С маленькой Униссой хотелось встать рядом.

А еще почему-то ее было очень жалко.

– Знаешь, – глухо сказала мастер, – пятнадцать лет – очень большой срок для букета. Редкие доживают до пяти, семи лет.

– А это вы сами набили? – спросила Эльга.

– Нет, это мастер Крисп. Он говорил мне, что это его вершина. Сейчас я думаю, что так оно и есть. Я, наверное, с того времени очень изменилась.

– Не-а, – сказала Эльга.

Унисса фыркнула.

– Не подлизывайся. Ладно, сядь пока.

Эльга села на скамейку. Мастер забрала у нее фонарь и пропала в дальних комнатах. Дом наполнился быстрыми шагами, скрипом полов, стуком выдвигаемых ящиков.

– Да где же это?

Окна проступали в темноте, будто пейзажные букеты. В них таились ночь, звезды поверх забора и шелест репейника.

Эльга поболтала ногами.

Сначала она думала, что в доме будет страшно, но сейчас успокоилась. Под девочкой с соломенными волосами вообще было невозможно бояться. Уж она-то точно не боялась, потом выросла и стала мастером.

– Представляешь? – Унисса, появившись, сунула ученице в руки блюдце со свечным огарком. – Почти все свечи мыши поели. Завтра, значит, еще по лавкам пойдем.

Огарок осветил пальцы.

Унисса присела перед Эльгой, легонько щелкнула по носу.

– Теперь поднимайся наверх, там большая комната, кровать выбирай любую. Я распрягу лошадей и принесу одеяла из фургона.

– Да, мастер Мару.

– Не боишься?

– Нет.

Прикрывая огонек ладонью, Эльга смело выбралась в коридор.

За спиной стукнула дверь, и темнота рассыпалась вместе с шагами, оборачиваясь то углом, полным изгрызенных рамок, то стулом, то кривым комодом, застывшим у стены. Свет ласкал обвисшую обивку и позеленевшие дверные ручки. Поднимаясь по лестнице, Эльга подумала, что обязательно исследует все днем.

Не просто же так они сюда приехали.

Кровати были – простые деревянные лежаки. В комнате имелись еще шкаф без дверец, тумбочка, приставленная к окну, и два низких стула.

Здесь тоже все стены были в букетах, но почти все они распались и пожухли, оставаясь в рамках частично – уцелевшими щекой, лбом, глазом. Странно было на них смотреть. Печально. Будто на давно умерших людей.

В изголовье одной из кроватей, правда, нашелся букет поновее. Он изображал молодого мужчину с русой бородкой, темноглазого. Мужчина глядел серьезно, но в уголках губ чудилась улыбка.

Букет пах сожалением.

Это легко определялось даже без мастерства. Эльга только не понимала, как в листья переносятся эмоции. Но ничего, она еще научится.

Наверное, когда-нибудь она набьет большой-большой букет, полный радости, чтобы, глядя на него, никто не мог бы грустить.

Эльга поставила блюдце с огарком на тумбочку и забралась на кровать с ногами. Свет и тени перемешались и образовали новый порядок. От трепета огня на границе велась бесконечная война, и тьма то наступала по стенам и потолку, то откатывалась на прежние позиции.

Эльга задумалась, как бы это перенести в букет. Ну, с листьями за огонь все просто: рябина, клен, береза, тинник и огневик. А темноту чем передать? Мертвые, что ли, использовать?

Она не заметила, как заснула.

Унисса накрыла ее одеялом и погасила свечу.



Утром дом показался Эльге дружелюбным, но серьезно больным существом.

Она переходила из комнаты в комнату, которых оказалось шесть внизу и три наверху, и вздыхала по запустению и общему разору. В холодной подвальной листьевой, показанной ей мастером, было по щиколотку мертвых иссохших листьев. В листьях резвились мыши.

Жуть.


Первым делом они вынесли весь мусор, накопившийся в комнатах. Листья, рамки, доски, мышиный помет, прогнившие створки от ставней, осыпавшуюся штукатурку и несколько рулонов гнилой обойной ткани, от которой пахло как от растения, именуемого клоповником, – резко и тошнотворно. Все это сбросили в заросшую яму на задах дома.

Затем сняли все букеты, пощадив только маленькую решительную Униссу в большой комнате и молодого человека над кроватью в комнате наверху. Утыканные гвоздиками разных размеров серые стены оголились и сделались трогательно-беззащитными. Дом словно лишился последних одежд, хоть они и выглядели лохмотьями.

Чтобы дом не обижался, Эльга гладила светлые пятна, оставшиеся от букетов.

Обломками стульев Унисса растопила печь, и непривычное тепло поплыло по комнатам, вырываясь из вентиляционных отдушек.

К полудню они очистили листьевую и подвесили снятые с фургона мешки на железных крючках. Потом прибрали задний двор, вымели грязь и древесную кору, оставшуюся от поленницы, и в две ржавых косы выкосили репейник у тропы и перед воротами. Слишком уж он о себе возомнил.

– Все, пока отдохни, – сказала Унисса, переодеваясь. – Я выйду в город. Если будут спрашивать, скажи, что мастер начнет принимать через неделю.

– А мы здесь надолго? – спросила Эльга.

– Пока ты кое-чему не научишься.

– Мне здесь нравится.

Унисса улыбнулась.

– Мне тоже.

Солнце светило мягко, от растущей у дома липы падала тень. Лето здесь чувствовалось не так, как в Дивьем Камне, мягче, нежней.

Гуммин шумел за забором, но дом мастера Криспа, похоже, был расположен на окраине или в месте, которое не пользовалось популярностью жителей. Гул голосов и звуки улиц доносились ослабленными, словно издалека. Они, казалось, с трудом отыскивают путь в узкий проулок, а отыскав, пасуют перед длинным мрачным зданием, сторожащим выезд. Но, может быть, мастер Крисп как раз этого и хотел, когда здесь селился?

Эльга проверила лошадей под навесом и забрала из фургона свой сак, такой родной, обрадованно похрустывающий заточенцами. «Хозяйка, хозяйка», – шептали листья.

Было жутко приятно.

Она решила не тратить время зря. Пальцы соскучились по сухому шороху и хрусту на сгибах. А в голове и вовсе носилось столько всяких идей, что не попробовать перенести их на дерево или холст казалось преступлением.

Сбоку от дома, рядом с лестницей, упирающейся в скат крыши, Эльга обнаружила лавку и превратила ее в свое рабочее место. Сложила к столбикам-чурбакам несколько дощечек, одну положила на колени, развязала сак.

Итак…

Ладонь нырнула в рассыпчатое, колкое нутро. Голоса листьев оглушили. «Мы готовы, да, хозяйка, мы здесь». Дуб, ольха, курчавка, чарник…

Пальцы выбирали, не торопясь.

В небе величественно плыло облако, громадное, пышное, белое, с завитком-хвостиком. Шелестела липа. Сквозь крону дерева проглядывала башенка, оказывается, с проломом на самом верху. Над забором чернела крыша с зубцами из светлых, сложенных лесенкой камней. Сердито прогудел, едва отвернув в сторону, шмель.

Ветерок шевелил волосы.

Было так хорошо, что Эльга безотчетно сомкнула пальцы и высыпала на дощечку пойманные листья.

Ей захотелось сохранить это ощущение в букете. Перенести и посмотреть, что получится.

Взгляд привычно вильнул в сторону, и мир сложился иначе: облако – из лепестков ромашки, крыша – из черной бузины, башенка – из ясколки и каштана.

Пальцы заработали, прижимая, уминая, оглаживая. Ловкие, маленькие, совершенно самостоятельные пальцы. Эльга словно со стороны наблюдала, как они, утрамбовав один слой, нетерпеливо рассыпают другой, отделяя черенки, сортируя листья по совместимости и цветам.

Ноготь сновал туда и сюда, и после него крохотные, отсеченные части падали на землю, как в бездну.

На появляющемся букете не было ни неба, ни забора, ни зарослей репейника. Листья и соцветия сплетались в аляповатый узор, яркий, почти слепящий: чужица, яблоня, клен, колокольчик. Но каким-то образом чудилось лето.

Ну и продолговатое нечто слева могло сойти за липовую ветвь.

– Девочка.

Эльга подняла голову.

В дверцу рядом с воротами заглядывал крупный мужчина в грязной серой накидке с оборванными по вороту пуговицами, с холщовой сумкой через плечо. Лицо у него было круглое, пухлое, борода росла клином, но, седея, раздваивалась на конце.

– Девочка!

– Да.

Мужчина состоял из листьев орешника и вяза. Внутри него прятался какой-то цветок, пахнущий тревожно и кисло.

– Как тебя зовут?

– Эльга. Эльга Галкава.

– А взрослые в доме есть?