте, а унесите домой и положите под подушку, тогда во сне к вам придёт тот, кто уготован вам судьбой!
— Большой заказ на бумагу, — пробормотала я, пытаясь отстраниться, потому что от девицы очень уж сильно пахло сидром.
— Да что же вы шарахаетесь ото всех, будто боитесь? — Сюзетт смотрела на меня совсем не пьяными глазами и чуть улыбалась — совсем немного, уголками губ. Наверное, знала, что так её широковатый рот выглядит в лучшем свете. — Посмотрите, всем весело, — продолжала она, — и только вы сидите с похоронным видом.
Эти слова услышала Мадлен Квакмайер, которая как раз проходила мимо с кувшином яблочного компота.
— Ты с ума сошла, Сюзетт?! — напустилась она на дочку. — Перед свадьбой о похоронах не говорят! Дурная примета!
— Простите, матушка, сболтнула лишнее, — защебетала Сюзетт. — Давайте я помогу вам, — она взяла кувшин у матери и отнесла его на стол.
Похоронный вид… Да ладно! Я тут так усиленно улыбалась, что даже щёки заболели. Какой похоронный вид? Это в красном корсаже, что ли? Вот уж насмешила!
Девицы затеяли новую игру — взялись за руки парами, выстроились друг за другом и забегали «ручейком». Что-то такое я припомнила из детсадовских развлечений. Но им нравилось, потому что они весело смеялись, а потом запели песню про красавицу Дженет, которая отправилась в эльфийский лес за цветами, а вернулась совсем не девушкой.
Песня была с намёками-полунамёками, и сопровождалась такой беготнёй, что когда музыка затихла, гостьи запросили пить и расселись по лавкам, обмахиваясь руками и платками.
Все шумели, смеялись, сидр лился рекой, и в это время кто-то запел — без музыки, не слишком громко, и слова у песни были странные, не в рифму, будто придумывались на ходу:
— Озеро синее, озеро глубокое,
По берегу черные курочки кружат,
Золотые зёрнышки клюют, крыльями машут.
А на дне утопленники лежат,
Что видели, что слышали — уже ничего не скажут.
Песню услышали не сразу, но я услышала — сквозь болтовню, через смех, и чуть не уронила ложку.
Кто это поёт?..
Я оглянулась, пытаясь взглядом отыскать ту, что запела эту странную песню, но меня опередила Мадлен Квакмайер.
— Девушки! — крикнула она, перекрывая и общий разговор, и певицу. — Что это за песня? Такое нельзя петь перед свадьбой! Кто её выбрал, признавайтесь!
Девицы дружно замолчали, а невеста из пунцово-розовой стала белой, как цветы в её волосах.
— Модести, это ты придумала? — госпожа Квакмайер уперла руки в бока, остановившись рядом с блондиночкой, которая до этого за обе щеки уплетала сладости с общего блюда. — Ты всегда завидовала Иветте! Решила девичник испортить?!
Сидевшие рядом с Модести Кармэль и ещё одна девица — тоже блондинка, но с карими глазами и не такой сдобной пухлости, как Модести, отодвинулись в разные стороны, чтобы не попасть под горячую руку.
Остальные дружно замолчали, глядя на Модести, которая от неожиданности поперхнулась печеньем.
— Я не выбирала, — плаксиво затянула она, хлопая глазами и готовая вот-вот пролить слезу. — Мы пели только «Речку», «Красавца-щёголя» и…
— Про утопленников мне послышалось, что ли?! — госпожа Квакмайер разошлась не на шутку. — Да я тебе за это волосы все повыдёргиваю! Змея!
— Матушка! — Сюзетт бросилась к матери. — Успокойтесь, я уверена, Модести не хотела ничего плохого!
— Ничего плохого?! — это вскочила уже невеста. — Да она сразу положила глаз на моего Джейкоба, как только он приехал свататься! И в распорядительницы напросилась, чтобы всё испортить!
— Это не я! — взвизгнула Модести. — Я ничего не пела, я сидела здесь… С Камэль и Селби, — она указала на кареглазую блондинку. — Вы зачем меня овиняете? Нужен мне ваш Джейкоб! — тут она пустила слезу, заревев во всё горло.
Госпожа Квакмайер чуть смутилась, но ненадолго, и сразу приступила к допросу — кто пел. Что касается невесты, она мигом превратилась из милой девушки в настоящую ведьму, и порывалась прорваться к Модести, грозя вырвать ей не только ноги.
Кто-то из девиц встал на сторону невесты и Квакмайеров, кто-то поддержал Модести, но никто не признавался, кто пел.
Я наблюдала за разгорающейся ссорой будто со стороны, потому что как и невеста я приняла песню на свой счёт. Её спели для меня.
Озеро, чёрные курочки, утопленники…
Кто-то желал о чем-то намекнуть, чтобы поняла мельничиха Эдит…
Только что нужно было понять?..
Ссоры не получилось, потому что выяснилось, что Модести ни при чём — она и правда сидела за общим столом и никаких песен не пела.
— Вы меня обидели! — разревелась она от души, когда обвинения с неё были сняты. — Ужасно обидели! Как вы могли?..
Пока её утешали, невеста и госпожа Квакмайер яростно допрашивали гостей, кто запел неподходящую песню. Но никто не сознавался, и хозяйка праздника, так ничего и не разузнав, вернулась на место, горя справедливым гневом.
Госпожа Квакмайер, тоже недовольная, решила сгладить конфуз и велела музыкантам сыграть что-нибудь по-настоящему свадебное. И скрипка сначала робко, а потом увереннее завела знакомую мне мелодию.
Пожалуй, это была единственная знакомая мне песня в этом мире, и я узнала её с первых нот, и мне стало жарко и одновременно холодно, потому что это была песня, так любимая покойным мельником — про чёрную курочку.
На меня это произвело ещё большее впечатление, чем песенка про утопленников. Я сто раз пожалела, что послушалась Жонкелию и пришла на этот девичник. Сидела бы на своей мельнице и ждала ведьмочек…
Музыканты играли, и скоро гости распевали хором, прихлопывая в ладоши:
— Будем, женушка, мы домик наживать,
И будут все завидовать и мне, и тебе.
Моя курочка-цокотурочка…
Песня была та и не та… Я навострила уши, прослушав её от первого до последнего слова, но больше никаких различий не уловила. Только первый куплет… Жонкелия пела мне по черную курочку, а деревенские про цвет курочек не упоминали. Что это? Сознательная оговорка? Или… Бриско пел какую-то совсем другую песню?..
Я поднялась так резко, что все оглянулись. Пришлось сесть обратно на лавку и дождаться, когда на меня будут глазеть поменьше. Только потом я выбралась из-за стола и пошла к выходу, стараясь не привлекать внимания.
Но уйти по-английски не получилось, потому что Мадлен Квакмайер перехватила меня у дверей.
— Вы уходите, хозяйка? — спросила она с напором. — Но мы ещё не выносили сладкие пироги!
— Простите покорно, — сказала я с максимальным сожалением, — но я сразу не хотела задерживаться надолго. Матушка Жонкелия прихворнула, мне надо возвращаться. Всё было чудесно, спасибо…
— Но хотя бы попрощайтесь с невестой, — госпожа Квакмайер схватила меня под руку и потащила к невесте, которая только-только немного отошла от пережитого потрясения, но всё ещё бросала подозрительные взгляды на гостей.
Как я ни упиралась, мне пришлось прощаться с невестой, с её достопочтенной матушкой, многочисленными тётушками, сёстрами и прочими, так что через десять минут только ленивый не узнал, что я уезжаю, и не спросил — что случилось? отчего я так быстро покидаю такой замечательный праздник?
— А мне и так не страшно, — заверила я её. — Госпожа Анна останется на мельнице и в девять вечера отправиться баиньки.
— Ну какая вы злюка, хозяюшка, — донна Анна сложила губы бантиком, изображая милую невинность. — Что вам стоит взять меня на праздник? Я ужас как люблю деревенские гулянья!
— Вот ни за что не подумала бы, — огрызнулась я. — Но это ничего не меняет. Или я иду одна, или идите без меня.
— Упрямая, как осёл, — буркнула Жонкелия и занялась котелками и сковородками. — Делай, как знаешь.
В этот раз я одержала маленькую победу, и наша настырная гостья, несмотря на все уговоры и мольбы, осталась дома. А я вымыла волосы, высушила, расчесала, надела свою синюю юбку и красный корсаж, и велела работникам запрячь Лексуса, а потом отбыла с мельницы, едва не напевая.
Кое-кто хотел жить на мельнице — вот пусть и живёт. А ко мне в подруги набиваться не надо.
Лексус бодро трусил по дороге, стараясь ухватить яблоко, которое я держала над его мордой, голубок поблизости не наблюдалось, и настроение у меня было боевое. Ничего, вот разберёмся с ведьмами, а потом и от донны Анны избавимся. Я бы даже не возражала, если бы моргелюты её притопили немного. Ну… так, не до смерти, а просто попугать. Я же не кровожадная, я же добрая. Зачем мне желать смерти другому?
Но на душе всё равно скребло, и я уговаривала себя, что посижу с деревенскими пару часов, не больше, а потом уеду. Немного поскучаю — и уеду. Потому что есть более важные дела, чем сидеть с деревенскими девами. Что они там делают на девичниках? Гадают, наверное. Или песни поют хором. Скукотища-а-а…
Дом Квакмайеров был украшен лентами и цветами. Хозяйка — госпожа Мадлен — встретила меня во дворе, сказала, что сама привяжет моего осла и даст ему сена, а Сюзетт проводила меня в дом, где уже было не продохнуть от девиц всех возрастов и калибров.
Невеста сидела во главе стола — пунцовая от счастья и волнения, и я подошла поздравить её, приложившись к розовой упругой щечке. В качестве подарка я привезла отрез ткани и свежий хлеб, который испекла специально к сегодняшнему дню. Меня усадили за стол, на котором чего только не было — и колбаса всех сортов, и мясные рулеты, и каша трех видов — ячменная, пшеничная и овсяная, здесь же красовались зажаренные до хрустящей корочки цыплята, пироги с мясом, пироги с яблоками, пироги с потрохами, морковью и яйцом.
Я вспомнила, как мы с мамашей Жо в первые недели моего пребывания в этом мире уплетали омлет и не слишком жаловались, а теперь… такое изобилие, но есть не хочется.
Всё ж я погрызла крылышко цыплёнка, съела половинку пирожка с яблоками и мёдом, чтобы никого не обижать, а девицы уже устроили весёлую возню, запевая одну песню за другой.
Я высматривала в толпе знакомых — Модести, Хизер и их подружек, которые веселились так, словно и правда были невинными девицами, а не ведьмами. Модести звала в хоровод и меня, но я отказалась. Я успела набегаться за день, так что сейчас стаптывать ноги в танцах совсем не хотелось.
Песни, которые затевали девицы, были весёлые — про достаток и семейную любовь, и невеста разрумянивалась всё сильнее, а когда принесли перебродивший грушевый сидр, кое-кто пустился в пляс — только пол затрясся.
Из музыки были свирель, барабан и скрипка на три струны с удивительно противным звучанием, но народу нравилось, и я делала вид, что мне тоже нравится — улыбалась во все стороны и хлопала, когда заканчивалась очередная песня.
В разгар праздника внесли большущий сладкий пирог — с сахарными завитками, только что из печи, и все бросились добывать себе кусочек. Сидеть остались только несколько старух и я вместе с ними.
— Что же вы, хозяюшка? — ко мне подлетела Сюзетт и обняла за талию. — Вам обязательно надо взять кусочек!
— Спасибо, но я наелась, — вежливо отказалась я. — Всё очень вкусно и так много…
— А пирог не для еды, — хихикнула Сюзетт и понизила голос, зашептав мне на ухо: — Возьмите кусочек, но не ешьте, а унесите домой и положите под подушку, тогда во сне к вам придёт тот, кто уготован вам судьбой!
— Большой заказ на бумагу, — пробормотала я, пытаясь отстраниться, потому что от девицы очень уж сильно пахло сидром.
— Да что же вы шарахаетесь ото всех, будто боитесь? — Сюзетт смотрела на меня совсем не пьяными глазами и чуть улыбалась — совсем немного, уголками губ. Наверное, знала, что так её широковатый рот выглядит в лучшем свете. — Посмотрите, всем весело, — продолжала она, — и только вы сидите с похоронным видом.
Эти слова услышала Мадлен Квакмайер, которая как раз проходила мимо с кувшином яблочного компота.
— Ты с ума сошла, Сюзетт?! — напустилась она на дочку. — Перед свадьбой о похоронах не говорят! Дурная примета!
— Простите, матушка, сболтнула лишнее, — защебетала Сюзетт. — Давайте я помогу вам, — она взяла кувшин у матери и отнесла его на стол.
Похоронный вид… Да ладно! Я тут так усиленно улыбалась, что даже щёки заболели. Какой похоронный вид? Это в красном корсаже, что ли? Вот уж насмешила!
Девицы затеяли новую игру — взялись за руки парами, выстроились друг за другом и забегали «ручейком». Что-то такое я припомнила из детсадовских развлечений. Но им нравилось, потому что они весело смеялись, а потом запели песню про красавицу Дженет, которая отправилась в эльфийский лес за цветами, а вернулась совсем не девушкой.
Песня была с намёками-полунамёками, и сопровождалась такой беготнёй, что когда музыка затихла, гостьи запросили пить и расселись по лавкам, обмахиваясь руками и платками.
Все шумели, смеялись, сидр лился рекой, и в это время кто-то запел — без музыки, не слишком громко, и слова у песни были странные, не в рифму, будто придумывались на ходу:
— Озеро синее, озеро глубокое,
По берегу черные курочки кружат,
Золотые зёрнышки клюют, крыльями машут.
А на дне утопленники лежат,
Что видели, что слышали — уже ничего не скажут.
Песню услышали не сразу, но я услышала — сквозь болтовню, через смех, и чуть не уронила ложку.
Кто это поёт?..
Я оглянулась, пытаясь взглядом отыскать ту, что запела эту странную песню, но меня опередила Мадлен Квакмайер.
— Девушки! — крикнула она, перекрывая и общий разговор, и певицу. — Что это за песня? Такое нельзя петь перед свадьбой! Кто её выбрал, признавайтесь!
Девицы дружно замолчали, а невеста из пунцово-розовой стала белой, как цветы в её волосах.
— Модести, это ты придумала? — госпожа Квакмайер уперла руки в бока, остановившись рядом с блондиночкой, которая до этого за обе щеки уплетала сладости с общего блюда. — Ты всегда завидовала Иветте! Решила девичник испортить?!
Сидевшие рядом с Модести Кармэль и ещё одна девица — тоже блондинка, но с карими глазами и не такой сдобной пухлости, как Модести, отодвинулись в разные стороны, чтобы не попасть под горячую руку.
Остальные дружно замолчали, глядя на Модести, которая от неожиданности поперхнулась печеньем.
— Я не выбирала, — плаксиво затянула она, хлопая глазами и готовая вот-вот пролить слезу. — Мы пели только «Речку», «Красавца-щёголя» и…
— Про утопленников мне послышалось, что ли?! — госпожа Квакмайер разошлась не на шутку. — Да я тебе за это волосы все повыдёргиваю! Змея!
— Матушка! — Сюзетт бросилась к матери. — Успокойтесь, я уверена, Модести не хотела ничего плохого!
— Ничего плохого?! — это вскочила уже невеста. — Да она сразу положила глаз на моего Джейкоба, как только он приехал свататься! И в распорядительницы напросилась, чтобы всё испортить!
— Это не я! — взвизгнула Модести. — Я ничего не пела, я сидела здесь… С Камэль и Селби, — она указала на кареглазую блондинку. — Вы зачем меня овиняете? Нужен мне ваш Джейкоб! — тут она пустила слезу, заревев во всё горло.
Госпожа Квакмайер чуть смутилась, но ненадолго, и сразу приступила к допросу — кто пел. Что касается невесты, она мигом превратилась из милой девушки в настоящую ведьму, и порывалась прорваться к Модести, грозя вырвать ей не только ноги.
Кто-то из девиц встал на сторону невесты и Квакмайеров, кто-то поддержал Модести, но никто не признавался, кто пел.
Я наблюдала за разгорающейся ссорой будто со стороны, потому что как и невеста я приняла песню на свой счёт. Её спели для меня.
Озеро, чёрные курочки, утопленники…
Кто-то желал о чем-то намекнуть, чтобы поняла мельничиха Эдит…
Только что нужно было понять?..
Ссоры не получилось, потому что выяснилось, что Модести ни при чём — она и правда сидела за общим столом и никаких песен не пела.
— Вы меня обидели! — разревелась она от души, когда обвинения с неё были сняты. — Ужасно обидели! Как вы могли?..
Пока её утешали, невеста и госпожа Квакмайер яростно допрашивали гостей, кто запел неподходящую песню. Но никто не сознавался, и хозяйка праздника, так ничего и не разузнав, вернулась на место, горя справедливым гневом.
Госпожа Квакмайер, тоже недовольная, решила сгладить конфуз и велела музыкантам сыграть что-нибудь по-настоящему свадебное. И скрипка сначала робко, а потом увереннее завела знакомую мне мелодию.
Пожалуй, это была единственная знакомая мне песня в этом мире, и я узнала её с первых нот, и мне стало жарко и одновременно холодно, потому что это была песня, так любимая покойным мельником — про чёрную курочку.
На меня это произвело ещё большее впечатление, чем песенка про утопленников. Я сто раз пожалела, что послушалась Жонкелию и пришла на этот девичник. Сидела бы на своей мельнице и ждала ведьмочек…
Музыканты играли, и скоро гости распевали хором, прихлопывая в ладоши:
— Будем, женушка, мы домик наживать,
И будут все завидовать и мне, и тебе.
Моя курочка-цокотурочка…
Песня была та и не та… Я навострила уши, прослушав её от первого до последнего слова, но больше никаких различий не уловила. Только первый куплет… Жонкелия пела мне по черную курочку, а деревенские про цвет курочек не упоминали. Что это? Сознательная оговорка? Или… Бриско пел какую-то совсем другую песню?..
Я поднялась так резко, что все оглянулись. Пришлось сесть обратно на лавку и дождаться, когда на меня будут глазеть поменьше. Только потом я выбралась из-за стола и пошла к выходу, стараясь не привлекать внимания.
Но уйти по-английски не получилось, потому что Мадлен Квакмайер перехватила меня у дверей.
— Вы уходите, хозяйка? — спросила она с напором. — Но мы ещё не выносили сладкие пироги!
— Простите покорно, — сказала я с максимальным сожалением, — но я сразу не хотела задерживаться надолго. Матушка Жонкелия прихворнула, мне надо возвращаться. Всё было чудесно, спасибо…
— Но хотя бы попрощайтесь с невестой, — госпожа Квакмайер схватила меня под руку и потащила к невесте, которая только-только немного отошла от пережитого потрясения, но всё ещё бросала подозрительные взгляды на гостей.
Как я ни упиралась, мне пришлось прощаться с невестой, с её достопочтенной матушкой, многочисленными тётушками, сёстрами и прочими, так что через десять минут только ленивый не узнал, что я уезжаю, и не спросил — что случилось? отчего я так быстро покидаю такой замечательный праздник?