— Русалка!
Солнце опустилось за горизонт, воцарились неяркие, приглушенные сумерки. В тишине появился слуга, зажег свечи и удалился. Пламя затрепетало под сырым ветром, стенки шатра заколыхались. Мари-Жозеф поежилась. Вокруг шатра засуетились стражники, спешно опуская поднятый для прохода полог. Ветер стих.
Русалка свистнула.
Мари-Жозеф поводила под водой сачком с рыбкой.
— Русалка! Смотри, рыбка!
По поверхности фонтана пронеслась рябь.
Внезапно Мари-Жозеф ощутила тепло менструальной крови, хлынувшей между ее ног; натертую полотенцем воспаленную кожу защипало.
С уст ее сорвалось ругательство, которое еще совсем недавно, какой-нибудь месяц тому назад, она не могла и вообразить. Даже предсказывая неприятности, Оделетт, как всегда, оказалась права. В нетерпении, желая поскорей избавиться от надоевшего полотенца, Мари-Жозеф совершила глупость.
«Сейчас быстренько покормлю русалку и кинусь назад по холму, домой, — решила Мари-Жозеф. — И буду умолять Оделетт меня простить, если запачкаю нижнюю юбку. А уж верхнюю-то я ни за что не могу испачкать, это будет катастрофа! Бедняжка Оделетт и так отчаялась спасти серебристую нижнюю юбку, а я могу еще добавить ей работы!»
Русалка вынырнула на поверхность. Мари-Жозеф погладила ее по голове. Русалка пронзительно вскрикнула и, подняв сноп брызг, сделала заднее сальто.
Мари-Жозеф покачала над водой отчаянно извивающейся рыбкой, пытаясь успокоить непонятно чего испугавшуюся русалку.
— Тише, русалка, все хорошо.
Русалка, казалось, замерла под водой, только ее глаза и лоб виднелись на поверхности. Мари-Жозеф заметила, как она раздувает и сужает ноздри. Волосы клубились вокруг ее плеч. Мари-Жозеф склонилась над водой, пытаясь разглядеть, что так напугало русалку.
Русалка громко фыркнула. Ее нос и рот окружило облако пузырьков. Она отплыла было, но потом застонала, вздохнула и вернулась к ступеням, неуверенно приближаясь к Мари-Жозеф, стараясь то ли что-то спросить своей песней, то ли в чем-то утешить.
Русалка достала рыбку из сачка, но не стала есть, а выпустила в фонтан. Она взяла ладонь Мари-Жозеф своими перепончатыми пальцами.
Мари-Жозеф замерла. Русалка опустила лицо к самой ее руке. Мари-Жозеф задрожала, опасаясь, что русалка ее укусит, и моля Бога, чтобы этого не произошло. Теплые губы русалки коснулись ее кожи. Морская тварь высунула язык и лизнула суставы пальцев Мари-Жозеф.
Мари-Жозеф с облегчением рассмеялась.
— Ты прямо как мой старый пони, — сказала она русалке. — Тот тоже слизывал соль с моей кожи!
Скармливая русалке рыбку за рыбкой, лаская ее, Мари-Жозеф незаметно и дальше приучала ее к своим рукам, к своему голосу.
— Скажи «русалка», — попросила Мари-Жозеф, протягивая ей рыбку.
— Рррыба, — откликнулась русалка.
Сначала она как попугай повторяла за Мари-Жозеф слово «рыба», но постепенно это подобие речи переросло в песню, где стройная мелодия чередовалась с посвистыванием. В два приема она быстро заглотила рыбу.
— Скажи «Мари-Жозеф».
— Рррыба!
— Скажи «его величество оказывает мне честь», — безрассудно предложила Мари-Жозеф и, досадливо поморщившись, бросила рыбку в бассейн. Окончательно потеряв надежду научить свою подопечную новым словам, Мари-Жозеф запела, отвечая русалке.
Русалка умолкла и воззрилась на нее.
Мари-Жозеф продолжала напевать пьесу, которую исполняла для его величества.
Русалка подплыла ближе и принялась выводить экзотическую, завораживающую, ни на что не похожую контртему, нарушающую все правила композиции.
По щекам у Мари-Жозеф заструились слезы.
«Мне не о чем горевать, — размышляла она. — Почему же я плачу? Просто потому, что пришли месячные?..»
Она смахнула слезы тыльной стороной ладони.
«Но прежде я никогда не страдала плаксивостью во время месячных, только злилась из-за того, что приходится терпеть неудобства, когда мне говорили: „Того нельзя, этого нельзя“».
Русалка взяла ее за руку. Услышав шаги, Мари-Жозеф покачала сачком за спиной, надеясь, что стражник сообразит положить туда рыбы.
Она пела не умолкая, а русалка расцвечивала ее мелодию музыкальными украшениями.
Сачок взяли из ее руки и вернули полным. Русалка, видимо, заметила вкусный кусочек, потому что умолкла, приняла награду и нырнула, изящно держа рыбу в когтях.
— Благодарю вас, сударь.
Мари-Жозеф чуть было не столкнулась с графом Люсьеном, который, как оказалось, стоял за ее спиной на краю фонтана.
— Ваша песня была невыразимо прекрасна.
— А я-то думала, что передаю сачок мушкетеру! — сказала Мари-Жозеф, слишком смущенная, чтобы вежливо ответить на его комплимент.
Он взял у нее сачок и достал из него еще одну рыбку. Русалка подплыла к ступеням и зарычала. Мари-Жозеф не стала мучить ее ожиданием и бросила ей лакомство.
Русалка подкинула рыбу в воздух, подхватила и отпустила. Мари-Жозеф рассмеялась, восхищенная ее проказами.
За ступенями русалка принялась крутить сальто в воде и бить хвостом, поднимая фонтан брызг.
«Интересно, — думала Мари-Жозеф, — придется ли его величеству по вкусу эскиз медали, на котором русалка жонглирует рыбой? Понравится ли он графу Люсьену?»
— Пожалуйста, не надо так, русалочка! — Мари-Жозеф стряхнула капли с рукава амазонки. — Ну, чего тебе? Ты же уже поела!
— Она хочет поиграть, — предположил граф Люсьен. — С рыбой. Как кошка с мышью.
Мари-Жозеф зачерпнула последних живых рыбок и бросила их в бассейн. Они метнулись прочь. Русалка засвистела и нырнула за ними, преследуя, нарочно упуская, поднимая снопы брызг.
— Спокойной ночи, русалка! — прошептала Мари-Жозеф.
Русалка вынырнула возле помоста. Мари-Жозеф в последний раз погладила ее. Русалка взяла ее ладонь и поднесла к своим губам, стеная и осторожно прикасаясь к пальцам Мари-Жозеф языком.
«Зачем русалке слизывать соль с моих рук, — дивилась она, — если она плавает в соленой воде?»
Русалка всползла по ступеням до края мелководья, плача от отчаяния и не зная, как еще предупредить земную женщину. Безрассудная земная женщина бесстрашно расхаживала, истекая кровью, рядом с крупными хищниками, рычание и рев которых гулко разносились по всему саду ночью и на рассвете. Если сухопутные хищники обладают столь же тонким чутьем, сколь акулы, то земная женщина обречена.
Русалка принялась вторить простенькой, как детский лепет, песенке земной женщины. Ответом ей было молчание.
Предостерегающая песнь русалки захлестнула сады, наполнила их всей силой своей скорби и тревоги и стихла.
Вновь замолчав, русалка смахнула с ресниц крупные соленые слезы.
С другой песней на устах, печальной и нежной, она вернулась в свое убежище под копытами Аполлоновых коней.
Глава 13
Выходя из шатра в сопровождении графа Люсьена, Мари-Жозеф отчетливо ощущала струящуюся между ног предательскую влагу. Граф старался учтиво пропускать ее вперед, а она, в свою очередь, пыталась не поворачиваться к нему спиной, и получалось очень неловко. Она надеялась, что пятна на ее бордовой амазонке будут незаметны.
«Если граф Люсьен увидит пятно, он, может быть, и не поймет, что это месячные, — думала Мари-Жозеф. — Замечают ли мужчины такие вещи? А граф Люсьен, возможно, и вовсе не догадывается, что это такое».
Потом она спросила себя: «А что он вообще тут делает?» И сама же ответила на свой вопрос: «Присматривает за русалкой его величества».
За стенами шатра заходящее солнце превратило воды Большого канала в расплавленное золото. Луна, почти полная, тяжело нависала над дворцом. Слуга верхом на коренастой мышастого цвета лошадке держал поводья серой арабской лошади графа Люсьена и другой, гнедой, той же породы и столь же восхитительной.
Мари-Жозеф присела перед графом Люсьеном в реверансе:
— Спокойной ночи, граф.
Она поднялась, ожидая, что его лошадь припадет на колени, чтобы он мог сесть в седло, ожидая, что он сейчас ускачет.
— Вы умеете ездить верхом, мадемуазель де ла Круа?
— Я давно не ездила… — И тут она подумала — понадеялась! — что он от имени его величества, может быть, пригласит ее на охоту, и прикусила язык. — Да, умею, сударь.
— Поговорите с этой лошадью. — Он кивнул на гнедую.
Его требования — требования адъютанта его величества — значили куда больше, нежели мучившая Мари-Жозеф неловкость. Она робко подошла к лошади. По слухам, жеребцы могли взбеситься, почуяв женщину, у которой пришли месячные.
Но гнедая лошадь, как и серая, оказалась кобылой.
Мари-Жозеф протянула гнедой руку, и та мягко ткнулась ей в ладонь теплой мордой, шевеля бархатными губами. Ощутив запах рыбы, гнедая тихонько фыркнула, обдав Мари-Жозеф своим дыханием. Мари-Жозеф нежно подула ей в ноздри. Гнедая запрядала ушами и снова дохнула Мари-Жозеф в лицо.
— Откуда вы знаете, что надо делать так? — спросил граф Люсьен.
Мари-Жозеф вспомнилось детство, счастливейшая пора ее жизни.
— Меня научил мой пони. — Она улыбнулась, заморгала и отвернулась, чтобы скрыть слезы. — Когда я была совсем маленькой.
— Так разговаривают с лошадьми бедуины, — сказал граф Люсьен. — Иногда мне казалось, что к лошадям они относятся добрее, чем друг к другу.
Солнце опустилось за горизонт, воцарились неяркие, приглушенные сумерки. В тишине появился слуга, зажег свечи и удалился. Пламя затрепетало под сырым ветром, стенки шатра заколыхались. Мари-Жозеф поежилась. Вокруг шатра засуетились стражники, спешно опуская поднятый для прохода полог. Ветер стих.
Русалка свистнула.
Мари-Жозеф поводила под водой сачком с рыбкой.
— Русалка! Смотри, рыбка!
По поверхности фонтана пронеслась рябь.
Внезапно Мари-Жозеф ощутила тепло менструальной крови, хлынувшей между ее ног; натертую полотенцем воспаленную кожу защипало.
С уст ее сорвалось ругательство, которое еще совсем недавно, какой-нибудь месяц тому назад, она не могла и вообразить. Даже предсказывая неприятности, Оделетт, как всегда, оказалась права. В нетерпении, желая поскорей избавиться от надоевшего полотенца, Мари-Жозеф совершила глупость.
«Сейчас быстренько покормлю русалку и кинусь назад по холму, домой, — решила Мари-Жозеф. — И буду умолять Оделетт меня простить, если запачкаю нижнюю юбку. А уж верхнюю-то я ни за что не могу испачкать, это будет катастрофа! Бедняжка Оделетт и так отчаялась спасти серебристую нижнюю юбку, а я могу еще добавить ей работы!»
Русалка вынырнула на поверхность. Мари-Жозеф погладила ее по голове. Русалка пронзительно вскрикнула и, подняв сноп брызг, сделала заднее сальто.
Мари-Жозеф покачала над водой отчаянно извивающейся рыбкой, пытаясь успокоить непонятно чего испугавшуюся русалку.
— Тише, русалка, все хорошо.
Русалка, казалось, замерла под водой, только ее глаза и лоб виднелись на поверхности. Мари-Жозеф заметила, как она раздувает и сужает ноздри. Волосы клубились вокруг ее плеч. Мари-Жозеф склонилась над водой, пытаясь разглядеть, что так напугало русалку.
Русалка громко фыркнула. Ее нос и рот окружило облако пузырьков. Она отплыла было, но потом застонала, вздохнула и вернулась к ступеням, неуверенно приближаясь к Мари-Жозеф, стараясь то ли что-то спросить своей песней, то ли в чем-то утешить.
Русалка достала рыбку из сачка, но не стала есть, а выпустила в фонтан. Она взяла ладонь Мари-Жозеф своими перепончатыми пальцами.
Мари-Жозеф замерла. Русалка опустила лицо к самой ее руке. Мари-Жозеф задрожала, опасаясь, что русалка ее укусит, и моля Бога, чтобы этого не произошло. Теплые губы русалки коснулись ее кожи. Морская тварь высунула язык и лизнула суставы пальцев Мари-Жозеф.
Мари-Жозеф с облегчением рассмеялась.
— Ты прямо как мой старый пони, — сказала она русалке. — Тот тоже слизывал соль с моей кожи!
Скармливая русалке рыбку за рыбкой, лаская ее, Мари-Жозеф незаметно и дальше приучала ее к своим рукам, к своему голосу.
— Скажи «русалка», — попросила Мари-Жозеф, протягивая ей рыбку.
— Рррыба, — откликнулась русалка.
Сначала она как попугай повторяла за Мари-Жозеф слово «рыба», но постепенно это подобие речи переросло в песню, где стройная мелодия чередовалась с посвистыванием. В два приема она быстро заглотила рыбу.
— Скажи «Мари-Жозеф».
— Рррыба!
— Скажи «его величество оказывает мне честь», — безрассудно предложила Мари-Жозеф и, досадливо поморщившись, бросила рыбку в бассейн. Окончательно потеряв надежду научить свою подопечную новым словам, Мари-Жозеф запела, отвечая русалке.
Русалка умолкла и воззрилась на нее.
Мари-Жозеф продолжала напевать пьесу, которую исполняла для его величества.
Русалка подплыла ближе и принялась выводить экзотическую, завораживающую, ни на что не похожую контртему, нарушающую все правила композиции.
По щекам у Мари-Жозеф заструились слезы.
«Мне не о чем горевать, — размышляла она. — Почему же я плачу? Просто потому, что пришли месячные?..»
Она смахнула слезы тыльной стороной ладони.
«Но прежде я никогда не страдала плаксивостью во время месячных, только злилась из-за того, что приходится терпеть неудобства, когда мне говорили: „Того нельзя, этого нельзя“».
Русалка взяла ее за руку. Услышав шаги, Мари-Жозеф покачала сачком за спиной, надеясь, что стражник сообразит положить туда рыбы.
Она пела не умолкая, а русалка расцвечивала ее мелодию музыкальными украшениями.
Сачок взяли из ее руки и вернули полным. Русалка, видимо, заметила вкусный кусочек, потому что умолкла, приняла награду и нырнула, изящно держа рыбу в когтях.
— Благодарю вас, сударь.
Мари-Жозеф чуть было не столкнулась с графом Люсьеном, который, как оказалось, стоял за ее спиной на краю фонтана.
— Ваша песня была невыразимо прекрасна.
— А я-то думала, что передаю сачок мушкетеру! — сказала Мари-Жозеф, слишком смущенная, чтобы вежливо ответить на его комплимент.
Он взял у нее сачок и достал из него еще одну рыбку. Русалка подплыла к ступеням и зарычала. Мари-Жозеф не стала мучить ее ожиданием и бросила ей лакомство.
Русалка подкинула рыбу в воздух, подхватила и отпустила. Мари-Жозеф рассмеялась, восхищенная ее проказами.
За ступенями русалка принялась крутить сальто в воде и бить хвостом, поднимая фонтан брызг.
«Интересно, — думала Мари-Жозеф, — придется ли его величеству по вкусу эскиз медали, на котором русалка жонглирует рыбой? Понравится ли он графу Люсьену?»
— Пожалуйста, не надо так, русалочка! — Мари-Жозеф стряхнула капли с рукава амазонки. — Ну, чего тебе? Ты же уже поела!
— Она хочет поиграть, — предположил граф Люсьен. — С рыбой. Как кошка с мышью.
Мари-Жозеф зачерпнула последних живых рыбок и бросила их в бассейн. Они метнулись прочь. Русалка засвистела и нырнула за ними, преследуя, нарочно упуская, поднимая снопы брызг.
— Спокойной ночи, русалка! — прошептала Мари-Жозеф.
Русалка вынырнула возле помоста. Мари-Жозеф в последний раз погладила ее. Русалка взяла ее ладонь и поднесла к своим губам, стеная и осторожно прикасаясь к пальцам Мари-Жозеф языком.
«Зачем русалке слизывать соль с моих рук, — дивилась она, — если она плавает в соленой воде?»
Русалка всползла по ступеням до края мелководья, плача от отчаяния и не зная, как еще предупредить земную женщину. Безрассудная земная женщина бесстрашно расхаживала, истекая кровью, рядом с крупными хищниками, рычание и рев которых гулко разносились по всему саду ночью и на рассвете. Если сухопутные хищники обладают столь же тонким чутьем, сколь акулы, то земная женщина обречена.
Русалка принялась вторить простенькой, как детский лепет, песенке земной женщины. Ответом ей было молчание.
Предостерегающая песнь русалки захлестнула сады, наполнила их всей силой своей скорби и тревоги и стихла.
Вновь замолчав, русалка смахнула с ресниц крупные соленые слезы.
С другой песней на устах, печальной и нежной, она вернулась в свое убежище под копытами Аполлоновых коней.
Глава 13
Выходя из шатра в сопровождении графа Люсьена, Мари-Жозеф отчетливо ощущала струящуюся между ног предательскую влагу. Граф старался учтиво пропускать ее вперед, а она, в свою очередь, пыталась не поворачиваться к нему спиной, и получалось очень неловко. Она надеялась, что пятна на ее бордовой амазонке будут незаметны.
«Если граф Люсьен увидит пятно, он, может быть, и не поймет, что это месячные, — думала Мари-Жозеф. — Замечают ли мужчины такие вещи? А граф Люсьен, возможно, и вовсе не догадывается, что это такое».
Потом она спросила себя: «А что он вообще тут делает?» И сама же ответила на свой вопрос: «Присматривает за русалкой его величества».
За стенами шатра заходящее солнце превратило воды Большого канала в расплавленное золото. Луна, почти полная, тяжело нависала над дворцом. Слуга верхом на коренастой мышастого цвета лошадке держал поводья серой арабской лошади графа Люсьена и другой, гнедой, той же породы и столь же восхитительной.
Мари-Жозеф присела перед графом Люсьеном в реверансе:
— Спокойной ночи, граф.
Она поднялась, ожидая, что его лошадь припадет на колени, чтобы он мог сесть в седло, ожидая, что он сейчас ускачет.
— Вы умеете ездить верхом, мадемуазель де ла Круа?
— Я давно не ездила… — И тут она подумала — понадеялась! — что он от имени его величества, может быть, пригласит ее на охоту, и прикусила язык. — Да, умею, сударь.
— Поговорите с этой лошадью. — Он кивнул на гнедую.
Его требования — требования адъютанта его величества — значили куда больше, нежели мучившая Мари-Жозеф неловкость. Она робко подошла к лошади. По слухам, жеребцы могли взбеситься, почуяв женщину, у которой пришли месячные.
Но гнедая лошадь, как и серая, оказалась кобылой.
Мари-Жозеф протянула гнедой руку, и та мягко ткнулась ей в ладонь теплой мордой, шевеля бархатными губами. Ощутив запах рыбы, гнедая тихонько фыркнула, обдав Мари-Жозеф своим дыханием. Мари-Жозеф нежно подула ей в ноздри. Гнедая запрядала ушами и снова дохнула Мари-Жозеф в лицо.
— Откуда вы знаете, что надо делать так? — спросил граф Люсьен.
Мари-Жозеф вспомнилось детство, счастливейшая пора ее жизни.
— Меня научил мой пони. — Она улыбнулась, заморгала и отвернулась, чтобы скрыть слезы. — Когда я была совсем маленькой.
— Так разговаривают с лошадьми бедуины, — сказал граф Люсьен. — Иногда мне казалось, что к лошадям они относятся добрее, чем друг к другу.