Диего напрягся и закричал. Эмма уже забыла, как быстро он мог двигаться, несмотря на его тяжёлое телосложение: он бросился назад, произнося ругательства, и дернул левой ногой. Ворча от боли, он скинул свой сапог. Колонны муравьёв маршировали по его лодыжке и бегали по ноге.

— О, дорогой, — произнесла Эмма. — Ты, должно быть, стоял на муравейнике. Ну, ты знаешь. Абсолютно случайно.

Диего сбрасывал муравьёв, всё ещё ругаясь. Он снёс ногой вершину муравейника, и его обитатели хлынули из него.

Эмма отступила назад. — Не волнуйся, — сказала она, улыбаясь. — Они не ядовиты.

— Ты обманула меня, чтобы я встал на муравейник? — он сунул ногу обратно в ботинок, но Эмма знала, что он не избавится от зудящих укусов в течение нескольких дней, если он не использует Иратце.

— Кристина взяла с меня обещание не трогать тебя, так что пришлось импровизировать. Ты не должен был обманывать мою лучшую подругу, — произнесла Эмма. — Несчастный лжец, — сказала она на испанском.

Он уставился на неё.

Эмма вздохнула. — Я надеюсь, это означало то, что я имела ввиду. Не хотелось бы просто прозвать тебя ржавым ведром или что-то типа того.

— Нет, — сказал он. К её удивлению, он звучал уставшим и изумлённым. — Это означало то, что означало.

— Хорошо, она зашагала обратно к дому. Эмма была почти вне пределов слышимости, когда он окликнул её. Она обернулась и увидела его, стоящего там, где она оставила его, видимо, не обращающего внимания на муравьёв и палящее солнце на своих плечах.

— Поверь мне, Эмма, — сказал он, достаточно громко, чтобы она слышала его. — Никто не ненавидит меня больше, чем я ненавижу себя прямо сейчас.

— Ты действительно так думаешь? — спросила она. Эмма не кричала, но она знала, что слова донесутся до него. Диего долго молча посмотрел на неё, прежде чем она ушла.





* * *


День оставался жарким до вечера, когда начался шторм над океаном. Центурионы ушли до полудня, и Эмма не могла не смотреть в окно с тревогой, когда солнце закатилось за массы чёрных и серых облаков на горизонте, сквозь зарницы.

— Думаешь, с ними всё будет в порядке? — спросила Дрю, её руки теребили рукоять её метательного ножа. — Разве они не в лодке? Это выглядит как сильный шторм.

— Мы не знаем, что они делают, — сказала Эмма. Она чуть не добавила, что благодаря снобистским стремлениям Центурионов скрыть свою деятельность от Сумеречных охотников Института, было бы очень трудно спасти их, если бы случилось что-то опасное, но она видела лицо Дрю, поэтому промолчала. Дрю практически боготворила Диего и, несмотря ни на что, он ей всё ещё нравился.

Эмма почувствовала укол сожаления из-за происшествия с муравьями.

— Они будут в порядке, — произнесла Кристина ободряюще. — Центурионы очень осторожны.

Ливви позвала Дрю пофехтовать с ней, и Дрю направилась в сторону, где Тай, Кит и Ливви стояли вместе на тренировочном мате. Каким-то образом Кита убедили одеться в тренировочное снаряжение. Он был похож на мини-Джейса, Эмма подумала с изумлением, с его белокурыми локонами и угловатыми скулами.

Позади них, Диана показывала Марку новый приём. Эмма моргнула — Джулиан был там буквально мгновение назад. Она была уверена в этом.

— Он пошёл проведать своего дядю, — говорит Кристина. — Там что-то связанное с его нелюбовью к бурям.

— Нет, это Тавви не любит бури… — голос Эммы затих. Тавви сидел в углу тренировочной комнаты, читая книгу. Она вспомнила все разы, когда Джулиан исчезал во время бури, утверждая, что Тавви пугался их.

Она всунула Кортану в ножны. — Я скоро вернусь.

Кристина беспокойно посмотрела ей вслед. Никто не заметил, как она проскользнула в дверь из тренировочной комнаты и пошла по коридору. Массивные окна, расположенные вдоль коридора, пускали через себя необычный серый свет, дымчатый с просветами серебра.

Она дошла до двери на чердак и побежала вверх по лестнице; хотя она не скрывала звук её шагов, ни Артур, ни Джулиан, казалось, не заметили её, когда она вошла в главную комнату чердака.

Окна были плотно закрыты и заклеены бумагой, все, кроме одного, расположенного над столом, на котором сидел Артур. Бумага была оторвана от него, показывая облака, носившиеся по небу, сталкиваясь и распутываясь, как толстые витки из серой и чёрной пряжи.

Подносы с остатками еды были разбросаны по нескольким столам Артура. В комнате пахло гнилью и плесенью. Эмма сглотнула, думая, что совершила ошибку, придя сюда.

Артур плюхнулся в своё рабочее кресло, длинные волосы падали на его глаза. — Я не хочу, — говорил он. — Мне не нравится здесь.

— Я знаю, — Джулиан проговорил с нежностью, которая удивила Эмму. Как он мог не злиться? Она злилась. Злилась, что все сговорились, чтобы заставить Джулиана расти слишком быстро. Она лишила его детства. Как он мог смотреть на Артура и не думать об этом? — Я тоже хочу, чтобы тучи ушли, но ничего не могу сделать, чтобы отогнать их. Мы должны быть терпеливыми.

— Мне нужно моё лекарство, — Артур прошептал. — Где Малкольм?

Эмма поморщилась при взгляде на Джулиана, и Артур, казалось, вдруг заметил её. Он поднял глаза, их взгляд зафиксировался на ней — нет, не на ней. На её мече.

— Кортана, — заявил он, — выкованная Вэйландом Кузнецом, легендарным кузнецом Экскалибура и Дюрендаля. Кортана сама выбирает её носителя. Когда Ожье поднял её, чтобы убить сына Карла Великого на поле боя, ангел пришёл и сломал меч, сказав ему, что милосердие — это лучше, чем месть.

Эмма посмотрела на Джулиана. На чердаке было темно, но она видела, как сжались его руки. Он был зол на неё за то, что она последовала за ним?

— Но Кортана не была сломана, — сказала она.

— Это всего лишь история, — произнёс Джулиан.


— В каждой истории есть доля правды, — сказал Артур. — Правда есть в одной из твоих картин, мальчик, или в закате, или в двустишье из Гомера. Вымысел — это правда, даже если это не часть реальности. Если вы верите только в факты и забываете про истории, ваш разум будет жить, но сердце непременно погибнет.

— Я понимаю, дядя, — голос Джулиана звучал уставшим. — Я вернусь позже. Пожалуйста, съешь что-нибудь. Хорошо?

Артур опустил лицо в руки, качая головой. Джулиан начал двигаться сквозь комнату к лестнице; на полпути, он поймал запястье Эммы, привлекая её за собой.

Он не применил никакой реальной силы, но она последовала бы за ним в любом случае. Эмма была в шоке и стала податливой от простого физического ощущения его руки на её запястье. В последнее время он касался её только тогда, когда наносил руны. Она скучала по этим тёплым прикосновениям, к которым привыкла за годы их дружбы: рука, поглаживающая её руку и касающаяся её плеча. Их тайный способ общения: пальцы, рисующие слова и буквы на коже друг у друга, молчаливые и невидимые для всех остальных.

Казалось, этот момент длился вечность. И теперь искры мчались по её рукам от той одной точки соприкосновения, оставляя ощущение жара и жжения на её коже и сбивая с толку. Его пальцы окружили запястье, как только они вышли в переднюю дверь.

Когда она закрылась за ними, он отпустил Эмму, повернувшись к ней лицом. Воздух, тяжелый и плотный, словно давил на её кожу. Туман заслонил шоссе. Эмма могла видеть вздымающуюся поверхность серых волн, бьющихся о берег. Отсюда каждая из них выглядела, как большой горбатый кит. Она могла видеть Луну, которая пыталась выглянуть сквозь облака.

Джулиан тяжело дышал, как будто он бежал многие мили. Сырость воздуха прилепила его рубашку к груди, когда он прислонился к стене Института. — Зачем ты пришла на чердак? — спросил он.

— Мне жаль, — она сухо проговорила. Эмма ненавидела быть жёсткой с Джулсом. У них произошла та редкая ссора, которая не закончилась вместе с непринужденными извинениями или подшучиваниями. — У меня было такое чувство, будто ты нуждался во мне, и я не могла не прийти. Я пойму, если ты сердишься…

— Я не сержусь, — молнии обожгли воду, коротко осветляя небо. — Вот чёрт, я не могу злиться, так ведь?

Марк ничего не знает о тебе и обо мне, он не пытается меня обидеть, это не его вина. А ты — ты всё сделала правильно. Я не могу ненавидеть тебя за это.

Он оттолкнулся от стены, и беспокойно сделал несколько шагов. Энергия сдерживаемой бури, казалось, начала прорезаться сквозь кожу.

— Но я не могу это терпеть. Что мне делать, Эмма? — он провёл руками по волосам, которые завились в локоны из-за влажности, цепляясь за них пальцами. — Мы не можем так жить.

— Я знаю, — сказала она. — Я уйду. Осталось всего лишь несколько месяцев. Мне будет восемнадцать.

Мы проведём наши года путешествий подальше друг от друга. Мы обо всём забудем.

— Правда? — его рот скривился в улыбке.

— Мы должны, — Эмма начала дрожать; было холодно, тучи клубились над ними, как дым опалённых небес.

— Мне никогда не следовало прикасаться к тебе, — сказал он. Он приблизился к ней, или, возможно, она приблизилась к нему, желая взять его в руки, как всегда. — Я никогда не думал, что нас так легко сломать.

— Мы не сломаны, — прошептала она. — Мы совершили ошибку… Но то, что мы были вместе, не было ошибкой.

— Большинство людей делают ошибки, Эмма. Но эти ошибки не должны разрушать всю твою жизнь.

Она закрыла глаза, но всё ещё могла видеть его. Всё ещё чувствовала его в нескольких дюймах от неё: тепло его тела, запах гвоздики, который цеплялся за его одежду и волосы. Он сводил ее с ума, её колени дрожали, будто она только что покаталась на американских горках. — Наша жизнь не разрушена.

Его руки обвили её. Эмма хотела было воспрепятствовать этому, но она так устала — так устала бороться, за то, чего желает. Она не думала, что когда-нибудь опять окажется у Джулса в руках, в его мускулистых сильных руках художника, поглаживающих по её спине, выводящих буквы, слова на её коже.

Я РАЗРУШЕН



Она в ужасе открыла глаза. Его лицо было так близко, что казалось размытым пятном света и тени. — Эмма, — произнёс он, его руки охватывали, притягивая её ближе.

А потом он поцеловал её; они целовались друг с другом. Джулиан притянул ее к себе; их тела подходили друг к другу: изгибы и впадины, сила и мягкость. Его рот был приоткрыт, язык нежно прошёлся по её губам.

Гром раздался вокруг них, молния разбилась вдребезги на фоне гор, ослепляя и прокладывая путь сухого тепла по векам Эммы.

Она открыла рот под его напором, прижавшись к нему, её руки обвились вокруг его шеи. Он был на вкус, как огонь, как пряность. Он провел руками вниз по её бокам, на бедра и более решительно привлёк её ближе. Он издал низкий горловой звук мучительного желания.

Этот момент для них длился вечность. Будто время остановилось. Его руки повторяли формы её лопаток, изгибы её тела ниже грудной клетки, а пальцы огибали бедра. Он поднял её на руки напротив него, как если бы они могли соединиться в одно целое, когда слова сорвались с его уст: отчаянные, торопливые, — Эмма… ты мне нужна. Я всегда, всегда думаю о тебе, и хотел, чтобы ты была со мной на том проклятом чердаке, когда я повернулся, и ты была там. Ты будто услышала меня, и была, как всегда, рядом, когда я нуждаюсь в тебе….

Молния снова разрезала небо, освещая мир: Эмма могла видеть её руки на подоле рубашки Джулиана.

О чём, чёрт возьми, она думала? Она планировала раздеть их обоих на крыльце Института? Реальность вновь заявила о себе, она оттолкнулась, её сердце бешено стучало в её груди.

— Эм? — он ошеломленно смотрел на неё, глаза сонные и затуманенные от желания. Это заставило её тяжело сглотнуть. Но его слова прозвучали эхом в голове у Эммы: он хотел её, и она пришла, как будто она слышала его зов. Она почувствовала, чего он хочет, и не смогла себя остановить.

Все эти недели она уверяла себя, что связь парабатаев слабеет, и теперь он сказал ей, что они практически читают мысли друг друга.

— Марк, — произнесла она. Только одно слово, но оно было самым жёстким напоминанием об их положении. Сонливость покинула его взгляд, а лицо побелело от ужаса. Он поднял руку, как будто хотел что-то сказать, объяснить, извиниться — и небо, казалось, разорвалось пополам.

Они оба повернулись, чтобы посмотреть, как над ними разверзлись облака. Тень выросла в воздухе, темнея по мере приближения. Это была большая и закованная в доспехи фигура человека, сидящая без седла на тигровом чёрно-сером, как грозовые тучи над головой, коне с красными глазами.

Джулиан переместился, чтобы закрыть Эмму собой, но она не сдвинулась с места. Она просто смотрела, как конь, поднимая копыта, с ржанием остановился у подножия лестницы Института. Мужчина посмотрел на них.

Его глаза, как у Марка, были двух разных цветов — в его случае синий и черный. Его лицо было пугающе знакомо. Это был Гвин ап Надд, господин и предводитель Дикой охоты. И он не выглядел довольным.