— Да нет, это коммерческий «жучок». В Интернете он свободно продается где-то по сто евро за штуку. Наши спецслужбы таким ширпотребом не пользуются.

— Ну тогда я не знаю, что и думать… А, кстати! Три дня назад у меня был начальник охраны рынка «Восточный» — интересовался, как идет расследование по убийству их директора, — припомнил Юра, благоразумно умолчав о вознаграждении, которое ему пообещала администрация рынка за раскрытие этого преступления.

— Начальник охраны вполне мог установить тебе такой шпионский «жучок». Как его фамилия? — поинтересовался Илья.

— Кажется, Шубин или Шубкин. Да вот его визитная карточка.

— Знакомая личность, — отметил Илья, рассматривая тисненную золотом «визитку». — Зоя, помнишь, в Краснооктябрьском райотделе был такой первый зам по оперативной работе, подполковник Шубкин?

— Приходилось сталкиваться, — подтвердила она. — Еще тот жук. Такой способен не только «жучок» поставить…

— А можно точно установить, чей это «жучок»? — поинтересовался Ползучев.

— В принципе, да. Работает этот «GSM-жучок» с любой сим-картой, как обычный мобильный телефон. При возникновении шума он сам перезванивает на заранее запрограммированный телефон, или же владелец «жучка» может позвонить на номер этой сим-карты и прослушать, что в данный момент происходит в помещении. Так что отправляй эту штуку экспертам-криминалистам. Установить номер абонента, которому перезванивал этот «жучок», не представит для них особой сложности. Номер этот, скорее всего, окажется анонимным, но на «симке», возможно, остались пальчики того, кто ее в «жучок» устанавливал, — предположил Илья.

— Незаконное прослушивание — это уже статья, — заметил Ползучев.

— Так, может, этот начальник охраны сам и заказал своего шефа? Чтобы, например, занять его место, — предположил Ладогин.

— А что, Илья, это версия, — поддержала его Зоя.

— Не факт, что это он поставил «жучок», — усомнился Ползучев. — Вы, Зоя Юрьевна, кстати, тоже по этому делу в тот день ко мне заходили.

— Ты намекаешь, что я тебе этот «жучок», что ли, поставила?! — опешила она.

— Но вы же, Зоя Юрьевна, не станете отрицать, что у вас есть личная заинтересованность в этом деле, чтобы выгородить вашего дружка Ладогина, например. Который очень хорошо разбирается в таких шпионских штучках, как он нам только что наглядно продемонстрировал.

— Ну знаешь, коллега, чего-чего, но такого я от тебя не ожидала, — вспылила Зоя.

— Зоя, успокойся, — взял ее за руку Илья. — Наш юный друг такой же профессионал, как и мы, и подозревать всех, кто имеет какое-то отношение к этому делу, его профессиональная обязанность, — неожиданно вступился он за Ползучева. — Только, Юра, — обратился Илья к нему, — мы с Зоей Юрьевной тебе не враги, — наоборот, мы хотим помочь как можно быстрее раскрыть это заказное убийство. И в плане помощи следствию я навел кое-какие справки об обращавшейся в мое агентство Римме Кузьменко. Так вот, я выяснил, что в недалеком прошлом она была известна в определенных кругах как порнозвезда, снимавшаяся в порнофильмах по индивидуальному заказу заграничных любителей «клубнички». Когда ее подпольную порностудию прикрыла милиция, Римма стала жить за счет любовников. И тот, кто поручил ей сыграть роль подруги жены Баранникова, видимо, знал о ее актерских талантах и был уверен, что со своей ролью она справится. В общем, нужно отрабатывать ее связи, тогда мы сможем и на организатора заказного убийства Баранникова выйти, и ее убийцу вычислим, — резюмировал он.

— Я думаю, достаточно того, что Римма Кузьменко была связана с вашим Купреяновым, — возразил Ползучев. — И поскольку следствием практически уже установлено, что он был организатором убийства, его связи могут вывести и на киллера, и на заказчика. Так что, если вы, Илья Александрович, действительно хотите помочь следствию, предоставьте мне всю известную вам информацию о связях Купреянова и его подельника Еремина, за освобождение которого из СИЗО вы тут с Зоей Юрьевной недавно ратовали.

— Что ж, с тобой все ясно, «важняк» хренов… — презрительно бросил Илья. — Зоя, по-моему, мы с тобой зря теряем время, — обратился он к внимательно слушавшей их разговор Василевской.

Зоя была согласна с ним. Она и сама убедилась, что Ползучеву бесполезно объяснять, что его версия — это не истина в последней инстанции. Хорошо еще, что он ограничился подпиской о невыезде для Ладогина. Показаний Еремина, которые тот дал в первый день задержания, видимо, оказалось недостаточно, чтобы выдвинуть Ладогину какие-то обвинения. Возможно, арестованный детектив вообще пошел в отказ, потому Ползучев и не упоминал о его показаниях при допросе Ладогина. Еремин у него сейчас единственный обвиняемый по этому делу, и если признательные показания у него выбили под пытками, разговаривать с молодым да ранним «важняком» старший следователь Василевская уже будет по-другому. Покидая кабинет Ползучева, она предупредила, что в его интересах, чтобы с Ереминым ничего не случилось в СИЗО.

Когда Василевская с Ладогиным вышли, Ползучев созвонился с Шубкиным.

— Василий Аркадьевич, не могли бы вы сейчас приехать ко мне? Мне нужно допросить вас как свидетеля, — пояснил он Шубкину причину его срочного вызова в прокуратуру.

— Юрий, как вас там по отчеству? — с пренебрежительной интонацией в голосе осведомился тот.

— Викторович, — подсказал Ползучев.

— Юрий Викторович, если вам нужно допросить меня как свидетеля, присылайте повестку с указанием даты и времени явки на допрос. А мчаться к вам по первому же вашему звонку — извините. У меня есть своя работа и свое начальство, — раздраженно бросил Шубкин и повесил трубку.

Получив такую отповедь, Ползучев уже не сомневался, что именно Шубкин установил в его кабинете «жучок». Ладно, если он это сделал, чтобы просто быть в курсе, как идет расследование. Ведь администрация рынка обещала денежное вознаграждение тем, кто раскроет убийство их хозяина, вот они и хотят знать, за что и кому платят свои деньги. Но Юра и сам понимал, что такое объяснение выглядит малоправдоподобным, только лишние проблемы ему были ни к чему, и он решил пойти по пути наименьшего сопротивления — поскорее завершить расследование, в котором главными обвиняемыми он уже сделал Купреянова с Риммой Кузьменко, а для верности дожать Игоря Еремина, который пошел в отказ.

В рамках оперативного сопровождения дела он дал сегодня поручение оперчасти СИЗО плотно поработать с подследственным, который полез на рожон, и операция по принуждению строптивого арестанта к сотрудничеству со следствием, наверное, уже началась. Режим содержания в следственном изоляторе может быть очень разным. Мягким для тех, кто согласился на «явку с повинной», и строгим и очень строгим для «отказников». Сохранить «явку с повинной» — это прямая задача тюремных оперов, которые для выполнения плана по раскрытию преступлений должны побуждать ранее уже давших «чистосердечные показания» к признанию в еще каких-нибудь преступных деяниях.

Как именно оперчасть будет выполнять его поручение насчет Еремина, «важняка» Ползучева мало заботило. Сегодняшний вечер, например, он собирался провести с давно набивавшейся ему в жены бывшей однокурсницей — сексапильной блондинкой Мариной Коноплевой. Секс с изобретательной в постельных забавах Маринкой занимал его куда больше, чем рутинное расследование уголовных дел.





* * *


Самые главные ошибки подследственные допускают на первых допросах. Именно первичные показания, какими бы методами они ни были получены, учитываются в суде прежде всего. И если до суда к подсудимому была применена мера пресечения в виде ареста, то будь он хоть трижды невиновен, его шансы выйти на волю без приговора, связанного с лишением свободы, весьма и весьма призрачны. И в случае, если отказавшийся от своих первых признаний обвиняемый ссылается на то, что он их дал под давлением со стороны следствия, суд, скорее всего, встанет на сторону следствия. Подсудимый уже отсидел какое-то время в СИЗО (а суда можно дожидаться и месяц, и год, и два), и если ему вынесут оправдательный приговор, то получается, что человека держали в тюрьме незаконно. Отвечать за это должны следователь, избравший ему меру пресечения в виде заключения под стражу, и судья, вынесший соответствующее постановление, потому арестованных подследственных суд старается не оправдывать. Такая вот корпоративная солидарность служителей Фемиды, о которой Игорь Еремин, в общем-то, знал, но надеялся на собственную исключительность. Когда налоговая милиция в отместку за острые публикации бросила его за решетку по липовым обвинениям (был бы человек, а статья найдется), столько людей тогда боролись за его освобождение, что налоговики, испугавшиеся поднятого в прессе шума, быстро пошли на попятную, и сфабрикованное против него уголовное дело было благополучно закрыто. Сейчас, после его «чистосердечного признания» и предсмертных показаний Купреянова, что они якобы собирали информацию о Баранникове для киллера, рассчитывать на широкую поддержку общественности не приходилось.

Игорь понимал, что в такой ситуации ему очень непросто будет доказать, что он не верблюд, и уже начал сожалеть, что отказался от адвоката. В суде он и сам сможет за себя постоять, а вот в следственном изоляторе для связи с внешним миром адвокат ему бы не помешал. Разжившись у сокамерников карандашом и бумагой, он подробно описал свои детективные злоключения и привел аргументы и факты, убедительно (на его взгляд) свидетельствующие, что уголовное дело против него сфабриковано. Оставалось лишь передать эту «маляву» своим бывшим коллегам-журналистам. Как и в общих камерах, в «тройниках» была налажена связь между арестантами — так называемая «дорога». Обменяться посланиями с соседними камерами можно с помощью «коня» либо найти «ноги», которые передадут записку в нужную камеру или на свободу.

«Коня», тугую веревочку, плетут из ниток распущенной для этой цели какой-нибудь вещи, а затем привязывают к нему грузило. Арестанта, у которого лучше всех получается «гнать коня», называют «конегоном» или «дорожником» — он отвечает за «дорогу». Наладить ее — задача непростая. Тюремное окно изнутри защищено решеткой с мелкими ячейками, в которые больше спичечного коробка ничего не пролезет, за ней — застекленная рама и мощная решетка из арматуры. Снаружи окно закрывает «намордник» — металлический лист, затрудняющий доступ в камеры солнечного света и свежего воздуха. «Намордники» были изобретены еще во времена сталинского ГУЛАГа специально для борьбы с «тюремным телеграфом», но находчивые арестанты всегда найдут способ, как наладить связь между камерами (в крайнем случае — через канализационные стояки), и без «дороги» не останутся.

Для подачи и приема «коня» используются «причалы» — удочка из проклеенных хлебным клейстером газет, скрученных особым способом. После всех приготовлений «конегон» выпускает «коня» на свободу и трижды стучит ногой в пол, что означает: «Прими “коня”!» Ответственный за «дорогу» из нижней камеры должен высунуть свой «причал» и принять «коня». При определенной сноровке можно наладить «дорогу» и с соседними по этажу камерами с помощью так называемого «бокового коня». Для этого из двух соседних камер высовываются «причалы», на одном из них «конь» с грузом, который раскачивают до тех пор, пока другому «конегону» не удастся подцепить его на свой «причал». Бдительные тюремщики регулярно обрезают «коней» специальными ножницами на длинных шестах, но уже вскоре «кони» снова висят на своих местах.

Передать же письмо на свободу быстрее всего можно через прикормленного «попкаря» — дежурного контролера из младшего начсостава. На тюремном жаргоне таких «почтальонов» называют «ноги». Зарплата у контролеров особо не разгуляешься, вот они и подрабатывают «ногами». Не все, конечно, но подавляющее большинство. Гвоздь, как самый бывалый арестант в их камере, подсказал Игорю, кому из «попкарей» можно доверить передачу важной «малявы». И действительно, сержант внутренней службы Перепелкин охотно пошел на контакт, но, узнав, что письмо нужно лично передать главному редактору газеты «Слобожанский вестник», сразу запросил за свои услуги сто долларов. Игорь торговаться не стал. При такой личной заинтересованности «почтальон» должен был обязательно доставить письмо адресату, поскольку получить деньги он сможет только от него. С главредом Игорь был в приятельских отношениях и не сомневался, что по его просьбе тот без лишних вопросов заплатит гонцу затребованную сумму за «репортаж с тюремных нар».

Перепелкин пообещал забрать у него письмо в конце своей смены, но в тот же день по распоряжению замначальника СИЗО по оперативной работе подполковника Хромова в их камере провели глобальный шмон и все записи Игоря были у него конфискованы, а сам он за свою «маляву» угодил на десять суток в штрафной изолятор. Не имея ни ручки, ни бумаги (в ШИЗО запрещено абсолютно все), он был лишен возможности восстановить свои записи, из-за чего расстроился до невозможности. Одиночество в замкнутом пространстве давило на психику, и настроение у него было хоть в петлю лезь. Так оперчасть СИЗО начала выполнять прокурорское поручение, и если попавший под «пресс» начальства заключенный будет продолжать упорствовать, карцер для него окажется лишь первым кругом ада, который ему предстоит пройти. Выдержать такой «пресс» способны немногие…






* * *


Пока старший следователь прокуратуры Юрий Ползучев назначал экспертизы, рассылал запросы, запрашивал характеристики и подшивал бумажки в уже прилично распухшее от всяческих справок уголовное дело, директор «Интерпоиска» Сергей Сокольский задействовал для раскрытия заказного убийства владельца вещевого рынка всю свою бывшую агентуру. У каждого розыскника есть своя агентурная сеть, и благодаря этой тайной армии у нас раскрывается большинство преступлений. Какую информацию бывший начальник городского розыска Сокольский получил от своих негласных информаторов, «важняк» Ползучев не знал, потому пребывал в уверенности, что его расследование идет как по маслу. С Ереминым в СИЗО уже работают, этот умник сам напросился в карцер, и как только до этого грамотея дойдет, что отказываться от своего «чистосердечного признания» себе дороже, можно будет рапортовать начальству об успехах в расследовании заказного убийства.

А между тем Сокольский уже располагал оперативной информацией, что у Светланы Баранниковой, вдовы застреленного киллером владельца вещевого рынка, был любовник, связь с которым она тщательно скрывала от мужа, но, как известно, и у стен есть уши, особенно когда это стены элитной сауны, где Светлана расслаблялась в горячих объятиях своего тайного воздыхателя. В том, что у этой бизнес-леди бальзаковского возраста имелся мужчина на стороне, никакого криминала не было. Сокольского в этом любовном треугольнике насторожило то, что ее любовник, небезызвестный ему Василий Шубкин, был начальником охраны вещевого рынка, принадлежавшего ее мужу. Подполковник Шубкин уволился из милиции по собственному желанию, но Сокольский знал истинную причину этого увольнения, поскольку в свое время сам предложил Шубкину написать рапорт по собственному желанию, чтобы не выгонять его за полное служебное несоответствие. По большому счету Шубкина надо было сажать в тюрьму по статье за злоупотребление служебным положением (он «крышевал» тот самый рынок, начальником охраны которого впоследствии стал), но в кадрах не захотели выносить сор из избы и просто уволили коррумпированного подполковника без выходного пособия.

Из агентурных же сообщений Сокольскому стало известно о том, что Светлана Баранникова была знакома с Риммой Кузьменко, хотя на допросе этот факт категорически отрицала. Знакомство их состоялось при весьма скандальных обстоятельствах, когда ее муж хотел взять к себе Римму личной секретаршей. Увидев в его кабинете длинноногую диву, Светлана сразу поняла, для каких услуг ее мужу понадобилась эта сексапильная красотка, и устроила тогда ему такой скандал, что ее вопли слышала вся администрация рынка. Что интересно, к самой Римме она претензий не имела, и они даже стали подругами и часто вместе ездили в сауну, где Светлана втайне от мужа развлекалась с Шубкиным.

Проанализировав полученную информацию, Сокольский начал следить за бывшим подполковником и его любовницей, чтобы уличить Светлану в том, что это она заказала убийство мужа, дабы впоследствии, когда все уляжется, выйти замуж за своего любовника. Вещевой же рынок стал бы свадебным подарком от покойного Баранникова, все состояние которого унаследовала бы она. Бывший опер угрозыска Шубкин, в отличие от своей пустоголовой подруги, прекрасно понимал, что едва милиции станет известно об их любовной связи, как они сразу попадут под подозрение. Но на кону стояли огромные деньги — акции Баранникова стоили миллионы, — и он взялся организовать все так, что комар носа не подточит. От Светланы требовалось лишь одно — уговорить Римму сходить в детективное агентство и заказать от ее имени слежку за мужем, что Римма и сделала. Играть ей ничего не надо было, и потому со своей ролью она легко справилась и действительно позвонила при Ладогине Светлане, не подозревая в тот момент, какая на самом деле роль ей уготована.

Расколов «безутешную» вдову, Сокольский хотел сам задержать Шубкина, но взять живым его не удалось — экс-подполковник милиции предпочел пустить себе пулю в лоб, чем провести остаток дней за решеткой, ведь за убийство Риммы, которую он, по показаниям Светланы, собственноручно утопил в ванне, и за организацию убийства Баранникова и заказанное им убийство в ИВС своего бывшего коллеги майора Купреянова ему грозило пожизненное заключение. Из-за самоубийства Шубкина теперь практически невозможно было выйти на киллера и «оборотней» в ИВС, но для Сокольского главным было то, чтобы сняли подозрения с Ильи Ладогина и его незадачливого коллеги Еремина.

Когда Сокольский лично доставил задержанную им Светлану Баранникову в городскую прокуратуру к Ползучеву и положил ему на стол ее чистосердечное признание, Ползучев лишился дара речи и мысленно перекрестился, что не успел доложить прокурору о своих «успехах». Вынести постановление об освобождении Еремина было мало, надо еще немедленно подчистить дело, чтобы его самого не посадили за фальсификацию. Впрочем, для Ползучева все закончилось тем, что его просто отстранили от дела, из которого он изъял и уничтожил сфабрикованный им протокол допроса Купреянова. «Важняк» Василевская, принявшая это дело к производству, топить коллегу не стала, но настоятельно посоветовала ему самому уйти из прокуратуры, что Юра Ползучев и сделал, без особого сожаления сменив прокурорский китель на респектабельный костюм адвоката. Василевская же довела уголовное дело до суда, и Светлана Баранникова оказалась на скамье подсудимых.

После того как в этой детективной истории была поставлена точка, Илья получил наконец в своем почтовом отделении бандероль из Германии. К распечатанному на принтере русскому переводу дневника Гюнтера Келлера была приложена фотография с портретной зарисовкой какой-то девушки. На обратной стороне этого фото Магда своей рукой написала: «Lida Korneeva, Charkow, November 1941».





* * *


Начав читать дневник обер-лейтенанта вермахта Гюнтера Келлера, Илья поймал себя на мысли, что не воспринимает этого немецкого офицера как врага, хотя тот и воевал на стороне нацистской Германии против антигитлеровской коалиции. И дело тут было даже не в том, что Гюнтер с первых строк своей исповеди позиционировал себя как противник нацистского режима. Просто Илья понимал, что окажись он на месте этого немца в тех реалиях, в которых Гюнтеру пришлось жить, он тоже ушел бы во внутреннюю эмиграцию и на этом вся его борьба с режимом и закончилась бы.

О том, что такое тоталитарный режим, Илья знал по собственному опыту общения с КГБ, попортившему ему немало крови во времена канувшего в Лету СССР. Неприятие советской системы, зацикленной на коммунистических догмах, Илья стал испытывать, еще будучи юным пионером. Заключалось оно, правда, всего лишь в том, что ему осточертело носить на шее красный пионерский галстук, который Илья и его одноклассники-пионеры называли «ошейником». Освободиться же от обязательного ношения этого атрибута советского пионера можно было, только вступив в комсомол, в который принимали с четырнадцати лет. Дабы поскорее избавиться от «ошейника», Илья вступил в комсомол даже на три недели раньше, чем ему исполнилось четырнадцать.

В отличие от пионерии пребывание в ВЛКСМ было уже не бесплатным. За приколотый на школьный пиджак нагрудный комсомольский значок с барельефом Ленина на фоне красного знамени нужно было теперь платить ежемесячные членские взносы. Для школьников комсомольский взнос составлял всего две копейки. Сумма, конечно, пустячная, и посему никого не смущало, что за школяра-комсомольца, не имеющего официальных доходов, фактически платили членские взносы его родители, давно вышедшие из комсомольского возраста.

Когда Илья перешел в девятый класс, школьную форму носили только девочки, а мальчикам разрешили ходить в обычных пиджаках. Для школы родители купили Илье светлый пиджак в клеточку, и комсомольский значок цеплять на него было вовсе не обязательно. Гоняли в школе только за модные тогда брюки клеш. Правда, за расклешенные штаны учителя не столь усердно преследовали своих нерадивых учеников, как за битловские прически. А поскольку в том же девятом классе Илья стал заядлым битломаном, он носил длинные волосы, как у любимых им битлов, доводя своим вызывающим внешним видом директрису школы до белого каления.

Илья «заболел» «битломанией», даже не зная, что покорившие его мелодии — это «Битлз». Это было летом 1974-го, когда после окончания восьмого класса всех, кто перешел в девятый, на месяц отправили из Харькова на сельхозработы в село Хотомлю. По вечерам на организованной между берез и сосен дискотеке они танцевали под магнитофон, и самыми любимыми «медляками» у Ильи были надрывно-пронзительная «Oh! Darling please believe me. I’ll never do you no harm» и несколько мрачноватая «I want you. I want you so bad…», звучавшая так, будто исходила из самого сердца. Завершалась эта почти восьмиминутная рок-композиция неустанными гитарными переборами под стон и шипение синтезатора. Под эти многократно наложенные гитарные риффы[18] Илья по уши влюбился в девчонку из параллельного класса, прижимавшуюся к нему всем телом во время этого завораживающего «медляка».

Вернувшись домой, он почти год безуспешно пытался узнать, кто автор этой запавшей ему в душу композиции, и только к концу 9-го класса случайно услышал запомнившиеся ему гитарные переборы на магнитофоне одноклассника, от которого и узнал, что это «Abbey Road» — последний альбом «Битлз», ставший их лебединой песней.

Своего магнитофона, чтобы переписать себе этот альбом, у Ильи тогда еще не было, но товарищ дал ему домой послушать пластинку, на который была записана знаменитая битловская песня «Girl»: «Is the anybody going to listen to my story all about the girl who came to stay…». На советской пластинке эта песня была представлена как английская народная песня «Девушка» квартета «Битлз». «Girl» Джона Леннона покорила Илью окончательно, и теперь он просто бредил «Битлз». Чтобы понимать, о чем поют в своих песнях англоязычные битлы, он даже начал усиленно изучать английский, который выучил бы только за то, что на нем разговаривал Леннон. В десятом классе Илья создал свой вокально-инструментальный ансамбль, и их визитной карточкой стала битловская «Girl». И когда пришла пора поступать в вуз, он выбрал международный журфак только из-за того, чтобы увидеть Джона Леннона вживую, а это было возможно, лишь получив разрешение на выезд за границу, потому как Леннон вряд ли когда-нибудь приехал бы в СССР.

Общественный статус Агентства печати «Новости», нацеленного в основном на внешнеполитическую пропаганду, позволял обмениваться информацией с другими зарубежными органами прессы, и, как всякое учреждение, связанное с заграницей, АПН работало в тесном контакте с «конторой», вплоть до того, что должность зампреда АПН была закреплена за КГБ. Подбором кадров в АПН занимались соответствующие отделы КГБ, и студентов международного отделения журфака вели с первого курса, приглядываясь и оценивая их. Илья же еще в студенческие годы стал «невыездным» из-за своего участия в несанкционированном митинге, посвященном памяти Джона Леннона в декабре 1980-го, на котором он в шутку предложил переименовать Ленинские горы в «Леннонские». Спасло его тогда от отчисления с журфака МГУ лишь то, что к тому времени Леннон считался в СССР «прогрессивным деятелем», чуть ли не коммунистом, ведь Джон, как и тогдашний генсек Брежнев, выступал «за мир во всем мире». Песня Джона Леннона «Give Peace a Chance» («Дай миру шанс») стала гимном всех протестующих против военных действий США во Вьетнаме, а сам Джон в знак протеста против поддержки Великобританией американской войны во Вьетнаме вернул королеве свой орден Британской империи.

За выходку с «Леннонскими горами» КГБ взяло будущего международника под особый контроль, и ему очень повезло, что по окончании журфака его приняли в Агентство печати «Новости». Это была большая удача — со студенческой скамьи попасть в элиту отечественной журналистики, поскольку любая ошибка в студенческие годы навсегда закрывала путь в АПН, но там работали умные, интеллигентные редакторы, которые честно отбирали людей талантливых. Редакция АПН была ориентирована прежде всего на западные страны, и, чтобы соперничать с мировыми новостными агентствами, КГБ давал ее сотрудникам определенную творческую свободу, потому что это была совершенно другая журналистика, где корреспонденту не нужно было ссылаться на решения последнего пленума ЦК КПСС. Фирменным стилем АПН были неказенный слог и своя позиция по любым вопросам. В агентстве, безусловно, имели место какие-то идеологические установки, которых нужно было придерживаться, но список запрещенных тем в АПН был гораздо у́же, чем в любой иной советской журналистской структуре. Корреспонденты АПН должны были работать так, как работала свободная зарубежная пресса, а само АПН служило «крышей» для сотрудников внешней разведки КГБ, работавших под журналистским прикрытием, и в зарубежных корпунктах им полагалось фиксированное количество мест.

Но для Ильи единственной возможностью попасть в загранкомандировку было поехать спецкором АПН в Афганистан, где уже шестой год шла необъявленная война. В афганское бюро АНП его отправляли на целых два года, и столь длительная командировка в заблудившуюся в Средневековье азиатскую страну, где женщины ходили в парандже[19], а по их календарю должен был наступить только 1365 год, не вызывала у Ильи особого энтузиазма, но отказаться было нельзя. Нужно было сменить их спецкора в Кабуле, и, когда редактор международного отдела АПН пожаловался ему, что никто там работать не хочет, Илью черт дернул за язык сказать, что он мог бы поехать. И уже на следующий день его вызвали к главному редактору. Главный, крепко пожав ему руку, поздравил с предстоящей командировкой в Афганистан — мол, для Ильи, как журналиста-международника, это очень перспективно, если его там не убьют, конечно.

Илья и сам понимал, что загранкомандировка в Афганистан была для него шансом, поскольку попасть собственным корреспондентом в Лондон, побывать в котором он, как всякий уважающий себя битломан, мечтал, было практически невозможно.

После разговора с главным редактором Илью направили в управление кадров АПН, где ему выдали для заполнения многостраничную анкету для выезда за границу, в которой нужно было указать национальность, партийность, владение иностранными языками, бывал ли он ранее за границей, имеются ли родственники за границей, где, с какого времени и чем занимаются, был ли он или его родственники судимы, в плену или интернированы.

Тщательно заполненной анкеты для получения разрешения на выезд за границу было недостаточно. К ней прилагались еще характеристики с необходимыми печатями и подписями, которые должны были засвидетельствовать его политическую и моральную устойчивость, активную комсомольскую деятельность. Если бы кадровики затребовали все его характеристики начиная со школьной скамьи, у Ильи могли бы возникнуть большие проблемы с выездом в Афганистан, поскольку по окончании средней школы в 1976 году он вместо путевки в жизнь фактически получил «волчий билет». Так своеобразно «отблагодарила» его директор школы Инна Сергеевна Рубанец за то, что он со своим другом Сашей Винником организовал школьный ВИА. В начале учебного года ученики десятого выпускного класса Ладогин и Винник узнали, что на летних каникулах ученики их школы заработали в колхозе более двух тысяч безналичных рублей, и заявились к директору школу с предложением потратить эти деньги (сам Илья с Сашей ни в какой колхоз не ездили) на закупку музыкальных инструментов.

В середине 70-х был настоящий бум школьных ВИА (вокально-инструментальных ансамблей). Почти в каждой школе старшеклассники организовывали свои группы, и даже официально проводились общегородские смотры школьных ВИА, поэтому Илья с Сашей на удивление легко получили добро от директора школы и приобрели по безналу три электрогитары, стереофонический усилитель «Электрон» с колонками, два малых барабана, «чарлик»[20] и тарелку. На полноценную ударную установку с бас-барабаном выделенных им денег не хватило, но барабанщик Валик Шапошников умудрялся и на двух барабанах играть не хуже Ринго Старра. Дополнительным самодельным усилителем их обеспечил бас-гитарист Ренат Лапшин из параллельного класса, а микрофоны они взяли от своих магнитофонов, и уже через пару недель после приобретения аппаратуры состоялось их первое выступление на школьной сцене. Успех — по школьным меркам — в прямом смысле был оглушительным. Актовый зал не мог вместить всех желающих попасть на их танцевальный вечер, сопровождавшийся таким небывалым ажиотажем, что директору школы пришлось вызвать наряд милиции. Физрук, трудовик и военрук, дежурившие в тот вечер на входе, уже не могли сдержать своими силами наплыв молодежи со всего микрорайона, осаждавшую школу. Когда с помощью милиции парадный вход удалось наконец заблокировать, непрошеные гости зашли с тыла — выбили стекла в мастерской и через нее прорвались в школу.

В актовом зале в это время творилось что-то невообразимое. Первый школьный ВИА на трех электрогитарах и двух барабанах с «чарликом» и тарелкой зажигал так, что публика заходилась в экстазе, как на концертах «Битлз» на пике поразившей тогда мир «битломании». Дабы прекратить это вопиющее безобразие, директор школы вместе с завучем по воспитательной работе ворвались на сцену и начали выдергивать шнуры из розеток. Появление их на школьной сцене поклонники школьного ВИА «приветствовали» недовольным гулом и стали возмущенно притопывать так, что сотрясались стены актового зала. Главными виновниками этой «битломании» районного масштаба Инна Сергеевна считала зачинщиков, то бишь организаторов ВИА — Ладогина и Винника, но особенно их возненавидели военрук с трудовиком. Военрук — за то, что ребята носили неуставные прически, а трудовик — за выбитые их поклонниками окна в мастерских.

Весной 1976 года их школьный ВИА, который они назвали «Крона», стал лауреатом городского конкурса художественной самодеятельности. Перед выступлением на большой сцене Ладогина с Винником вызвали к директору школы на инструктаж и строго-настрого предупредили, чтобы на конкурсе они исполняли только идеологически правильные песни, для чего к ним прикрепили в качестве надзирателя учителя пения.

Никакой необходимости в том не было, ибо учитель пел таким козлиным баритоном, что уши вяли, но Инна Сергеевна, невзирая на возмущение Ильи, была непреклонна — учитель пения будет выступать с ними. Своим беспокойным подопечным она совершенно не доверяла и уже триста раз пожалела о том, что разрешила им организовать школьный ВИА.

Утвержденные районо военно-патриотические песни ребята добросовестно отрепетировали, и не ожидающая никакого подвоха директриса, прослушав их, осталась удовлетворена их исполнением, поскольку звучание было вполне в духе советских ВИА тех лет. Что касается внешнего вида, то ребят даже заставили немного постричься. Вид у Ильи был смиренный, и она, не заметив лукавых чертиков в его глазах, с легким сердцем отправила ансамбль под присмотром учителя пения на конкурс. «Крона» по жребию выступала последней. Когда ребята вышли на сцену, утомленные члены жюри, ожидавшие от них очередной перепевки песни «У деревни Крюково», которую через одного исполняли их предшественники, посмотрели на них с невыразимой скукой. Возглавляющий группу учитель пения держался очень уверенно и всячески старался произвести на жюри «правильное» впечатление. В общем, ничего интересного от этой заурядной «Кроны» не ожидалось. Но когда прозвучали первые гитарные аккорды, зал заметно оживился. На лицах же членов жюри выразилось явное недоумение, но больше всех изумился обладатель баритона. Он добросовестно открывал рот, стремясь попасть в такт, но микрофон выдавал совсем не то, о чем он пытался петь, точнее, вообще ничего не выдавал, так как его отключили в последний момент, а из всех колонок лился только голос Ильи. В утвержденном высокими инстанциями репертуаре не было и быть не могло песни «Yesterday» из репертуара «Битлз», которую Илья спел на русском языке. Его слушали, затаив дыхание, и когда смолкли последние аккорды, зал взорвался аплодисментами. Мнение жюри было единодушным, и «Крона» заняла первое место, что несколько смягчило гнев директрисы и уберегло Илью от расправы: обиженный учитель пения предлагал выгнать всех участников ансамбля из комсомола, однако педсовет его не поддержал. Наоборот, учителя стали делать Илье всяческие поблажки, и вскоре все его тройки волшебным образом превратились в четверки, а за исполнение на школьном вечере битловской «Girl» на английском языке расчувствовавшаяся англичанка даже поставила ему в аттестат «отлично».

Победа на городском смотре школьных ВИА немного реабилитировала ребят перед директрисой, но ненадолго. Следующей их провинностью, возмутившей Инну Сергеевну до глубины души, стал танцевальный вечер, который они отыграли в соседней школе по просьбе ее учеников. Согласовать же с ней это выступление никто и не подумал, поэтому Инна Сергеевна вменила им незаконный вынос из школы музыкальной аппаратуры (то, что отыграв вечер, они вернули все в целости и сохранности, во внимание не принималось). Выгребать от директора за эту самодеятельность пришлось Илье с Сашей Винником. На других участников их школьного ВИА бас-гитариста Рената Лапшина и ударника Валика Шапошникова гнев Инны Сергеевны, как правило, не распространялся. В отличие от Ладогина и Винника, Лапшин и Шапошников были прилежными учениками (Шапошников вообще шел на золотую медаль как круглый отличник). Но главным для Инны Сергеевны было то, что Лапшин и Шапошников были подстрижены, как подобает советским школьникам.

В самый разгар устроенного им разноса за несанкционированный концерт в соседней школе ей вдруг позвонил директор той самой школы и поблагодарил ее за их замечательное выступление. От Инны Сергеевны благодарности они, понятное дело, не дождались. Весь учебный год директриса, которую Илья прозвал «ефрейтор в юбке», тщетно боролась с длинными прическами этих новоявленных школьных «битлов», вплоть до того, что выгоняла их с уроков, а однажды даже дала им на подстрижку свои личные деньги — целых сорок копеек. На эти деньги в 1976 году можно было сделать две мужские стрижки «полубокс», но Илья с Сашей тогда потратили ее деньги на пиво, и, что самое возмутительное, многие учителя, включая и их классного руководителя Веру Марковну Нейменко, явно симпатизировали этим возмутителям спокойствия.

В том году как раз вышел на большие экраны фильм «Розыгрыш» о таком же школьном ВИА, как и у них, и в этом фильме (с участием Дмитрия Харатьяна в главной роли) у московских школьников волосы были намного длиннее, чем у Ильи с Сашей, но «ефрейтор в юбке» была непреклонна и с упорством, достойным лучшего применения, терроризировала их за «битловские» прически. Если утром Инна Сергеевна выставляла на пороге школе заслон по проверке внешнего вида, то Илья с Сашей просто пропускали первые уроки, а учителя их, как правило, покрывали.

Инна Сергеевна, видимо посчитав, что последнее слово непременно должно остаться за ней, не пустила Ладогина и Винника на единый районный выпускной вечер, который для всех школ их района проводился в том году в ДК ХЭМЗ. Это было ее личной местью за то, что накануне Илья с Сашей, решив, что директор школы для них больше не указ, даже слушать ее не стали, когда она потребовала, чтобы они подстриглись на выпускной, и продолжили как ни в чем не бывало репетировать. В принципе, они и сами не особо рвались на столь официальное мероприятие, но неприятный осадок, конечно, остался — все-таки выпускной вечер бывает раз в жизни. Запретить же строптивым выпускникам прийти вечером в школу на вручение аттестата зрелости уже было не во власти директора школы — для отказа выдать им документ, как и всем, в торжественной обстановке нужно было бы придумать более серьезные основания, чем неугодные ей прически выпускников Ладогина и Винника. Аттестаты им директор тогда вручила, но приказала классному руководителю Вере Марковне Нейменко так исправить характеристики, чтобы по окончании школы их не то что в вуз — в тюрьму бы с такими характеристиками не взяли, а сразу бы расстреляли как «врагов народа». Вера Марковна приказ этой самодурши выполнила, но тайком от директрисы сохранила для Ильи его положительную характеристику, однако тот из гордости отказался ее взять и вступил во взрослую жизнь с «волчьим билетом».

После окончания школы Илья и его закадычный друг Винникоша, вместо того чтобы готовиться к вступительным экзаменам в вуз, отправились с палаткой и гитарами в турне по Крыму. Остановились они в Симеизе под скалой Лебединое Крыло. Днем ловили мидий и загорали, а по вечерам играли на гитарах у костра. В один из таких вечеров, когда Илья пел под гитару одну из своих самых любимых песен Джорджа Харрисона «While my guitar gently weeps» («Пока моя гитара нежно плачет»), к ним подошла ослепительно красивая девушка с длинными темно-каштановыми волосами, радужной волной ниспадавшими на ее загорелые плечи. Присев на камень, она зачарованно слушала, как он поет. От взгляда ее карих с зелеными искорками глаз у Ильи перехватило дыхание. Закончив петь, он отложил гитару и подошел к девушке познакомиться. Через полчаса, уединившись на опустевшем пляже, они уже самозабвенно целовались. Девушку звали Анастасия. Илья так вскружил ей голову, что она потеряла счет времени и забыла, что обещала отцу вернуться в пансионат до десяти вечера. Разъяренный отец, застав дочь в два часа ночи в объятиях молодого человека, был вне себя от гнева. Не захотев слушать ее оправданий, он схватил Настю за руку и силой увел ее с собой. На прощание она успела только крикнуть Илье, что завтра утром улетает домой в Москву. Больше ей отец не дал ничего сказать. Илья, разочарованный, вернулся в свою палатку, но до утра так и не смог заснуть. Образ Насти стоял перед глазами, и все его мысли были только о ней. С утра пораньше Илья отправился на автовокзал, надеясь застать ее там с отцом. На первый рейс в аэропорт Симферополя в 6:30 утра Настя не пришла, не было ее на рейсе и в 9:30, и в 12:00. Кассирша сказала ему, что, возможно, его девушка уехала в аэропорт на санаторском автобусе, но Илья даже не знал, в каком санатории она с отцом остановилась, и когда у нее вылет, ему тоже было неизвестно. Море без Насти теперь было не в радость, и на следующий день он уехал домой.

Вернувшись в Харьков, Илья заявил родителям, что будет поступать в МГУ на журфак, поэтому завтра уезжает в Москву. Заявление Ильи о его намерении подать документы в МГУ было для его родителей полной неожиданностью. Его отец преподавал в ХГУ высшую математику, а мать была доцентом факультета иностранных языков, и они могли бы замолвить за своего сына словечко, чтобы выданная ему в школе негативная характеристика не помешала поступить в Харьковский госуниверситет на любой факультет, но отговаривать его от поездки в Москву не стали. О своем мимолетном знакомстве с девушкой по имени Настя, которую он надеялся найти в Москве, Илья не рассказал — тогда бы ему пришлось признаться, что поступление в МГУ для него лишь предлог отправиться на ее поиски. Илья и сам прекрасно понимал, насколько мизерны его шансы найти Настю в многомиллионной Москве, ведь он даже не узнал ее фамилию. Все, что было ему о ней известно, — это то, что Настя тоже окончила в этом году десятый класс и мечтает поступить в мединститут. На журфак, где был самый большой конкурс, он, конечно же, не поступил. Не нашел он Настю и среди абитуриентов московского мединститута, а весной следующего года его призвали в армию.

Служить Илье довелось за полярным кругом в отдельном полку морской пехоты Северного флота. Илья считал, что морпехи круче «голубых беретов» ВДВ и форма у них самая красивая во всей армии, поэтому сам напросился в морскую пехоту, хотя в военкомате его предупредили, что есть такая армейская примета: «Чем красивее форма, тем тяжелее служба». Но Илья твердо решил, что если служить, то в самых элитных войсках, благо к восемнадцати годам он вымахал под метр восемьдесят и при весе в семьдесят пять килограммов легко мог подтянуться тридцать раз, что даже для спецназа было более чем достаточно. Слухи о царящей в армии «дедовщине» его тоже не очень-то пугали. Улица, на которой он вырос, признавала только тех, кто способен был постоять за себя, и, чтобы научиться классно драться, Илья записался в секцию бокса, едва ему исполнилось двенадцать лет.