– Я сам де-е-мо. Х-хто я ей кой?

– Понимаю.

– Добрая жеш-шна. А я х-хто? Не приш-ш… – Он запинается на полуслове.

Может, еще открыто.

– Еще отх-хрыто?

– Простите?

Ты что, глухой?

– Что открыто, сэр?

– Тя-ятыр «Кейти».

– Что-что?

Театр «Гэйети». Ты что, глухой? Ну-ка, поторопись, у меня серьезное дело.

– Сп-пкойникоч-ч. – Он икнул.

Что я такое сейчас сказал?



Я брожу по тихим улочкам, кутаясь в кардиган. Я попросила таксиста высадить меня на углу, чтобы подышать свежим воздухом и привести в порядок мысли. Еще я не хочу показывать своих слез папе, который наверняка поджидает меня, хотя тут же нырнет в постель, заслышав звук поворачивающегося в двери ключа.

Останавливаюсь около нашего с Конором дома, который мне все же удалось продать несколько дней назад, и не Линде и Джо, которые, конечно, узнали, кто его прежний владелец, и испугались, что моя трагедия – недобрый знак для них и неродившегося ребенка. А может, решили, что лестница, с которой я упала, слишком опасна для беременной Линды.

Как люди не любят брать на себя ответственность за свои поступки! Разве дело в лестнице? Это я поторопилась. Это моя вина. Я всегда спешила – не подумав, бросалась вперед, мчалась по жизни, не замечая минут. И даже когда пыталась притормозить, наметить план на будущее, ничего не получалось.

Деньги от продажи дома мы с Конором разделим пополам, и я начну искать что-нибудь поскромнее.

Я долго стою и смотрю на красные кирпичи, на дверь, для которой мы никак не могли выбрать краску, на цветы, за которыми я ухаживала с такой любовью. Все это уже не мое, но воспоминания принадлежат только мне, воспоминания не продаются.



Когда я возвращаюсь домой, уже полночь, и за окнами чернота. Не горит ни одна лампа. Это странно, потому что обычно папа оставляет свет на крыльце, особенно если я куда-то ушла.

Я открываю сумку, чтобы достать ключи, и натыкаюсь на свой мобильник. У него загорается экран, чтобы показать мне, что я пропустила десять звонков, восемь из них из дома. Я отключила звук в театре и, зная, что у Джастина нет моего номера, не подумала посмотреть на телефон. Я нашариваю ключи, руки дрожат, когда я пытаюсь вставить ключ в замок. Ключи падают на землю. Я плюхаюсь на колени, наплевав на новое платье, и шарю рукой по асфальту. Наконец нахожу ключи и пулей влетаю в дом.

– Папа? – кричу я из прихожей. Мамина фотография лежит на полу, под столиком. Я поднимаю ее и ставлю обратно, туда, где ей и положено быть, пытаясь сохранять спокойствие, хотя сердцем чую беду.

Ответа нет.

Я иду на кухню и включаю свет. Полная чашка чая стоит на столе. Там же лежит один раз надкусанный тост с джемом.

– Папа! – вскрикиваю я, проходя в гостиную.

Все папины таблетки рассыпаны на полу, все пузырьки открыты и пусты.

Уже в совершенной панике, в слезах я бегу назад через кухню, через прихожую, наверх, вопя во весь голос:

– Папа! Папа! Ты где? Это я, Джойс! Папа!

Его нет ни в его комнате, ни в ванной, ни в моей комнате. Я останавливаюсь на верху лестницы, пытаясь прислушаться к тишине. И слышу только барабанный бой своего сердца у себя в ушах, в горле.

– Папа! – кричу я, моя грудь вздымается, комок в горле угрожает перекрыть дыхание.

Мне негде больше искать. Я начинаю открывать шкафы, заглядывать под мебель. Я хватаю подушку с его кровати и, прижимая ее к себе, вдыхаю его запах. Я смотрю через окно в сад: никаких следов папы.

У меня подгибаются колени, и я опускаюсь на верхнюю ступеньку лестницы, мучительно соображая, где он может быть.

Потом вспоминаю о рассыпанных таблетках и кричу так громко, как никогда еще не кричала в жизни:

– Па-а-а-па-а-а!

Мне отвечает тишина, и на меня наваливается такое одиночество, какого я не ощущала ни в театре, ни в несчастливом браке, ни после смерти мамы.

– Джойс! – кричит кто-то от входной двери, которую я оставила открытой. – Джойс, это я, Фрэн. – Она стоит там в халате и тапочках, за ней маячит ее старший сын с фонариком в руке.


– Папы нет. – Мой голос дрожит.

– Он в больнице, я пыталась позвонить те…

– Что? Почему? – Я вскакиваю и бросаюсь вниз по лестнице.

– Он думал, что у него еще один сердечный…

– Мне нужно идти. Я должна ехать к нему. – Я мечусь по дому, пытаясь найти ключи. – В какой он больнице?

– Джойс, успокойся, дорогая, успокойся. – Фрэн обнимает меня. – Я тебя отвезу.





Глава сороковая




Я бегу по коридорам, пытаясь найти нужную палату. Слезы застилают мне глаза. Меня останавливает медсестра, она помогает мне, пытается успокоить. Она сразу понимает, о ком я говорю. Хотя часы не приемные, меня впускают к нему на несколько минут.

Я вижу на кровати мертвенно-бледного папу, опутанного проводами и трубками.

– Так это ты тут всех поставила на уши? – спрашивает он слабым голосом.

– Папа!

– Все в порядке, дорогая. На меня просто накатила дурнота. Я думал, это сердце опять барахлит, пошел за таблетками, только все рассыпал. Говорят, сахар зашкаливает.

– Это диабет, Генри, – улыбается медсестра. – Утром здесь будет доктор, который все вам объяснит.

Я хлюпаю носом.

– Ну, иди сюда, глупышка. – Он протягивает ко мне руки.

Я обнимаю его крепко-крепко.

– Я никуда от тебя не ухожу. Тише, тише. – Он проводит руками по моим волосам и утешительно похлопывает меня по спине: – Надеюсь, я не испортил тебе вечер. Я сказал Фрэн, чтобы она тебя не беспокоила.

– Конечно, ты должен был мне позвонить, – говорю я, уткнувшись в его плечо. – Я ужасно испугалась, когда не нашла тебя дома.

– Теперь уже все в полном порядке, – шепчет он. – Лучше расскажи, как все прошло.

– Он… он… – Я поджимаю губы. – Он не пришел. – И снова ручьи слез.

– Ох, дорогая моя, – нежно говорит папа. – Этот парень просто набитый дурак.





Глава сорок первая




Джастин делится впечатлениями о своих злополучных выходных с Бэа, которая сидит на диване с открытым от удивления ртом.

– Как жаль, что все это прошло мимо меня!

– Это не прошло бы мимо тебя, если бы ты разговаривала со мной, – поддразнивает ее Джастин.

– Спасибо, что извинился перед Питером. Мне это приятно, и ему тоже.

– Я вел себя как идиот, не желая признавать, что моя маленькая девочка уже выросла.

– Да уж пора признать, – улыбается Бэа. – Господи! – Она возвращается к его рассказу. – И ты не явился на свидание в театре!

Джастин закрывает лицо руками и морщится:

– Не мучай меня, я и так убит.

– Ну что же делать, если ты сам выбрал Джойс!