— Соглашения были хорошей идеей, — сказала Зара. — Но каждый инструмент нуждается в заточке.

Соглашения требуют доработки. Например, действия магов должны быть регламентированы. Они слишком сильны и слишком независимы. Мой отец планирует предложить Консулу введение реестра магов. Каждый чернокнижник должен предоставить информацию о себе Конклаву и должен быть отслежен. В случае успеха, реестр будет распространён на всех жителей Нижнего мира. Мы не можем позволить, что бы они бесконтрольно бегали туда-сюда. Посмотрите, что случилось с Малкольмом Фейдом.

— Зара, ты говоришь абсурдные вещи, — произнёс Джон Картрайт, один из старших Центурионов — ему было около двадцати двух, подумала Эмма. Примерно возраста Джейса и Клэри. Единственное, что Эмма могла вспомнить о нём, так это, что у него была девушка, Марисоль. — Ты звучишь, как член древнего Совета, боящийся перемен.

— Согласен, — сказал Райан. — Мы студенты и бойцы, а не законодатели. То, что твой отец делает, не относится к Некроситету.

Зара возмущенно посмотрела. — Это же просто реестр.

— Я единственный, кто читал «Люди Икс», и понимает, почему это плохая идея? — произнёс Кит. Эмма понятия не имела, когда он вновь появился, но он сидел, лениво накручивая спагетти на вилку.

Зара нахмурилась, потом её лицо посветлело. — Ты — Кит Эрондейл, — сказала она. — Потерянный Эрондейл.

— Я не знал, что был потерян, — сказал Кит. — Я никогда не чувствовал себя потерянным.

— Это должно быть захватывающе, вдруг узнать, что ты Эрондейл, — произнесла Зара.

Эмма сдерживала желание указать на то, что если вы не имеете так уж и много представления о Сумеречных охотниках, то узнать, что вы Эрондейл, вам было бы столь же захватывающе, как обнаружить новый вид улиток.

— Однажды я встретила Джейса Эрондейла.

Она выжидательно посмотрела вокруг.

— Ух ты, — сказал Кит. Он действительно был Эрондейлом, подумала Эмма. Ему удалось вставить уровень безразличия и сарказма Джейса в два слова.

— Я уверена, что ты ждёшь не дождёшься, чтобы отправиться в Академию, — сказал Зара. — Поскольку ты Эрондейл, ты, безусловно, там преуспеешь. Я могла бы замолвить за тебя словечко.

Кит молчал. Диана прочистила горло. — Так каковы ваши планы на завтра, Зара, Диего? Есть ли что-нибудь, что Институт может сделать, чтобы помочь?

— Хорошо, что вы упомянули об этом, — сказала Зара. — Будет невероятно полезно с вашей стороны… — Все, даже Кит, подались вперёд с интересом. — Если вы, после нашего ухода завтра, занялись бы стиркой одежды. Океанская вода быстро портит её, не так ли?





* * *


Наступила ночь, но, несмотря на шум волн, проходящий через её окно, Кристина не могла уснуть.

Мысли о доме терзали девушку. Её мать, её братья. Лучшие последние дни с Диего и Джейми: она вспомнила, что она провела с ними выходные один раз, отслеживая демона в полуразрушенном городе-призраке Герреро-Вьехо. Сказочный пейзаж расстилался вокруг них: почти, что утонувшие дома, перистые бурьяны, здания, давно обесцвеченные водой. Кристина лежала на камнях с Джейми под бесчисленными звёздами, и они рассказали друг другу о том, чего хотели больше всего на свете: она — об окончании холодного мира; он — вернуть честь своей семье.

Раздраженная, Кристина выбралась из постели и спустилась вниз, в руках у неё был только ведьмин огонь, чтобы осветить шаги. Лестница была тёмной и тихой, она вышла через заднюю дверь Института с небольшим шумом.

Лунный свет пронесся по небольшому грязному участку, где был припаркован автомобиль Института.

За ним был сад, где белые мраморные античные статуи нелепо торчали из песка пустыни.

Кристина неожиданно сильно заскучала по розарию своей матери. Запах цветов был слаще, чем у пустынного шалфея. Мать, идущая между стройными рядами. Кристина шутила, что её маме, должно быть, помогали маги держать розы цветущими даже в самое жаркое лето.

Она отошла подальше от дома, в сторону рядов вечнозелёной вишни и ольхи. Приближаясь к ним, она увидела тень и замерла, осознав, она не взяла никакого оружия с собой. Кристина сглупила, если подумала, что в пустыне она была полна в безопасности, даже при отсутствии сверхъестественных существ. Горные львы не видят разницы между примитивными и нефилимами.

Это был не горный лев. Тень приблизилась. Она напряглась, потом расслабилась. Это был Марк.

Лунный свет превратил его светлые волосы в серебристо-белые. Босые ноги виднелись под краями его джинсов. Изумление отразилось на лице Марка, когда он увидел её. Тогда юноша подошел к ней и без раздумий положил руку на щеку Кристины.

— Это всё игра моих фантазий? — произнёс он. — Я думал о тебе, и теперь ты здесь.

Это было то откровенное высказывание, которое мог произнести только Марк. Потому что фейри не лгут, а он вырос среди них. Марк научился говорить о любви и любить Кирана, который был гордым и высокомерным, но всегда правдивым. Фейри не объединяли истину со слабостью и уязвимостью в одно понятие, как это делали люди.

Это заставило Кристину чувствовать себя храбрее. — Я тоже думала о тебе.

Марк нежно провёл большим пальцем по её скуле. Его ладонь была теплой на её коже, прижимая её голову. — И что же ты думала насчёт меня?

— Тот взгляд на твоём лице, когда Зара и её друзья обсуждали жителей Нижнего мира во время ужина.

Эта боль…

Он невесело рассмеялся. — Я должен был догадаться об этом. Если бы я был «активным» Сумеречным охотником последние пять лет, то, несомненно, был бы более привычен к подобным разговорам.

— Из-за Холодного мира?

Он кивнул. — Когда такое решение принимается правительством, оно поощряет тех, кто уже предвзято высказывает свои глубокие мысли о ненависти. Люди предполагают, что они просто достаточно храбры, чтобы высказать, что каждый думает на самом деле.


— Марк…

— Зара меня ненавидит, — сказал Марк. Его глаза были в тени. — Я уверен, что её отец — часть группы, которая требует, чтобы Хелен осталась на острове Врангеля.

— Она вернется, — произнесла Кристина. — Теперь, когда ты вернулся домой, и сражался так верно для Сумеречных охотников, конечно, они её отпустят.

Марк покачал головой, но всё, что он сказал, было: — Я сожалею о Диего.

Кристина потянулась и взяла его руку в свою, её пальцы были лёгкими и прохладными, как ветви ивы.

Она хотела прикоснуться к нему больше, резче, хотела испытать ощущение его кожи под рубашкой, его подбородок — он явно не брился, ну и не надо. — Нет, — она произнесла. — Ты нереален. Не так ли?

— Кристина, — Марк немного растерянно вздохнул. — Могу ли я…?

Она покачала головой — если она на самом деле позволит ему говорить, то она никогда не сможет отказать ему. — Мы не можем, — сказала она. — Эмма.

— Ты знаешь, что это не правда, — сказал Марк. — Я люблю Эмму, но по-другому.

— Важно то, что она делает. — Кристина отодвинулась от Марка. — Джулиан в это верит.

Он посмотрел на нее в замешательстве, и она вспомнила: Марк ничего не знает. Не о проклятии и не о том, что Джулиан любит Эмму, или что Эмма любит его.

— Все должны в это верить. И, кроме того, — она поспешно добавила, — есть Киран. Только недавно расстался с ним. И я только что порвала с Диего.

Он выглядел только более озадаченным. Она предположила, что фейри никогда не принимали идею людей давать друг другу пространство и время, чтобы преодолеть расставание.

И может быть, это и были глупые идеи. Может быть, любовь остаётся любовью, и должна быть сразу же принята. Конечно, её тело кричало её разуму замолчать. Она хотела обнять Марка, хотела держать его в объятиях, как он держал её, и чувствовать, как его грудь, вздымающаяся от тяжелого дыхания, прижимается к ней.

Что-то вторило в темноте. Пронёсся звук — сломалась огромная ветка, за ним последовал медленный шум, будто что-то волокли по земле. Кристина повернулась, пока тянулась к ножу-бабочке, но он был в Институте, на её тумбочке.

— Может это ночной патруль Центурионов? — она прошептала Марку.

Он тоже посмотрел в темноту, сузив глаза. — Нет. Это был не звук человека. — Он достал два ножа Серафима и вложил один в руку девушке. — И не животного.

Вес клинка в руке Кристины был знаком и успокаивал. После небольшой паузы нанесения руны ночного видения, она последовала за Марком в тень пустыни.





* * *


Кит открыл дверь спальни и выглянул.

В коридоре было пусто. Не было Тая, который сидел за дверью, читая или лежа на полу в наушниках.

Не было света, который просачивался из-под двери. Только тусклое свечение вереницы белых огней, бегающих по потолку.

Он подумал, что сработает сигнализация, когда он незаметно крался по безмолвному дому и открыл входную дверь Института, — прозвучит какой-то визжащий свист и произойдёт взрыв света. Но ничего не было — только звук обычной тяжелой двери, со скрипом открывающейся и закрывающейся за его спиной.

Кит хотел спуститься по ступенькам, которые привели бы его к примятой траве перед Институтом, а потом — шоссе. Вид на скалы и море был залит лунным светом, серебряным и чёрным, белый путь, полосующий по воде.

Здесь было красиво, подумал Кит, вскинув мешок с вещами на плечо. Но недостаточно красиво, чтобы остаться. Нельзя продать свободу за пляж.

Он начал спускаться по лестнице. Его нога сделала первый шаг и он тут же потерял баланс — накренился назад. Мешок с вещами отправился в полёт. Кит крепко и тяжело сжал плечо; Кит рванулся сначала вперёд, потом вбок, едва не падая вниз по лестнице, и выбросил руку, сталкиваясь с чем-то твёрдым.

Он услышал приглушенное кряхтение — была видна едва заметная фигура, просто тень среди теней, нависшая над ним, заслоняя Луну.

Через секунду они оба упали: Кит — на спину, а тёмная тень — на него. Он чувствовал, как острые коленки и локти врезались в него, и спустя мгновение вспыхнул свет: это был один из этих тупых маленьких камней, которые они называли «ведьмин огонь».

— Кит, — сказал голос над ним — голос Тибериуса. — Хватит извиваться.

Тай стряхнул свои тёмные волосы с лица. Он склонился над Китом, сидя на его солнечном сплетении, так, что стало трудно дышать. Тай был одет во всё черное, как Сумеречные охотники, идущие в бой. Его свободные от одежды лицо и руки белели в темноте.

— Ты, что, убегаешь? — спросил Тай.

— Я вышел прогуляться, — ответил Кит.

— Нет, ты лжёшь, — сказал Тай, глядя на мешок Кита. — Ты убегаешь.

Кит вздохнул и позволил своей голове с глухим звуком упасть обратно.

— Почему тебя волнует то, что я делаю?