— Так я дождусь? — спросил он.

— Чего, ваша светлость?

— Рассказа о себе, мисс Кромби.

Я пожала плечами.

— Так ведь… нечего и рассказывать. Его светлость Уимбер наверняка может предоставить вам куда более полную информацию. Он ведь ознакомился с моим делом ещё в пансионе. А сама я о себе мало что знаю. И о том, кто мои родители, тоже ничего толком не расскажу.

Он развалился на стуле, закинул руки за голову, совершенно не смущаясь распахнутой сорочки.

— Расскажите о том, чему вы можете обучить мою дочь.

— Хорошо, — сказала я.

И начала пересказывать все то, что знала.

О построениях структур созидающих и разрушающих, о материализации заклинаний, о базовых свойствах темного спектра…

— Все, довольно, довольно! — герцог резко прервал меня, — вижу, что Лесли выбирал, как для себя… Мда…

Он на минуту задумался, затем глянул так пристально, что я вздрогнула.

— Чтоб никаких мужиков, пока вы приставлены к Солье. Понятно?

— Разумеется, ваша светлость.

— Увижу или узнаю что-нибудь — вышвырну. А воздыхателю вашему яйца оторву.

Кровь мгновенно прилила к щекам, и я уставилась на столешницу. Похоже, для герцога здесь все люди — не более, чем вещи. А еще он отвратительно воспитан. Грубиян.

— У меня к вам просьба, ваша светлость, — все-таки осмелилась я.

— Говорите.

— В пансионе у меня осталась подруга. Мне бы хотелось иногда ей писать.

Он пожал плечами.

— Пишите, сколько вам угодно, мисс Кромби. А написанное приносите лично мне. Я буду отправлять.

«Значит ли это, что вы будете читать все, что я напишу?» — вертелось на языке, но я промолчала.

Похоже, герцогу ле Ферн лучше не говорить лишнего. Да и на глаза лучше не попадаться. Мало ли что.

— А если… если я захочу уехать отсюда? — тихо спросила я, — вдруг Солье не понравится то, как я преподаю?

— Ерунда, — добродушно заверил герцог, — вы уедете отсюда только в том случае, если я так решу. До той поры вы будете обучать мою дочь магии.

Вот и все. Похоже, клетка захлопнулась.

Я на миг прикрыла глаза. Беседа с Оттоном ле Ферн измотала так, словно я собственноручно грузила кирпичи. И ведь только поговорили!

— Да, и еще, — вдруг сказал он тихо и оттого прозвучало это как-то зловеще, — не суйте свой прелестный носик туда, где заперто. Это понятно?

— Понятно, — просипела я, чувствуя, что язык сделался сухим, как будто присыпанным песком.

— Ну вот. Теперь можете идти, — соблаговолил он меня отпустить, — да, совсем забыл, вы будете работать за стол, кров и двенадцать золотых соверенов в год. Надеюсь, этого будет довольно?

Довольно? Он предлагал мне раза в два больше, чем я вообще могла рассчитывать. За три года работы я могла бы скопить денег на небольшой домик где-нибудь в пригороде Теверлина, а за пять — ещё и сумму, которую бы положила в банк.

Я выдавила из себя улыбку и поднялась.

— Спасибо, ваша светлость.

— Ну, так-то лучше. Терпеть не могу насупленных девиц. Идите, мисс Кромби. Встретимся за ужином, я хочу посмотреть, как вы будете прививать Солье те манеры, которые просто необходимы будущей герцогине.





* * *



Едва очутившись вне герцогского кабинета, я обессилено прислонилась спиной к стене и замерла, переводя дыхание. Меня просто трясло, и сорочка на спине промокла от холодного пота. Удивительно просто, в какой ловушке я оказалась благодаря его светлости графу Уимберу! Оттон ле Ферн, конечно, ничего дурного мне пока не сделал, но… Считай, четко обозначил, что сидеть мне здесь до тех пор, пока его светлости не надоест. Вопрос в том, что он собирается делать со мной дальше? Вспомнив жесткие пальцы герцога на своем подбородке, то, как он вертел мою голову из стороны в сторону, удовлетворяя свое любопытство, я передернулась. Надо же, каков грубиян! А ещё говорят, что все эти герцоги отменно воспитаны… А кровь на манжете? Может, он здесь прислугу избивает? Иначе, что все это может означать? И его слова, мол, не суйтесь куда не положено?

Опомнившись, я отлепилась от стены и медленно пошла прочь, сама не зная куда, но лишь бы не торчать под дверьми. Кто знает, вдруг ле Ферну захочется выйти из кабинета, а тут я стою. Во всем теле разлилась слабость, отчаянно хотелось присесть куда-нибудь, но ничего вокруг не было, ни скамьи, ни стула. В какой-то миг я сообразила, что все-таки заблудилась и понятия не имею, как добраться до отведенных мне апартаментов, а вокруг было так тихо и безлюдно, что, казалось, замок вымер — или уснул вековым сном.

Нет, я не испугалась: все-таки здесь есть живые люди, кого-нибудь да встречу, да и вокруг по — прежнему было светло, нарядно. Как-то нас возили из пансиона в ближайший город, и там даже позволили пройтись по лавкам, разумеется, под бдительным присмотром матушки, которая всегда была рачительной женщиной и не допускала пустых расходов. Однако, так получилось, что мы с Рут забрели в лавку местного игрушечного мастера, и там я и увидела это чудо: кукольный замок. Он был ростом с меня, и так старательно выпилен из фанеры, раскрашен и украшен, что невольно возникало впечатление о том, что замок этот — самый настоящий. Заглядывая в окна, можно было видеть комнаты, оклеенные настоящими обоями, маленькие стульчики, столы, кушетки и пуфики, темно-вишневые, бархатные. В полном восторге мы ходили вокруг, рассматривая это чудо, а когда добрались до самых нижних комнат, нашли в одной из них маленькую фарфоровую куколку со свернутой набок головой и отбитыми руками. Мне эта несчастная куколка потом долго снилась, мне казалось, что я должна была тогда выпросить ее у лавочника, принести в пансион и починить, как получится: сделать из ткани руки, приклеить к шее дощечку. Но тогда я оставила все, как есть, и мы ушли из лавки в странно подавленном настроении, хотя казалось бы — мало ли поломанных кукол бывает?

Замок Ферн был прекрасен, еще лучше всех кукольных замков вместе взятых — уже хотя бы потому, что был настоящим, но при этом меня не оставляло странное ощущение, что здесь что-то не так, и что рано или поздно я наткнусь на куда большую гадость, чем та изломанная куколка. Вопрос только в том, когда? Святая Матильда, сделай так, чтобы это случилось как можно позже, чтобы я, по крайней мере, уже к тому моменту хорошо знала замок и понимала, в какую сторону бежать.

Тем временем, поблуждав ещё немного, я оказалась в небольшой гостиной, обставленной мило и со вкусом, откуда двери вели в следующие комнаты. Здесь было так же светло, свет заходящего солнца искрился на шелковых обоях с позолотой, розоватыми бликами ложился на лакированную мебель — на высокий шкаф, на стол на толстых изогнутых ножках. По углам здесь стояли большие напольные вазы, расписанные синими хвостатыми карпами, а по стенам висели небольшие картины в резных рамах. Я осмотрелась, пришла к выводу, что таким образом можно было бы отделать комнаты для женщины. Стало любопытно, кто это: жена, любовница? И, поскольку вокруг по-прежнему не было ни души, а двери, ведущие в следующее помещение, были гостеприимно распахнуты, я на цыпочках шагнула вперед.

Следующая комната оказалась заставлена книжными шкафами. У окна стоял мольберт с закрепленным чистым листом шершавой акварельной бумаги, и тут же, на полу, валялся скомканный лист, как будто художнику не понравилось то, что было нарисовано. Я присела на корточки, подняла его и разгладила. Некрасиво это, конечно же, но меня никто и никогда не учил рисовать — а я мечтала запечатлеть то осеннюю бурую степь под хмурым небом, когда тучи на миг расходятся и серый день оказывается пронизан золотой колонной света, то разросшийся розовый куст, так оплетший старую беседку, что туда и войти было невозможно. Рисовать мне всегда очень хотелось, но, сколько бы ни пробовала, без знания должных приемов получалось очень неважно. По этой причине вот такое выбрасыванье рисунков казалось мне покушением на самое святое, как будто бы меня саму измяли и бросили — и именно поэтому, изнывая от жалости к загубленной красоте, я и подняла выброшенный черновик, быстро разгладила его на коленке.

Что ж, это был мужской портрет.

Был он выполнен углем, не очень умело ещё — но я бы и так не смогла.

И с листа бумаги на меня глядел вовсе не Оттон ле Ферн.

Лицо поражало правильностью черт. Я бы сказала, у людей не бывает таких лиц, они бывают только у святых, наверное, да и то не при жизни, а когда возносятся они на небеса, чтоб оттуда помогать оставшимся здесь. Нарисованный мужчина был молод, спутанные длинные пряди волос падали на широкий лоб и частично закрывали глаза. Последние получились лучше всего, непривычной миндалевидной формы, слегка приподнятые к вискам, отчего они напоминали кошачьи. Но дело было в их выражении. Каким-то чудом неведомый мне художник смог вложить в глаза жизнь. И отчаяние. И горе. Глаза будто заглядывали мне в душу и, казалось, ещё чуть-чуть, и я услышу шепот неизвестного мужчины.

Ощущения были столь сильны, что я торопливо отложила рисунок на окно, поправила подол платья. Наверное, это сказывались события последних дней: мое отбытие в Ферн, беседа с Сарро, с самим герцогом, но мне продолжало казаться, что даже из оконного проема те глаза следят за мной, пристально, с отчаянием. Я решительно шагнула вперед — и замерла. Где-то впереди, в следующих комнатах, были люди.

Я расслышала тонкий девичий голосок, звонкий, словно хрустальный колокольчик. Невидимая девочка что-то торопливо говорила, говорила… И ей отвечал голос мужской. Я не разобрала, о чем шла речь, но мужской голос показался донельзя приятным, мелодичным. Казалось, они спорили, горячо спорили: девичий голосок набирал высоту — и тут же резко падал до шепота, мужчина же отвечал совершенно спокойно.

Я решительно двинулась вперед: в конце концов, у кого-то ведь нужно было спросить дорогу к моей комнате? Ну, или хотя бы туда, где я могу найти прислугу?

Миновав ещё одну комнату, я наконец расслышала, о чем говорили.

— Почему ты заставляешь меня это терпеть и сам терпишь? — жарко и зло спросил девичий голосок, — я могла бы… могла бы его убить. Он мне доверяет.

— Потому что тогда меня не станет, плетения слишком хорошо на нем завязаны, — медленно, задумчиво ответил мужчина, — потерпи, мы что-нибудь придумаем… Вот, кстати, твоя гувернантка…

И он словно оборвал себя на полуслове, а затем — снова девичий голос:

— Ты ещё здесь? Эй!

Тут я быстрым шагом двинулась вперед и вылетела в просторную спальню. На краю широкой кровати сидела Солья ле Ферн. И никого больше не было в этой комнате.

— Вы? — зло прошипела она и сжала кулачки, — какого чистого вы здесь делаете?

— С кем ты разговаривала, Солья? — строго спросила я, изо всех сил стараясь скрыть собственное потрясение.

Взгляд метался по комнате. Да, это была спальня. Розоватые обои, модного оттенка «пепел розы». Кисейные занавески. Большие куклы в пышных платьях, аккуратно рассаженные по кушетке. И все. Ни следа мужчины.

— Ни с кем, — ответила девочка, но в ее голоске мне почудилась издевка.

— Послушай, — я подошла к ней поближе, — я же слышала мужской голос. Куда делся твой собеседник? Здесь есть тайный ход? Или что? Неужели ты не понимаешь, что такая маленькая девочка не должна принимать мужчин у себя в спальне? Что это просто недопустимо для юной герцогини?

Она сидела и смотрела на меня так, что, если бы могла, то убила бы. В огромных чернильных глазищах билась, пульсировала ярость, досада — и совсем чуть-чуть — страх.

— Солья, — уже мягче сказала я, — пожалуйста, не упрямься. Понимаешь, того, что происходит, не должно быть?

Она опустила голову, темно-русые кудри волнами легли на узенькие плечики, а я снова невольно присмотрелась к ее ушам — но, хвала Матильде, уши оказались самые обычные. В тот раз мне просто померещилось.

— Всего того, что происходит, не должно быть, — наконец очень тихо ответила она, — но это не ваше дело. Вас сюда выписали как гувернантку, вот и занимайтесь своим делом.

— Вот, значит, как, — я тоже начинала злиться, — тогда мне ничего не остается, как рассказать все твоему отцу.

— Оттону? — уточнила наследница.

— Твоему отцу, — весомо повторила я.

Какие бы мысли не бродили в голове у Сольи, я не буду ей потакать.

— Рассказывайте, — вдруг спокойно проговорила она, посмотрев мне в глаза, — Доносите, мисс Кромби. Чистый король вам в помощь.

Я вздохнула. Интересно, как я буду ее учить, если вот так у нас все не заладилось с самого начала? И, наконец, Солья может говорить все, что угодно, но я-то точно слышала мужской голос!

— Послушай, — я глубоко выдохнула и села рядом с ней. Солья тут же чуток отодвинулась, словно ей было неприятно, если я ее коснусь. Пахло от нее цветами, такой легкий, нежный запах… Наверное, просто дорогие духи.

— Солья, — тихо сказала я, — на самом деле я вовсе не хочу на тебя доносить герцогу. Но, понимаешь ли, то, что из твоей спальни слышен мужской голос, это может быть опасно для тебя самой… Я беспокоюсь о тебе, Солья.

Она презрительно фыркнула.

— Не о чем беспокоиться. Вам уж точно не о чем.