– Спаси меня. Я умираю от голода и страха. Дай мне хоть каплю силы, дай! Тебе это ничего не стоит!
– Дать тебе силы? Зачем? Ты ведь любишь кровь? Тебе мало той, что льется сейчас? – Сам не знаю, зачем я вообще с ней заговорил. Богиня не вызывала ничего, кроме отвращения и жалости. С другой стороны – до сих пор ни одно божество еще ни разу не являлось мне во сне, так что, наверное, мне просто стало любопытно. Да и не ожидал я, что она ответит – не верил до конца, что сгорбленная фигура реальна, а не является частью моего воображения. А Кера, поняв, что я с ней заговорил, очень оживилась. Она взглянула на меня с дикой смесью надежды и ненависти, протянула когтистые руки, заговорила часто, захлебываясь:
– Столько крови вокруг – утонуть можно. Столько боли – можно задохнуться. И все мимо, мимо! Нельзя ни к чему прикоснуться! Я как Тантал в царстве Аида – вижу, а взять не могу.
– Так кто тебе мешает? – удивился я.
Крылатая окрысилась, и без того не блещущее привлекательностью лицо исказилось в мерзкой гримасе.
– Этот пришлый… Это он! Он пожрал их силы. Всех их, которые раньше брезгливо бросали на меня взгляд и отворачивались. Их бледные тени он сбросил в Тартар, и теперь они томятся там, а я на свободе. Я последняя, но скоро и я окажусь там же, с ними. Не хочу! Я почти потеряла разум! Меня почти не осталось! Я уже не могу скрываться от Него! Дай! Дай мне свою кровь! Хоть каплю!
Вестница беды шагнула ближе, вцепилась длинными когтями мне в руку. Попыталась вцепиться – пожатие оказалось совсем слабым, а на лице вместо угрозы проступало отчаяние. А потом сон просто закончился, и я проснулся, все еще чувствуя на руке слабое касание ледяных пальцев.
Огляделся очумело – конечно, никого рядом не было, кроме мирно посапывавшего Рубио. Ночь еще и не думала заканчиваться, чистое небо сияло мириадами звезд – такие яркие они бывают только в горах. Я перевернулся на другой бок и попытался заснуть. Безуспешно. Сон больше не шел, а картинка с несчастной вестницей никак не шла из головы. Некоторое время я ворочался, а потом чертыхнулся, выскользнул из-под плаща, которым укрывался. Нож нашелся в сумке. Стараясь не думать о том, что делаю, я надавил лезвием на подушечку большого пальца, дождался, пока крохотная лужица крови наберется в ладони. Прошептал: «Пей, Кера. Отдаю добровольно». Швырнул брызги в ночное небо. Подивился собственной сентиментальности – это надо же, богиню беды пожалел! И после этого, наконец, уснул, уже на самой границе сна услышав тихое «Не забуду».
Утром Рубио был хмур и неразговорчив. Любопытство по поводу плохого настроения старика меня не мучило, но он разродился сам, за завтраком:
– Дурные дела творятся в округе. Мне сегодня во сне являлась Кера. Мерзкая тварь. Каждый раз, как я ее видел, случалась какая-нибудь несусветная пакость. Так теперь еще и во сне…
– Мне тоже она снилась, – признался я. – Странные вещи говорила.
– Ты еще и слушал ее? – удивился старик. – Зачем? Держись подальше от этой твари! Не жди от нее хорошего! Уж ты, как сын жрицы Гекаты должен её знать!
– Может, ты и прав. Но мне в любом случае не верилось, что это действительно она. Как-то не привык встречаться с богами – даже во сне.
– Ну и зря. Непонятно, как она проникла в Демос Онейро24. Брат25 ее не жалует.
– Она сказала, что нет больше брата. Да и вообще все боги погибли, низвержены в Тартар. Говорила, что осталась одна.
– Да ты верь больше этой демонице! – фыркнул Мануэль. При этом он помрачнел еще сильнее, хотя, казалось, дальше уже некуда.
Рубио оказался прав, когда говорил, что до Лурда мы доберемся быстро. Впрочем, не зная пути, я мог бы блуждать по горам хоть год, и не добраться до города. Потерять тропку, по которой мы до сих пор двигались, было проще простого, однако старик по каким-то приметам ухитрялся находить дорогу. Всего через час стало возможно двигаться, не слишком опасаясь сломать ногу или шею, а к обеду она стала достаточно хороша для автомобиля – вот только жаль, он остался на той стороне осыпи. Не скажу, что дорога давалась легко, особенно учитывая скудное пропитание. Приходилось экономить – то, что мы захватили из дома, стремительно заканчивалось, а найти хоть что-то съедобное в этой гористой местности могли только дикие козы, которые водились здесь в изобилии. Наглые копытные совершенно не боялись людей, подпускали нас очень близко, заставляя мечты о тушеной козлятине приобретать почти осязаемую реальность, однако охотиться мы и не думали. Даже без объяснений спутника я прекрасно представлял, как далеко может разноситься звук выстрела в горах.
Условно населенные места появились уже ближе к вечеру. Стали часто встречаться старые кострища, и другие, гораздо менее романтичные следы человеческой жизнедеятельности, а к закату мы вышли к небольшому поселку. Деревня, или, скорее, хутор, состоял всего из нескольких хижин, окруженных небольшими огородами. Загон для овец был гораздо больше, чем любое из жилых строений, вот только как сам загон, так и хижины, оказались пусты. Люди отсюда ушли совсем недавно, и в спешке. Забрали только самое ценное и скотину, даже поспевшие овощи остались на месте не собранными – этот факт интересовал нас гораздо больше, чем загадочное исчезновение жителей. Впервые за несколько дней удалось наесться вдоволь – в одном из домиков Рубио нашел несколько полосок вяленого мяса, так что варево, приготовленное в очаге выбранного для ночевки дома, получилось сытным и очень вкусным. Рубио, так и остававшийся весь день непривычно молчаливым, не преминул прокомментировать мой энтузиазм при виде горячей пищи:
– Смотри, не обожрись. Завтра день тяжелый, а если его украсят еще и твои ежеминутные отлучки в кусты, может стать и вовсе невыносимым.
Я и без старика знал о вреде обжорства, но в спор вступать не стал – покончив со своей порцией, отправился на боковую. Чтобы, значит, как говорил отец, жирок завязался. Засыпал, впрочем, с некоторой опаской, и она не замедлила подтвердиться. Во сне снова явилась Кера. Выглядела она чуть лучше, чем накануне, а, главное, в глазах появились какие-то проблески разума:
– Не знаю, почему ты идешь к самому средоточию силы врага. – Без обиняков начала демоница, не затрудняя себя приветствиями. – Очень многие хотели бы оказаться как можно дальше оттуда. Возможно, ты безумен. Это не мое дело. Я не стану тебя отговаривать. Но если ты все же настолько не дружишь с рассудком, что продолжишь путь, выполни мою просьбу: когда будешь умирать, посвяти свою смерть мне. Твоя кровь помогла мне вчера, но этого мало. Тартар все равно ждет меня, а так я хоть немного еще продержусь.
Теперь мне действительно захотелось последовать советам матери и хорошенько выругаться, но я сдержался. Спросил вместо этого:
– Там, куда мы идем, многих убили? Это были последователи чистого?
– Да, многих. Очень многих. И да, это были рабы чистого, и они убивали во славу своего жадного бога. Ненавижу! Даже я никогда не забирала все! Я оставляла вам, смертным, часть силы, чтобы могли найти путь к Стиксу через царство Эреба26.
Рассуждения вестницы я пропустил мимо ушей, так же как отмахнулся от мысли о многочисленных смертях. С моими родителями не может случиться ничего плохого. Только не с ними. И потому я спросил самое важное:
– Укажи, как туда добраться быстрее? Место, куда свозили смертных. Я не останусь в долгу. Обещаю, что посвящу свою смерть тебе, если поможешь. И если мне удастся прихватить кого-то из чистых с собой, их жизни я тоже отдам тебе.
Кера взглянула мне в глаза, покачала головой с сомнением:
– Хорошо, смертный. Я готова заключить договор. Моя помощь в обмен на жизни смертных.
Демоница вдруг резко приблизилась, провыла:
– Просыпайся! – Ее пасть распахнулась так широко, что, казалось, она вот-вот отхватит мне голову. От испуга я дернулся и проснулся. Но то, что происходило во сне, не забыл. Вестница беды была рядом. Я чувствовал её присутствие, и даже мог видеть неясный силуэт, если скашивал взгляд. Небо на востоке даже не начало светлеть, Рубио продолжал крепко спать на соседней лежанке – моя возня заставила старика только перевернуться на другой бок. Я подскочил к спутнику, стал трясти за плечо.
– Только не говори, что тебе приснился кошмар, и тебя теперь нужно обнять и спеть колыбельную! – даже сонный, старик не изменял своей привычке язвить. Но мне сейчас было не до перепалки.
– Да! Мне приснился кошмар! Мне явилась Кера, и сказала, что совсем недалеко отсюда чистые приносят в жертву людей. Много! Мы должны спешить!
– Ты ведь не станешь дожидаться утра, как бы я не уговаривал? – уточнил старик, отбросив шутливый тон. – Хорошо, идем. Она сказала, куда идти?
– Она обещала показать. Да быстрее же! – сам я в это время судорожно заматывал портянки.
Старик тоже скосил глаза, недобро хмыкнул, различив вестницу, потом обманчиво неторопливо принялся снаряжаться.
Из дома вышли через десять минут, и только после того, как по настоянию Мануэля хорошенько измазали одежду и лица в саже из очага. Неплохой способ маскировки – в темноте, даже на расстоянии вытянутой руки можно заметить только белки глаз. Я сразу взял хороший темп. Несмотря на ночное время, дорога была видна – луна давала достаточно света. Не настолько, чтобы нестись сломя голосу по горным дорогам, но мне сейчас было не до осторожности. То, что цель приближается, стало ясно довольно скоро. Мы обогнули большую скалу и сразу увидели далеко впереди широкие лучи света. Давно, еще в другом мире, я смотрел хроники второй мировой войны. Во время налетов города обороняли с помощью прожекторов, которые пытались нащупать вражеские самолеты в небе. Сейчас было очень похоже, только лучи не метались по небу, а упирались в зенит. Я насчитал десять штук, и они были гораздо ярче и будто бы жирнее тех, что мне запомнились по документальным съемкам. Определить расстояние в темноте не представлялось возможным, к тому же источники лучей явно находились в низине, которую закрывали несколько стоявших почти в ряд холмов.
Помощь Керы была больше не нужна, но я все равно чувствовал ее незримое присутствие. Демоница отставать не хотела – торопилась поскорее получить плату за услугу. Я спешил все сильнее, почти не смотрел под ноги. Каким чудом мне удалось не переломать ноги во время бега – неизвестно. Остановился я, только оказавшись на вершине холма. Дыхание сбилось, разглядеть за яркими лучами, что именно находилось внизу не получалось. В следующий момент я полетел на землю, получив чувствительный удар под колени.
– Идиот! Если ты хотел предложить им еще одну жертву, можно было так сильно не торопиться! – Сердито прошептал с трудом нагнавший меня Рубио. – Они вполне могли подождать и до утра. Твой романтичный силуэт на фоне лунного света мог увидеть любой, кому пришла бы в голову блажь поднять глаза!
Справедливость упрека смогла пробиться даже через пелену ярости и беспокойства, застилавшую глаза. Дальше я действовал более осторожно. В следующий раз в полный рост я поднялся только после того, как мы спустились с холма. Теперь можно было лучше разглядеть лагерь – а это был именно он. Широкое, обнесенное деревянной оградой пространство, было заполнено людьми. Несмотря на ночное время никто не спал. Некоторые пленники вяло перемещались по территории, будто не зная, чем себя занять, другие сидели на земле, уставившись в землю, но все старательно отворачивались от центра лагеря, где в небо упирались десять ярких столбов света.
Мы обошли лагерь по периметру, держась на внушительном расстоянии. Вышки с наблюдателями внушали некоторое опасение поначалу, но я быстро заметил – пулеметы стоят стволами внутрь, часовые следят за внутренней территорией, а то, что происходит снаружи, их не интересует. Должно быть, чистые уверены, что ни один здравомыслящий человек не станет приближаться к месту, в котором происходит нечто явно недоброе. Свет из центра лагеря не способствовал видимости, но то, что охрана представлена исключительно послушниками чистых, было заметно – их серовато-белые одежды будто светились в темноте. Никто не знает, как чистые пополняют свои ряды. В чем заключается испытание, или, может, обучение, где оно проходит. Послушников вообще видели редко. Те, кто хотел стать чистым, шли в храм. Иногда после этого можно было видеть их тела, прошедшие через ритуал очищения. Монахи объясняли, что этот кандидат оказался слишком нечист, чтобы приблизиться к богу. Если же кандидатура устраивала высшие силы, он становился послушником. И исчезал, для того, чтобы появиться где-нибудь спустя несколько месяцев в сияющей белизной хламиде чистого монаха.
Наконец, показались ворота. Естественно, закрытые, да еще с двойной охраной. Идей, как незаметно пробраться на территорию лагеря, так и не появилось, а штурмовать вдвоем было совсем глупо и бессмысленно.
– Ну что, устроишь какую-нибудь случайность, парень? Без маленького проклятья нам здесь ловить нечего, – шепнул Мануэль.
Отнекиваться и говорить, что ничего такого не умею я не собирался – поздно. Странно было бы, если бы спутник не догадался. Только кивнул и плюхнулся на землю, даже не став уточнять, какая именно случайность требуется. Большого выбора у меня не было, к тому же очень мешал свет, разливающийся по округе. Он будто придавливал к земле, лишал сил и путал мысли. Сосредоточиться было непросто, но постепенно у меня начало что-то получаться.
Тишина, нарушаемая только шагами пленников и часовых, да поскрипыванием дерева, из которого сложены вышки. Что-то происходит впереди, в центре лагеря, но слишком далеко. Звуки не доходят до того места, где я лежу, а смотреть туда не нужно. Моя цель ближе. Это часовой на ближайшей вышке. Да. Вышки сделаны вполне добротно, вот только качественного материала на постройку, которую не планируют использовать много лет, явно пожалели. Дерево использовали то, что нашли в окрестностях. Например пара жердей когда-то была частью овечьего загона. Напрасно они взяли такой материал для вышки. Как его не скрепляй, это уже слишком старое дерево, даже если выглядит еще крепким. Климат в горах переменчив, зимой температура может по нескольку раз в день перескакивать нулевое значение. Разве в этих условиях такой пористый материал, как дерево, может надолго сохранить свою прочность?
Однако часовой осторожен. Чувствует, что конструкция не безопасна, и потому старается лишний раз не делать резких движений. Да и погода, как назло, довольно безветренная. Это было бы не так уж важно, если бы не впивающиеся в мозг лучи света из центра лагеря. Чувствовал, что даже если выложусь до донышка, моих сил может не хватить, чтобы повлиять на часового. Вот он медленно переступает, чтобы размять мышцы. Слишком медленно и слишком осторожно, его центр тяжести почти не меняет положения, и конструкция вышки, соответственно, не испытывает нагрузок. Взгляд мой поневоле соскальзывает с чистого на вышке – это тоже влияние близости к их богу. Впрочем, оно и к лучшему.
Вороны. Этих птиц здесь довольно много, хотя остальной живности что-то не видно. Должно быть, происходящее в центре лагеря распугивает животных, и только пернатые падальщики не могут совладать с соблазном. Я чувствую, что откуда-то доносится слабый запах мертвечины. Однако птицам все равно неуютно, и они бодрствуют, несмотря на ночное время. То и дело перелетают с места на место, подолгу кружат в вышине, вспархивают с насестов от любого резкого звука. Одна уже в третий раз пролетает над головой чистого на вышке. Сейчас она пошла на четвертый круг – очень вовремя. Вот птица делает ленивый взмах крыльями, чтобы чуть набрать высоту – иначе окажешься слишком близко к опасному человеку на деревянной конструкции. Вот только что-то не выходит – должно быть, мышцы крыльев устали от долгого полета, затекли. Вместо того чтобы взлететь выше, ворона только набирает скорость.
Часовой снова переступает с ноги на ногу – все так же осторожно. И в этот момент видит, как прямо в лицо ему несется комок темноты. Появление птицы в непосредственной близости от глаз так неожиданно, что чистый отпрыгивает назад, всем весом отталкиваясь от помоста. Угрожающий скрип дерева, вышка чуть покачнулась от резкого движения. Вместо того, чтобы замереть, часовой делает пару шагов вперед, еще сильнее раскачивая шаткую конструкцию. Этого движения оказывается достаточно. Скрип повторяется, теперь уже более громкий, за ним следует треск, и вышка, все ускоряясь кренится внутрь лагеря только для того, чтобы в результате с грохотом обрушиться на землю.
Вряд ли чистый сильно пострадал. Высота слишком мала, помост находился не выше десяти футов от земли. Однако его испуганный вопль привлекает внимание чистых, патрулирующих лагерь. Увидев аварию, сразу пятеро спешат на помощь к пострадавшему. Двое склоняются над вопящим от боли часовым, трое оглядываются по сторонам, выискивая опасность. И начинают падать, один за другим. У меня звенит в голове от напряжения, поэтому я не слышу выстрелов. В первую секунду даже не понимаю причину, по которой чистые падают. Впрочем, ошеломление быстро проходит, я хватаю винтовку и тоже стреляю. Мои усилия не так результативны. Из трех выстрелов в цель попадает только один. «Тебе, Кера. Как обещал», – шепчу я. Надеюсь, этого достаточно, чтобы жертва досталась богине – не хочется нарушать слово.
– Все! Хватит! – я не сразу понимаю, что Рубио обращается ко мне. – Пора менять позицию! Уходим, они сейчас очухаются!
Я понимаю, что спутник прав, но все еще недостаточно пришел в себя, чтобы незамедлительно последовать совету. В следующие несколько секунд ситуация меняется настолько, что это становится ненужным. Очухиваются не только чистые. Заключенные тоже в первый момент растерялись от обилия событий, однако главное они поняли. Первым к телу одного из чистых подскочил какой-то парень. Он схватил винтовку и начал стрелять. Всего пара выстрелов, и он падает от ответного огня охранников, но главное он сделал – подал пример. Тот парень еще не успел даже упасть, а винтовку у него из рук уже выхватил следующий заключенный. Другие бросились к телам чистых, чтобы забрать их оружие.
Я, вместо того, чтобы уходить подальше, стреляю в тех чистых, которые попадаются мне на глаза. Безобразно мажу – кажется, прежде чем патроны кончаются, я успеваю убить только одного. Даже это неплохо – он упал как раз рядом с одним из заключенных, который тут же выхватил освободившийся карабин. Те, кто обзавелся винтовками, бегут куда-то к центру лагеря, увлекая за собой остальных, взбудораженных неожиданным успехом.
Я вдруг вижу спину Рубио – он бежит к образовавшемуся после падения вышки проходу в ограде, останавливается, чтобы сделать пару выстрелов. Сообразив, что сам все еще остаюсь на месте, спешу присоединиться.
Глава 9
Паника и неразбериха разрастаются, быстро захватывают всю территорию лагеря. Заключенные, которым удалось раздобыть оружие, разбегаются в разные стороны – кто-то к воротам, кто-то, наоборот, в центр площадки. Навстречу им бегут послушники. То и дело раздаются хлопки выстрелов, крики. Вспышки пороха расцветают в разных концах лагеря, на разном расстоянии. Мертвые и раненые чистые лежат вперемежку с заключенными. В одном месте пробежал мимо сразу десятка послушников, окруженных большим количеством язычников. Все заключенные убиты огнестрельным оружием. Послушникам повезло меньше – то, что тела принадлежали людям можно понять только по серым балахонам. После того, как у них закончились патроны, охранников разорвали голыми руками. До мерзкой картины никому нет дела.
Прямо на меня выбегает послушник чистых. Лицо перекошено, взгляд блуждает. В руках стандартная винтовка, которую он держит возле плеча, и водит стволом из стороны в сторону. Лагерь освещен, но меня он все равно замечает слишком поздно – он выискивает заключенных, одетых в светлую одежду, на моих зачерненных тряпках взгляд останавливается слишком поздно. Я как раз успеваю отпустить свой карабин, позволяя ему повиснуть на ремне, и достаю револьвер. В упор промахнуться трудно. «Прими жертву, Кера!» – кричу я в полный голос – сейчас, когда лагерь гудит как заводской цех в разгар рабочего дня, до моих криков никому нет дела.
Мануэля я потерял. Отвлекся на очередного заключенного, который почему-то решил наброситься на меня с кулаками. Уж и не знаю, за кого он меня принял. За чистого в своей черной одежде я точно сойти бы не смог. Убивать безумца не хотелось. Пришлось потратить лишние пару мгновений, чтобы вырубить его ударом приклада в зубы. За это время спина Рубио, которую я едва различал в десяти шагах передо мной, окончательно потерялась в толпе. Некоторое время я еще пытался его найти, а потом плюнул и побежал дальше – к столбам света в центре лагеря. Обстановка меняется так быстро, что я не успеваю реагировать. Только что вокруг было полно народа, а сейчас я оказался на некотором отдалении от основных событий. Зато в центре суета нарастает. Крики оттуда уже не прекращаются, звучат все отчаяннее. Я бегу к свету. Наталкиваюсь на толпу обезумевших заключенных. То и дело попадаются тела, об них спотыкаются, но продолжают идти.
Впереди я вижу язычников, вооруженных трофейными карабинами. Стреляют очень редко, приходится экономить патроны. Парни палят лежа, прячась за телами товарищей. Напротив них, всего в сотне шагов, собрались чистые. Десять человек – втрое меньше, чем бунтовщиков. Эти стоят в полный рост, даже не пытаясь скрываться от случайных выстрелов, однако на них никто не обращает внимания. Все смотрят на пятерку монахов, что стоят за спинами послушников. Полноправных монахов, в чисто белых балахонах. Я едва не матерюсь в голос, глядя как яркий луч срывается с ладони, упирается в баррикаду напротив одного из заключенных. Тела, из которых состоит укрытие, начинают истаивать, будто лед под горячим летним солнцем. Нет. Быстрее. Гораздо быстрее. Трупы осыпаются невесомым пеплом, через минуту преграды не остается. Тот, кто за ней скрывался, пытается отползти, откатиться в сторону, но монах чуть поворачивается, и луч света движется следом, стирая из реальности баррикаду. Вот он упирается в заключенного. Страшно! Не раз слышал, что чистый одаривает последователей, но не думал, что они настолько сильны!
Лицо обреченного покрывается ожогами. Сперва они похожи на солнечные. Кожа краснеет, потом покрывается волдырями. Первые несколько секунд бунтовщик сохраняет мужество. Он даже находит в себе силы стрелять. Выстрел за выстрелом, и каждый – без промаха. Никакого толка. Пули вспыхивают и рассыпаются пеплом, не достигнув монаха – как мотыльки в пламени свечей. Остальные четверо чистых как-то защищают напарника. Стреляет не только очищаемый заживо, другие бунтовщики присоединяются к перестрелке, сосредоточив огонь на бьющем лучами монахе. По лицу его четверых защитников катится пот, однако они держатся. Послушники стреляют в ответ, легко выбивая потерявших осторожность бунтовщиков – одного за другим. Жертва монаха, наконец, не выдерживает. Бросив винтовку, он пытается убежать. Поздно. Сил не хватает даже чтобы встать – он катается по земле еще несколько секунд, а потом замирает и осыпается невесомым пеплом, который тут же рассеивается.
Наступает короткое затишье. Тот чистый, который только что убил бунтовщика, отходит назад, на его место выходит один из оставшейся четверки. Он прикрыл глаза и, кажется, копит силы для удара.
Я наблюдаю за происходящим с некоторого отдаления. Черная одежда защищает меня от чужих взглядов, и я могу пока не опасаться выстрелов послушников. Обе стороны пытаются воспользоваться небольшой передышкой. Бунтовщиков осталось совсем немного. Большая часть уже разбежалась, остались только те, чья ненависть пересиливает страх перед пожирающим светом и пулей послушника. Не поднимаясь, они пытаются понадежнее сложить свое укрытие. Стаскивают тела поближе. Послушники в это время наоборот, расходятся шире, готовясь окружить бунтовщиков и устроить им перекрестный огонь. Несмотря на растерянность, я пытаюсь этому помешать. Мне удается убить одного послушника и ранить троих, но меня вычисляют по вспышкам выстрелов, и теперь уже мне приходится спешно менять позицию. Ухожу вправо, слышу свист пуль, падаю, и откатываюсь влево. У самого лица вырастает фонтанчик поднятой ударом пули земли. Кто же там такой глазастый? Еще одна пуля бьет рядом с левой рукой, хотя я снова откатился. И вдруг обстрел прекращается. Краем глаза замечаю вспышки выстрелов где-то в отдалении – кажется, Мануэль нашелся. Про меня все временно забывают, и теперь уже я стреляю по монахам.
Впрочем, стрельба со стороны послушников прекращается быстро. Там все либо мертвы, либо попрятались, хотя, учитывая особенности дара моего спутника, скорее первое. Однако монахов чистых смерть послушников не останавливает. Тот, что теперь в центре, уже готов. Его руки начинают светиться, и вот из них вырывается луч яркого света. И сейчас он направлен в мою сторону. Луч бьет в тридцати футах справа от меня, начинает шарить по земле в попытках нащупать. Я не двигаюсь. Стоит только встать – и меня увидят. Не так уж далеко я нахожусь, чтобы внимательный взгляд не смог заметить темный силуэт. Стрелять тоже не имеет смысла, я уже видел одну попытку.
Замираю, успокаиваю дыхание, насильно погружая себя в состояние транса. В минуты опасности мне проще достичь нужного состояния, но сейчас это правило не работает. Десять лучей света бьющие из центра лагеря. Сейчас я ближе к ним, чем когда был на границе. Сосредоточиться трудно, мерзкий белый свет будто проникает под закрытые веки, лишая воли, заставляя сдаться и признать свое поражение. Секунда тянется за секундой. Я кожей чувствую, что монашеская магия приближается. Порой им не хватает нескольких дюймов, чтобы найти меня. В эти моменты волосы по всему телу встают дыбом, а кожу начинает неприятно пощипывать. Луч уходит, чтобы сделать новый зигзаг, но через пару секунд возвращается. Я вновь и вновь заставляю себя погрузиться в транс, но каждый раз концентрация слетает, стоит мне только почувствовать враждебную магию.
Слева слышны выстрелы. Один за другим, восемь хлопков, и через небольшую паузу – снова. Ослепительная нить чужой магии проносится мимо. Еще несколько секунд, и свет иссякает, а монах обессилено опускает руки, уступая место новому. У нас есть небольшая передышка. Я снова прикрываю глаза, уже не обращая внимания на то, что оставшиеся в живых бунтовщики, воспользовавшись затишьем, откатываются назад. Правильно делают. Они и так уже около минуты не стреляют – кончились патроны. Нападать на заряженных божественной силой чистых с голыми руками бессмысленно. Даже если все полягут, вряд ли утащат с собой хоть одного, а так есть еще шанс сбежать.
Мне, наконец, удается сосредоточиться. Чистые видят, что восставшие заключенные бегут, но защиту не снимают. Похоже, не хотят отпускать нас с Рубио. Они делают несколько шагов вперед. С каждым шагом, защитный барьер из света продвигается. Я вижу, как камешек, задетый одним из монахов, выкатывается за пределы круга. Уже двое чистых начинают шарить своими лучами по земле, оставляя защиту на трех остальных. Снова ослепительно белый, с примесью ультрамарина свет, скользит по земле, оставляя за собой чистый песок там, где секунду назад была потоптанная трава. Дорожка песка, извиваясь, приближается, но теперь мне удается игнорировать угрозу. Секунда за секундой я обшариваю мыслью все, что окружает монахов.
Выбор не слишком богатый. Земля почти вытоптана. В семистах футах какое-то здание, кажется, барак. Слишком далеко. Есть тела послушников чистых. Монахи уже обошли их, теперь они стоят впереди своей бывшей линии обороны. Я цепляюсь за чуть не ускользнувшую мысль. Послушники. Все мертвы. Хотя нет, один, кажется еще жив, только без сознания. У него пробито левое плечо, он отключился от боли мгновенно, прямо в бою. Кровь и не думает останавливаться, скоро он тихо умрет. Но мне нужно, чтобы он жил. В шести футах перед ним стоит один из монахов, с рук которого срывается ненавистное сияние.
Чувствую, как пятно упирается мне в спину. Главное, не вздрогнуть, не пошевелиться. Сначала даже не больно, потом на спине рассыпается одежда, и луч касается кожи. Он чуть подрагивает, скользит, пытается нащупать голову. Ощущение такое, будто по спине неожиданно проводят раскаленным утюгом, и не сказать, что очень быстро. Луч уходит. Спина горит, будто кожу содрали. Диким усилием отстраняюсь от пытки, заставляю себя забыть о ней. Я даже не двигаюсь, не реагирую на боль. Еще труднее сохранить ясность рассудка. Вместе с болью появляется неуверенность. Мысли о собственной ничтожности, незначительности. Что-то внутри меня кричит: «Ты – грязь. Мерзкая отрыжка, гнойник на теле мира. Покорись. Исчезни». Я не позволяю себе осознать эти мысли. Некогда – один раз меня нащупали, и скоро луч вернется. Меня волнует только послушник с простреленным плечом.
Камень. Я вспоминаю, что только что видел камень, выкатившийся за пределы защитного барьера. Это важно. Карабин в моих руках направлен на монаха, который сейчас выжигает мое тело. Это неправильно. Я поворачиваю ствол. Выстрел. Палец дергается будто сам собой. Никому из монахов пуля не угрожает. Кусок свинца даже не попадает в барьер, окружающий чистых – чиркает по земле, выбивая парочку мелких камней. Острый кусок породы пролетает через круг света, не изменив траекторию. Получилось! Камень попадает в полуживого послушника, истекающего кровью из плеча. Прямо в рану.
Резкая боль заставляет охранника очнуться. Не до конца и ненадолго. Веки дрожат и приподнимаются ровно настолько, чтобы увидеть всего в двух шагах от себя чьи-то ботинки. А дальше работают только рефлексы. Чистый потерял сознание во время боя, и даже не заметил этого. Боль пронзила руку, на секунду потемнело в глазах, а в следующее мгновение, впереди, совсем недалеко, появляются чьи-то ноги. Усилие, которое требуется на то, чтобы довернуть винтовку, совсем небольшое. Для того, чтобы сжать палец на спусковом крючке – еще меньше. Тяжелая пуля .44 калибра с расстояния пяти шагов разносит пятку монаха в кровавые клочья. Защитное сияние не может этому помешать, ведь стрелявший находится внутри.
Нога у монаха подламывается мгновенно. Еще не понимая, что произошло, он разворачивается в падении, так и не опустив руку. Божественный свет цепляет ногу его «боевого» напарника, а потом касается лиц двух из трех защитников, после чего гаснет. Вряд ли он успел нанести серьезный ущерб хоть кому-то из единоверцев, но защитники отшатываются, вскидывая ладони к лицам. Сияние гаснет. А еще через три секунды все пятеро падают с простреленными головами. Рубио не подвел. Я снова шепчу как мантру: «Тебе, Кера». Пусть это не мои пули разнесли черепа монахам, но ведь моих усилий для того, чтобы они умерли, приложено не меньше.
А потом я возвращаюсь в нормальное состояние, и больше не могу игнорировать лютую боль. Мышцы спины и шеи будто через мясорубку пропустили. Хочется кричать, но для этого нужно сделать вдох, а воздух, будто разум обрел, и не желает проталкиваться в глотку, так что получается только скулить – жалко и жалобно настолько, что даже в таком состоянии становится противно. Я замолкаю и дальше терплю молча, не в силах пошевелиться.
Боль понемногу отступает. Встать у меня еще не получается, и даже голову повернуть, чтобы оглядеться. Зато теперь я хотя бы слышу, что происходит, и, главное, голос Рубио:
– Диего! Диего, чтоб тебя гекатонхейры разорвали! Нечего дохлятиной притворяться. Подай уже голос!
Я попытался прокричать что-нибудь матерное, но вышел только непонятный полурык – полустон. Впрочем, этого хватило. Главное, в голове немного прояснилось, и я, наконец, вспомнил, зачем вообще ввязался в этот безумный штурм лагеря. Начинаю шевелиться через силу, не обращая внимания на боль. Получается паршиво, да и непонятно, зачем я вообще пытаюсь встать, если совершенно очевидно, что у меня это не получится.
– Вот это да! – удивляется Мануэль. – Давно не видел такой ровной прожарки! Хоть сейчас на стол подавай! Был бы обычный ожог – пахло бы умопомрачительно, а так даже скучно.
– Дать тебе силы? Зачем? Ты ведь любишь кровь? Тебе мало той, что льется сейчас? – Сам не знаю, зачем я вообще с ней заговорил. Богиня не вызывала ничего, кроме отвращения и жалости. С другой стороны – до сих пор ни одно божество еще ни разу не являлось мне во сне, так что, наверное, мне просто стало любопытно. Да и не ожидал я, что она ответит – не верил до конца, что сгорбленная фигура реальна, а не является частью моего воображения. А Кера, поняв, что я с ней заговорил, очень оживилась. Она взглянула на меня с дикой смесью надежды и ненависти, протянула когтистые руки, заговорила часто, захлебываясь:
– Столько крови вокруг – утонуть можно. Столько боли – можно задохнуться. И все мимо, мимо! Нельзя ни к чему прикоснуться! Я как Тантал в царстве Аида – вижу, а взять не могу.
– Так кто тебе мешает? – удивился я.
Крылатая окрысилась, и без того не блещущее привлекательностью лицо исказилось в мерзкой гримасе.
– Этот пришлый… Это он! Он пожрал их силы. Всех их, которые раньше брезгливо бросали на меня взгляд и отворачивались. Их бледные тени он сбросил в Тартар, и теперь они томятся там, а я на свободе. Я последняя, но скоро и я окажусь там же, с ними. Не хочу! Я почти потеряла разум! Меня почти не осталось! Я уже не могу скрываться от Него! Дай! Дай мне свою кровь! Хоть каплю!
Вестница беды шагнула ближе, вцепилась длинными когтями мне в руку. Попыталась вцепиться – пожатие оказалось совсем слабым, а на лице вместо угрозы проступало отчаяние. А потом сон просто закончился, и я проснулся, все еще чувствуя на руке слабое касание ледяных пальцев.
Огляделся очумело – конечно, никого рядом не было, кроме мирно посапывавшего Рубио. Ночь еще и не думала заканчиваться, чистое небо сияло мириадами звезд – такие яркие они бывают только в горах. Я перевернулся на другой бок и попытался заснуть. Безуспешно. Сон больше не шел, а картинка с несчастной вестницей никак не шла из головы. Некоторое время я ворочался, а потом чертыхнулся, выскользнул из-под плаща, которым укрывался. Нож нашелся в сумке. Стараясь не думать о том, что делаю, я надавил лезвием на подушечку большого пальца, дождался, пока крохотная лужица крови наберется в ладони. Прошептал: «Пей, Кера. Отдаю добровольно». Швырнул брызги в ночное небо. Подивился собственной сентиментальности – это надо же, богиню беды пожалел! И после этого, наконец, уснул, уже на самой границе сна услышав тихое «Не забуду».
Утром Рубио был хмур и неразговорчив. Любопытство по поводу плохого настроения старика меня не мучило, но он разродился сам, за завтраком:
– Дурные дела творятся в округе. Мне сегодня во сне являлась Кера. Мерзкая тварь. Каждый раз, как я ее видел, случалась какая-нибудь несусветная пакость. Так теперь еще и во сне…
– Мне тоже она снилась, – признался я. – Странные вещи говорила.
– Ты еще и слушал ее? – удивился старик. – Зачем? Держись подальше от этой твари! Не жди от нее хорошего! Уж ты, как сын жрицы Гекаты должен её знать!
– Может, ты и прав. Но мне в любом случае не верилось, что это действительно она. Как-то не привык встречаться с богами – даже во сне.
– Ну и зря. Непонятно, как она проникла в Демос Онейро24. Брат25 ее не жалует.
– Она сказала, что нет больше брата. Да и вообще все боги погибли, низвержены в Тартар. Говорила, что осталась одна.
– Да ты верь больше этой демонице! – фыркнул Мануэль. При этом он помрачнел еще сильнее, хотя, казалось, дальше уже некуда.
Рубио оказался прав, когда говорил, что до Лурда мы доберемся быстро. Впрочем, не зная пути, я мог бы блуждать по горам хоть год, и не добраться до города. Потерять тропку, по которой мы до сих пор двигались, было проще простого, однако старик по каким-то приметам ухитрялся находить дорогу. Всего через час стало возможно двигаться, не слишком опасаясь сломать ногу или шею, а к обеду она стала достаточно хороша для автомобиля – вот только жаль, он остался на той стороне осыпи. Не скажу, что дорога давалась легко, особенно учитывая скудное пропитание. Приходилось экономить – то, что мы захватили из дома, стремительно заканчивалось, а найти хоть что-то съедобное в этой гористой местности могли только дикие козы, которые водились здесь в изобилии. Наглые копытные совершенно не боялись людей, подпускали нас очень близко, заставляя мечты о тушеной козлятине приобретать почти осязаемую реальность, однако охотиться мы и не думали. Даже без объяснений спутника я прекрасно представлял, как далеко может разноситься звук выстрела в горах.
Условно населенные места появились уже ближе к вечеру. Стали часто встречаться старые кострища, и другие, гораздо менее романтичные следы человеческой жизнедеятельности, а к закату мы вышли к небольшому поселку. Деревня, или, скорее, хутор, состоял всего из нескольких хижин, окруженных небольшими огородами. Загон для овец был гораздо больше, чем любое из жилых строений, вот только как сам загон, так и хижины, оказались пусты. Люди отсюда ушли совсем недавно, и в спешке. Забрали только самое ценное и скотину, даже поспевшие овощи остались на месте не собранными – этот факт интересовал нас гораздо больше, чем загадочное исчезновение жителей. Впервые за несколько дней удалось наесться вдоволь – в одном из домиков Рубио нашел несколько полосок вяленого мяса, так что варево, приготовленное в очаге выбранного для ночевки дома, получилось сытным и очень вкусным. Рубио, так и остававшийся весь день непривычно молчаливым, не преминул прокомментировать мой энтузиазм при виде горячей пищи:
– Смотри, не обожрись. Завтра день тяжелый, а если его украсят еще и твои ежеминутные отлучки в кусты, может стать и вовсе невыносимым.
Я и без старика знал о вреде обжорства, но в спор вступать не стал – покончив со своей порцией, отправился на боковую. Чтобы, значит, как говорил отец, жирок завязался. Засыпал, впрочем, с некоторой опаской, и она не замедлила подтвердиться. Во сне снова явилась Кера. Выглядела она чуть лучше, чем накануне, а, главное, в глазах появились какие-то проблески разума:
– Не знаю, почему ты идешь к самому средоточию силы врага. – Без обиняков начала демоница, не затрудняя себя приветствиями. – Очень многие хотели бы оказаться как можно дальше оттуда. Возможно, ты безумен. Это не мое дело. Я не стану тебя отговаривать. Но если ты все же настолько не дружишь с рассудком, что продолжишь путь, выполни мою просьбу: когда будешь умирать, посвяти свою смерть мне. Твоя кровь помогла мне вчера, но этого мало. Тартар все равно ждет меня, а так я хоть немного еще продержусь.
Теперь мне действительно захотелось последовать советам матери и хорошенько выругаться, но я сдержался. Спросил вместо этого:
– Там, куда мы идем, многих убили? Это были последователи чистого?
– Да, многих. Очень многих. И да, это были рабы чистого, и они убивали во славу своего жадного бога. Ненавижу! Даже я никогда не забирала все! Я оставляла вам, смертным, часть силы, чтобы могли найти путь к Стиксу через царство Эреба26.
Рассуждения вестницы я пропустил мимо ушей, так же как отмахнулся от мысли о многочисленных смертях. С моими родителями не может случиться ничего плохого. Только не с ними. И потому я спросил самое важное:
– Укажи, как туда добраться быстрее? Место, куда свозили смертных. Я не останусь в долгу. Обещаю, что посвящу свою смерть тебе, если поможешь. И если мне удастся прихватить кого-то из чистых с собой, их жизни я тоже отдам тебе.
Кера взглянула мне в глаза, покачала головой с сомнением:
– Хорошо, смертный. Я готова заключить договор. Моя помощь в обмен на жизни смертных.
Демоница вдруг резко приблизилась, провыла:
– Просыпайся! – Ее пасть распахнулась так широко, что, казалось, она вот-вот отхватит мне голову. От испуга я дернулся и проснулся. Но то, что происходило во сне, не забыл. Вестница беды была рядом. Я чувствовал её присутствие, и даже мог видеть неясный силуэт, если скашивал взгляд. Небо на востоке даже не начало светлеть, Рубио продолжал крепко спать на соседней лежанке – моя возня заставила старика только перевернуться на другой бок. Я подскочил к спутнику, стал трясти за плечо.
– Только не говори, что тебе приснился кошмар, и тебя теперь нужно обнять и спеть колыбельную! – даже сонный, старик не изменял своей привычке язвить. Но мне сейчас было не до перепалки.
– Да! Мне приснился кошмар! Мне явилась Кера, и сказала, что совсем недалеко отсюда чистые приносят в жертву людей. Много! Мы должны спешить!
– Ты ведь не станешь дожидаться утра, как бы я не уговаривал? – уточнил старик, отбросив шутливый тон. – Хорошо, идем. Она сказала, куда идти?
– Она обещала показать. Да быстрее же! – сам я в это время судорожно заматывал портянки.
Старик тоже скосил глаза, недобро хмыкнул, различив вестницу, потом обманчиво неторопливо принялся снаряжаться.
Из дома вышли через десять минут, и только после того, как по настоянию Мануэля хорошенько измазали одежду и лица в саже из очага. Неплохой способ маскировки – в темноте, даже на расстоянии вытянутой руки можно заметить только белки глаз. Я сразу взял хороший темп. Несмотря на ночное время, дорога была видна – луна давала достаточно света. Не настолько, чтобы нестись сломя голосу по горным дорогам, но мне сейчас было не до осторожности. То, что цель приближается, стало ясно довольно скоро. Мы обогнули большую скалу и сразу увидели далеко впереди широкие лучи света. Давно, еще в другом мире, я смотрел хроники второй мировой войны. Во время налетов города обороняли с помощью прожекторов, которые пытались нащупать вражеские самолеты в небе. Сейчас было очень похоже, только лучи не метались по небу, а упирались в зенит. Я насчитал десять штук, и они были гораздо ярче и будто бы жирнее тех, что мне запомнились по документальным съемкам. Определить расстояние в темноте не представлялось возможным, к тому же источники лучей явно находились в низине, которую закрывали несколько стоявших почти в ряд холмов.
Помощь Керы была больше не нужна, но я все равно чувствовал ее незримое присутствие. Демоница отставать не хотела – торопилась поскорее получить плату за услугу. Я спешил все сильнее, почти не смотрел под ноги. Каким чудом мне удалось не переломать ноги во время бега – неизвестно. Остановился я, только оказавшись на вершине холма. Дыхание сбилось, разглядеть за яркими лучами, что именно находилось внизу не получалось. В следующий момент я полетел на землю, получив чувствительный удар под колени.
– Идиот! Если ты хотел предложить им еще одну жертву, можно было так сильно не торопиться! – Сердито прошептал с трудом нагнавший меня Рубио. – Они вполне могли подождать и до утра. Твой романтичный силуэт на фоне лунного света мог увидеть любой, кому пришла бы в голову блажь поднять глаза!
Справедливость упрека смогла пробиться даже через пелену ярости и беспокойства, застилавшую глаза. Дальше я действовал более осторожно. В следующий раз в полный рост я поднялся только после того, как мы спустились с холма. Теперь можно было лучше разглядеть лагерь – а это был именно он. Широкое, обнесенное деревянной оградой пространство, было заполнено людьми. Несмотря на ночное время никто не спал. Некоторые пленники вяло перемещались по территории, будто не зная, чем себя занять, другие сидели на земле, уставившись в землю, но все старательно отворачивались от центра лагеря, где в небо упирались десять ярких столбов света.
Мы обошли лагерь по периметру, держась на внушительном расстоянии. Вышки с наблюдателями внушали некоторое опасение поначалу, но я быстро заметил – пулеметы стоят стволами внутрь, часовые следят за внутренней территорией, а то, что происходит снаружи, их не интересует. Должно быть, чистые уверены, что ни один здравомыслящий человек не станет приближаться к месту, в котором происходит нечто явно недоброе. Свет из центра лагеря не способствовал видимости, но то, что охрана представлена исключительно послушниками чистых, было заметно – их серовато-белые одежды будто светились в темноте. Никто не знает, как чистые пополняют свои ряды. В чем заключается испытание, или, может, обучение, где оно проходит. Послушников вообще видели редко. Те, кто хотел стать чистым, шли в храм. Иногда после этого можно было видеть их тела, прошедшие через ритуал очищения. Монахи объясняли, что этот кандидат оказался слишком нечист, чтобы приблизиться к богу. Если же кандидатура устраивала высшие силы, он становился послушником. И исчезал, для того, чтобы появиться где-нибудь спустя несколько месяцев в сияющей белизной хламиде чистого монаха.
Наконец, показались ворота. Естественно, закрытые, да еще с двойной охраной. Идей, как незаметно пробраться на территорию лагеря, так и не появилось, а штурмовать вдвоем было совсем глупо и бессмысленно.
– Ну что, устроишь какую-нибудь случайность, парень? Без маленького проклятья нам здесь ловить нечего, – шепнул Мануэль.
Отнекиваться и говорить, что ничего такого не умею я не собирался – поздно. Странно было бы, если бы спутник не догадался. Только кивнул и плюхнулся на землю, даже не став уточнять, какая именно случайность требуется. Большого выбора у меня не было, к тому же очень мешал свет, разливающийся по округе. Он будто придавливал к земле, лишал сил и путал мысли. Сосредоточиться было непросто, но постепенно у меня начало что-то получаться.
Тишина, нарушаемая только шагами пленников и часовых, да поскрипыванием дерева, из которого сложены вышки. Что-то происходит впереди, в центре лагеря, но слишком далеко. Звуки не доходят до того места, где я лежу, а смотреть туда не нужно. Моя цель ближе. Это часовой на ближайшей вышке. Да. Вышки сделаны вполне добротно, вот только качественного материала на постройку, которую не планируют использовать много лет, явно пожалели. Дерево использовали то, что нашли в окрестностях. Например пара жердей когда-то была частью овечьего загона. Напрасно они взяли такой материал для вышки. Как его не скрепляй, это уже слишком старое дерево, даже если выглядит еще крепким. Климат в горах переменчив, зимой температура может по нескольку раз в день перескакивать нулевое значение. Разве в этих условиях такой пористый материал, как дерево, может надолго сохранить свою прочность?
Однако часовой осторожен. Чувствует, что конструкция не безопасна, и потому старается лишний раз не делать резких движений. Да и погода, как назло, довольно безветренная. Это было бы не так уж важно, если бы не впивающиеся в мозг лучи света из центра лагеря. Чувствовал, что даже если выложусь до донышка, моих сил может не хватить, чтобы повлиять на часового. Вот он медленно переступает, чтобы размять мышцы. Слишком медленно и слишком осторожно, его центр тяжести почти не меняет положения, и конструкция вышки, соответственно, не испытывает нагрузок. Взгляд мой поневоле соскальзывает с чистого на вышке – это тоже влияние близости к их богу. Впрочем, оно и к лучшему.
Вороны. Этих птиц здесь довольно много, хотя остальной живности что-то не видно. Должно быть, происходящее в центре лагеря распугивает животных, и только пернатые падальщики не могут совладать с соблазном. Я чувствую, что откуда-то доносится слабый запах мертвечины. Однако птицам все равно неуютно, и они бодрствуют, несмотря на ночное время. То и дело перелетают с места на место, подолгу кружат в вышине, вспархивают с насестов от любого резкого звука. Одна уже в третий раз пролетает над головой чистого на вышке. Сейчас она пошла на четвертый круг – очень вовремя. Вот птица делает ленивый взмах крыльями, чтобы чуть набрать высоту – иначе окажешься слишком близко к опасному человеку на деревянной конструкции. Вот только что-то не выходит – должно быть, мышцы крыльев устали от долгого полета, затекли. Вместо того чтобы взлететь выше, ворона только набирает скорость.
Часовой снова переступает с ноги на ногу – все так же осторожно. И в этот момент видит, как прямо в лицо ему несется комок темноты. Появление птицы в непосредственной близости от глаз так неожиданно, что чистый отпрыгивает назад, всем весом отталкиваясь от помоста. Угрожающий скрип дерева, вышка чуть покачнулась от резкого движения. Вместо того, чтобы замереть, часовой делает пару шагов вперед, еще сильнее раскачивая шаткую конструкцию. Этого движения оказывается достаточно. Скрип повторяется, теперь уже более громкий, за ним следует треск, и вышка, все ускоряясь кренится внутрь лагеря только для того, чтобы в результате с грохотом обрушиться на землю.
Вряд ли чистый сильно пострадал. Высота слишком мала, помост находился не выше десяти футов от земли. Однако его испуганный вопль привлекает внимание чистых, патрулирующих лагерь. Увидев аварию, сразу пятеро спешат на помощь к пострадавшему. Двое склоняются над вопящим от боли часовым, трое оглядываются по сторонам, выискивая опасность. И начинают падать, один за другим. У меня звенит в голове от напряжения, поэтому я не слышу выстрелов. В первую секунду даже не понимаю причину, по которой чистые падают. Впрочем, ошеломление быстро проходит, я хватаю винтовку и тоже стреляю. Мои усилия не так результативны. Из трех выстрелов в цель попадает только один. «Тебе, Кера. Как обещал», – шепчу я. Надеюсь, этого достаточно, чтобы жертва досталась богине – не хочется нарушать слово.
– Все! Хватит! – я не сразу понимаю, что Рубио обращается ко мне. – Пора менять позицию! Уходим, они сейчас очухаются!
Я понимаю, что спутник прав, но все еще недостаточно пришел в себя, чтобы незамедлительно последовать совету. В следующие несколько секунд ситуация меняется настолько, что это становится ненужным. Очухиваются не только чистые. Заключенные тоже в первый момент растерялись от обилия событий, однако главное они поняли. Первым к телу одного из чистых подскочил какой-то парень. Он схватил винтовку и начал стрелять. Всего пара выстрелов, и он падает от ответного огня охранников, но главное он сделал – подал пример. Тот парень еще не успел даже упасть, а винтовку у него из рук уже выхватил следующий заключенный. Другие бросились к телам чистых, чтобы забрать их оружие.
Я, вместо того, чтобы уходить подальше, стреляю в тех чистых, которые попадаются мне на глаза. Безобразно мажу – кажется, прежде чем патроны кончаются, я успеваю убить только одного. Даже это неплохо – он упал как раз рядом с одним из заключенных, который тут же выхватил освободившийся карабин. Те, кто обзавелся винтовками, бегут куда-то к центру лагеря, увлекая за собой остальных, взбудораженных неожиданным успехом.
Я вдруг вижу спину Рубио – он бежит к образовавшемуся после падения вышки проходу в ограде, останавливается, чтобы сделать пару выстрелов. Сообразив, что сам все еще остаюсь на месте, спешу присоединиться.
Глава 9
Паника и неразбериха разрастаются, быстро захватывают всю территорию лагеря. Заключенные, которым удалось раздобыть оружие, разбегаются в разные стороны – кто-то к воротам, кто-то, наоборот, в центр площадки. Навстречу им бегут послушники. То и дело раздаются хлопки выстрелов, крики. Вспышки пороха расцветают в разных концах лагеря, на разном расстоянии. Мертвые и раненые чистые лежат вперемежку с заключенными. В одном месте пробежал мимо сразу десятка послушников, окруженных большим количеством язычников. Все заключенные убиты огнестрельным оружием. Послушникам повезло меньше – то, что тела принадлежали людям можно понять только по серым балахонам. После того, как у них закончились патроны, охранников разорвали голыми руками. До мерзкой картины никому нет дела.
Прямо на меня выбегает послушник чистых. Лицо перекошено, взгляд блуждает. В руках стандартная винтовка, которую он держит возле плеча, и водит стволом из стороны в сторону. Лагерь освещен, но меня он все равно замечает слишком поздно – он выискивает заключенных, одетых в светлую одежду, на моих зачерненных тряпках взгляд останавливается слишком поздно. Я как раз успеваю отпустить свой карабин, позволяя ему повиснуть на ремне, и достаю револьвер. В упор промахнуться трудно. «Прими жертву, Кера!» – кричу я в полный голос – сейчас, когда лагерь гудит как заводской цех в разгар рабочего дня, до моих криков никому нет дела.
Мануэля я потерял. Отвлекся на очередного заключенного, который почему-то решил наброситься на меня с кулаками. Уж и не знаю, за кого он меня принял. За чистого в своей черной одежде я точно сойти бы не смог. Убивать безумца не хотелось. Пришлось потратить лишние пару мгновений, чтобы вырубить его ударом приклада в зубы. За это время спина Рубио, которую я едва различал в десяти шагах передо мной, окончательно потерялась в толпе. Некоторое время я еще пытался его найти, а потом плюнул и побежал дальше – к столбам света в центре лагеря. Обстановка меняется так быстро, что я не успеваю реагировать. Только что вокруг было полно народа, а сейчас я оказался на некотором отдалении от основных событий. Зато в центре суета нарастает. Крики оттуда уже не прекращаются, звучат все отчаяннее. Я бегу к свету. Наталкиваюсь на толпу обезумевших заключенных. То и дело попадаются тела, об них спотыкаются, но продолжают идти.
Впереди я вижу язычников, вооруженных трофейными карабинами. Стреляют очень редко, приходится экономить патроны. Парни палят лежа, прячась за телами товарищей. Напротив них, всего в сотне шагов, собрались чистые. Десять человек – втрое меньше, чем бунтовщиков. Эти стоят в полный рост, даже не пытаясь скрываться от случайных выстрелов, однако на них никто не обращает внимания. Все смотрят на пятерку монахов, что стоят за спинами послушников. Полноправных монахов, в чисто белых балахонах. Я едва не матерюсь в голос, глядя как яркий луч срывается с ладони, упирается в баррикаду напротив одного из заключенных. Тела, из которых состоит укрытие, начинают истаивать, будто лед под горячим летним солнцем. Нет. Быстрее. Гораздо быстрее. Трупы осыпаются невесомым пеплом, через минуту преграды не остается. Тот, кто за ней скрывался, пытается отползти, откатиться в сторону, но монах чуть поворачивается, и луч света движется следом, стирая из реальности баррикаду. Вот он упирается в заключенного. Страшно! Не раз слышал, что чистый одаривает последователей, но не думал, что они настолько сильны!
Лицо обреченного покрывается ожогами. Сперва они похожи на солнечные. Кожа краснеет, потом покрывается волдырями. Первые несколько секунд бунтовщик сохраняет мужество. Он даже находит в себе силы стрелять. Выстрел за выстрелом, и каждый – без промаха. Никакого толка. Пули вспыхивают и рассыпаются пеплом, не достигнув монаха – как мотыльки в пламени свечей. Остальные четверо чистых как-то защищают напарника. Стреляет не только очищаемый заживо, другие бунтовщики присоединяются к перестрелке, сосредоточив огонь на бьющем лучами монахе. По лицу его четверых защитников катится пот, однако они держатся. Послушники стреляют в ответ, легко выбивая потерявших осторожность бунтовщиков – одного за другим. Жертва монаха, наконец, не выдерживает. Бросив винтовку, он пытается убежать. Поздно. Сил не хватает даже чтобы встать – он катается по земле еще несколько секунд, а потом замирает и осыпается невесомым пеплом, который тут же рассеивается.
Наступает короткое затишье. Тот чистый, который только что убил бунтовщика, отходит назад, на его место выходит один из оставшейся четверки. Он прикрыл глаза и, кажется, копит силы для удара.
Я наблюдаю за происходящим с некоторого отдаления. Черная одежда защищает меня от чужих взглядов, и я могу пока не опасаться выстрелов послушников. Обе стороны пытаются воспользоваться небольшой передышкой. Бунтовщиков осталось совсем немного. Большая часть уже разбежалась, остались только те, чья ненависть пересиливает страх перед пожирающим светом и пулей послушника. Не поднимаясь, они пытаются понадежнее сложить свое укрытие. Стаскивают тела поближе. Послушники в это время наоборот, расходятся шире, готовясь окружить бунтовщиков и устроить им перекрестный огонь. Несмотря на растерянность, я пытаюсь этому помешать. Мне удается убить одного послушника и ранить троих, но меня вычисляют по вспышкам выстрелов, и теперь уже мне приходится спешно менять позицию. Ухожу вправо, слышу свист пуль, падаю, и откатываюсь влево. У самого лица вырастает фонтанчик поднятой ударом пули земли. Кто же там такой глазастый? Еще одна пуля бьет рядом с левой рукой, хотя я снова откатился. И вдруг обстрел прекращается. Краем глаза замечаю вспышки выстрелов где-то в отдалении – кажется, Мануэль нашелся. Про меня все временно забывают, и теперь уже я стреляю по монахам.
Впрочем, стрельба со стороны послушников прекращается быстро. Там все либо мертвы, либо попрятались, хотя, учитывая особенности дара моего спутника, скорее первое. Однако монахов чистых смерть послушников не останавливает. Тот, что теперь в центре, уже готов. Его руки начинают светиться, и вот из них вырывается луч яркого света. И сейчас он направлен в мою сторону. Луч бьет в тридцати футах справа от меня, начинает шарить по земле в попытках нащупать. Я не двигаюсь. Стоит только встать – и меня увидят. Не так уж далеко я нахожусь, чтобы внимательный взгляд не смог заметить темный силуэт. Стрелять тоже не имеет смысла, я уже видел одну попытку.
Замираю, успокаиваю дыхание, насильно погружая себя в состояние транса. В минуты опасности мне проще достичь нужного состояния, но сейчас это правило не работает. Десять лучей света бьющие из центра лагеря. Сейчас я ближе к ним, чем когда был на границе. Сосредоточиться трудно, мерзкий белый свет будто проникает под закрытые веки, лишая воли, заставляя сдаться и признать свое поражение. Секунда тянется за секундой. Я кожей чувствую, что монашеская магия приближается. Порой им не хватает нескольких дюймов, чтобы найти меня. В эти моменты волосы по всему телу встают дыбом, а кожу начинает неприятно пощипывать. Луч уходит, чтобы сделать новый зигзаг, но через пару секунд возвращается. Я вновь и вновь заставляю себя погрузиться в транс, но каждый раз концентрация слетает, стоит мне только почувствовать враждебную магию.
Слева слышны выстрелы. Один за другим, восемь хлопков, и через небольшую паузу – снова. Ослепительная нить чужой магии проносится мимо. Еще несколько секунд, и свет иссякает, а монах обессилено опускает руки, уступая место новому. У нас есть небольшая передышка. Я снова прикрываю глаза, уже не обращая внимания на то, что оставшиеся в живых бунтовщики, воспользовавшись затишьем, откатываются назад. Правильно делают. Они и так уже около минуты не стреляют – кончились патроны. Нападать на заряженных божественной силой чистых с голыми руками бессмысленно. Даже если все полягут, вряд ли утащат с собой хоть одного, а так есть еще шанс сбежать.
Мне, наконец, удается сосредоточиться. Чистые видят, что восставшие заключенные бегут, но защиту не снимают. Похоже, не хотят отпускать нас с Рубио. Они делают несколько шагов вперед. С каждым шагом, защитный барьер из света продвигается. Я вижу, как камешек, задетый одним из монахов, выкатывается за пределы круга. Уже двое чистых начинают шарить своими лучами по земле, оставляя защиту на трех остальных. Снова ослепительно белый, с примесью ультрамарина свет, скользит по земле, оставляя за собой чистый песок там, где секунду назад была потоптанная трава. Дорожка песка, извиваясь, приближается, но теперь мне удается игнорировать угрозу. Секунда за секундой я обшариваю мыслью все, что окружает монахов.
Выбор не слишком богатый. Земля почти вытоптана. В семистах футах какое-то здание, кажется, барак. Слишком далеко. Есть тела послушников чистых. Монахи уже обошли их, теперь они стоят впереди своей бывшей линии обороны. Я цепляюсь за чуть не ускользнувшую мысль. Послушники. Все мертвы. Хотя нет, один, кажется еще жив, только без сознания. У него пробито левое плечо, он отключился от боли мгновенно, прямо в бою. Кровь и не думает останавливаться, скоро он тихо умрет. Но мне нужно, чтобы он жил. В шести футах перед ним стоит один из монахов, с рук которого срывается ненавистное сияние.
Чувствую, как пятно упирается мне в спину. Главное, не вздрогнуть, не пошевелиться. Сначала даже не больно, потом на спине рассыпается одежда, и луч касается кожи. Он чуть подрагивает, скользит, пытается нащупать голову. Ощущение такое, будто по спине неожиданно проводят раскаленным утюгом, и не сказать, что очень быстро. Луч уходит. Спина горит, будто кожу содрали. Диким усилием отстраняюсь от пытки, заставляю себя забыть о ней. Я даже не двигаюсь, не реагирую на боль. Еще труднее сохранить ясность рассудка. Вместе с болью появляется неуверенность. Мысли о собственной ничтожности, незначительности. Что-то внутри меня кричит: «Ты – грязь. Мерзкая отрыжка, гнойник на теле мира. Покорись. Исчезни». Я не позволяю себе осознать эти мысли. Некогда – один раз меня нащупали, и скоро луч вернется. Меня волнует только послушник с простреленным плечом.
Камень. Я вспоминаю, что только что видел камень, выкатившийся за пределы защитного барьера. Это важно. Карабин в моих руках направлен на монаха, который сейчас выжигает мое тело. Это неправильно. Я поворачиваю ствол. Выстрел. Палец дергается будто сам собой. Никому из монахов пуля не угрожает. Кусок свинца даже не попадает в барьер, окружающий чистых – чиркает по земле, выбивая парочку мелких камней. Острый кусок породы пролетает через круг света, не изменив траекторию. Получилось! Камень попадает в полуживого послушника, истекающего кровью из плеча. Прямо в рану.
Резкая боль заставляет охранника очнуться. Не до конца и ненадолго. Веки дрожат и приподнимаются ровно настолько, чтобы увидеть всего в двух шагах от себя чьи-то ботинки. А дальше работают только рефлексы. Чистый потерял сознание во время боя, и даже не заметил этого. Боль пронзила руку, на секунду потемнело в глазах, а в следующее мгновение, впереди, совсем недалеко, появляются чьи-то ноги. Усилие, которое требуется на то, чтобы довернуть винтовку, совсем небольшое. Для того, чтобы сжать палец на спусковом крючке – еще меньше. Тяжелая пуля .44 калибра с расстояния пяти шагов разносит пятку монаха в кровавые клочья. Защитное сияние не может этому помешать, ведь стрелявший находится внутри.
Нога у монаха подламывается мгновенно. Еще не понимая, что произошло, он разворачивается в падении, так и не опустив руку. Божественный свет цепляет ногу его «боевого» напарника, а потом касается лиц двух из трех защитников, после чего гаснет. Вряд ли он успел нанести серьезный ущерб хоть кому-то из единоверцев, но защитники отшатываются, вскидывая ладони к лицам. Сияние гаснет. А еще через три секунды все пятеро падают с простреленными головами. Рубио не подвел. Я снова шепчу как мантру: «Тебе, Кера». Пусть это не мои пули разнесли черепа монахам, но ведь моих усилий для того, чтобы они умерли, приложено не меньше.
А потом я возвращаюсь в нормальное состояние, и больше не могу игнорировать лютую боль. Мышцы спины и шеи будто через мясорубку пропустили. Хочется кричать, но для этого нужно сделать вдох, а воздух, будто разум обрел, и не желает проталкиваться в глотку, так что получается только скулить – жалко и жалобно настолько, что даже в таком состоянии становится противно. Я замолкаю и дальше терплю молча, не в силах пошевелиться.
Боль понемногу отступает. Встать у меня еще не получается, и даже голову повернуть, чтобы оглядеться. Зато теперь я хотя бы слышу, что происходит, и, главное, голос Рубио:
– Диего! Диего, чтоб тебя гекатонхейры разорвали! Нечего дохлятиной притворяться. Подай уже голос!
Я попытался прокричать что-нибудь матерное, но вышел только непонятный полурык – полустон. Впрочем, этого хватило. Главное, в голове немного прояснилось, и я, наконец, вспомнил, зачем вообще ввязался в этот безумный штурм лагеря. Начинаю шевелиться через силу, не обращая внимания на боль. Получается паршиво, да и непонятно, зачем я вообще пытаюсь встать, если совершенно очевидно, что у меня это не получится.
– Вот это да! – удивляется Мануэль. – Давно не видел такой ровной прожарки! Хоть сейчас на стол подавай! Был бы обычный ожог – пахло бы умопомрачительно, а так даже скучно.