…только где ему против урожденной княжны, которую с малых лет обучали с силою ладить. А Марья ведь — это не Василиса, которой жалкие крохи достались, ей сполна родового дара перепало.

— Бедная.

— Я не бедная, — Марья посмотрела с возмущением. — Я сильная. И вообще…

— Но все равно бедная… как ты тогда…

— Сама не знаю. Потом… кошмары снились… и теперь вот Любавушка… дар все не открывается.

— Еще ведь рано…

Слабое утешение, потому как дар после трех лет открывается, если сильный, а слабый… со слабым тяжко жить, Василисе ли не знать.

— И Вещерский так говорит, — Марья облизала пальцы. — И… и мне все равно, какой у нее дар. Я ее люблю… только…

— Все будет хорошо, — сказала Василиса и, сама не понимая, почему, обняла сестру. А та, всегда-то холодная, отстраненная, обняла Василису, ответив:

— Конечно. Только бомбу ты все равно не трогай.

— Не буду.

В город выехали на коляске, правда, ныне на облучке сидел смурной господин того профессионально-неприметного вида, который навевал нехорошие мысли.

О бомбах.

На бомбу Василиса посмотрела. Издалека. То есть, сперва, конечно, издалека, но оттуда видно было плохо, и Василиса подошла поближе, здраво рассудив, что, раз уж бомба все равно каким-то чудом оказалась в ее доме, то, стало быть, опасности она не представляет.

Впечатления, к слову, оная бомба не произвела совершенно. Василиса ожидала увидеть нечто опасное, зловещее до крайности, а ей вместо этого подсунули самую обыкновенную музыкальную шкатулку. Правда… тянуло от этой шкатулки чем-то недобрым.

Если прислушаться.

Или не тянуло, но просто нервы с ожиданиями сказались? Василиса так и не поняла, но вот, взглянув на нового кучера, который появился при доме сам собой, снова подумала о той бомбе.

И…

О снах.

О невозможно ярких живых снах, в которых текла река лошадиных спин, переливалось на солнце, сияло золото грив. Сухая трава. Пыль под ногами.

Повозки, что катятся слишком медленно, и это злит человека в форме. Он то и дело привстает на стременах и оглядывается. И беспокойство его зримо. Оно связано с лошадьми, повозками и степью, что простирается бескрайним морем белого ковыля. Ветер шевелит это море…

…видела ли эти сны тетушка?

Если и видела, то обрывками, иначе поняла бы, что золотую кровь по капле не соберешь.

…но куда подевался табун?

Большой ведь.

Тех же арабских лошадей привозили по одной и, если поискать, о каждой найдется запись. А тут целый табун исчез, будто вовсе его и не было.

…а жена осталась.

Нелюбимая, как теперь Василиса понимала, ибо видела эту нелюбовь во взгляде человека, с которым ее… нет, не ее, но ту, другую, связали боги. И не понимала.

— Так, — голос Марьи вывел из задумчивости. — Я побеседую с Сергеем Владимировичем, нужно, чтоб привезли кое-какие документы по… нашему интересу.

Она бросила взгляд на кучера, который казался совершенно безразличным, но отчего-то Василиса этому безразличию не поверила.

— А ты загляни к ветеринару. Потом по лавкам, право слово, я не могу и дальше носить твой халат. И ты тоже.

— Почему?

— Потому что он страшный, — Марья хлопнула в ладоши. — И там уже… может, в гости?

— К кому?

— А тебе не к кому?

— Как-то… неудобно.

…тем паче, что вчера Василиса, оказывается, уснула. Никогда-то прежде с ней не приключалось подобного конфуза, даже на поэтическом вечере, который, мало, что оказался на диво зануден, так еще и затянулся безмерно. Там тоже спать хотелось, но Василиса нашла в себе силы высидеть.


И хлопала даже.

А тут… уснула.

— Глупости, — Марья привстала и велела. — Неудобно будет, если вдруг найдется какая-нибудь ушлая девица, которая решит, что ей удобно увести чужого жениха.

— Какого жениха?

— Твоего.

— У меня нет жениха!

— Это пока. Думаешь, я не заметила, как он на тебя смотрит? Между прочим, так смотреть прилично исключительно на свою невесту.

— Я проклята!

— Пройдет.

— Это же не простуда, — Василисе вдруг стало весело.

— У нас некромант под рукой. Приехал? Вот пусть и разбирается.

— А если… не разберется?

Он ведь ничего-то толком не сказал по проклятью, стало быть, вполне возможно, что и не разберется. И тогда как Василисе быть?

Накатило вдруг.

До слез.

До сбившегося дыхания.

Почему? Именно она, Василиса? Чем она заслужила такое? Почему ей было отказано в том простом женском счастье, которое доступно любой другой женщине? А она, выходит…

— Если не разберется этот, найдем другого некроманта… — спокойно сказала Марья. И Василиса поверила, что найдет. И другого, и третьего, и на край мира отправится, коль в том возникнет надобность. — Но заглянуть в гости следует. Поверь моему опыту, мужчина, оставленный без присмотра, он хуже ребенка, так и норовит в какую-нибудь авантюру героическую ввязаться.

— А… вот так просто… без приглашения?

— Почему? Нас вчера приглашали.

— Я не помню.

Марья отмахнулась, мол, стоит ли заострять внимание на подобных пустяках.

— И вообще, — добавила она. — Нечего нам одним разъезжать. Тут бомбисты, а мы без охраны…

Кучер отчего-то хмыкнул.





Глава 5




Утро Демьян встретил в гимнастическом зале, который имелся при вилле и был оборудован по самому последнему слову техники. Тут даже обнаружилось целых пять агрегатов Зандера[7] и механический велосипед Лоуденса[8], который Демьян, пусть и несколько смущаясь, но все же опробовал.

И обнаружил, что крутить педали не так-то и просто.

Мышцы тотчас заныли, а следом и тело.

Застучало сердце.

Бросило в пот…

— Вы слишком спешите, — произнес знакомый голос, заставив обернуться. — Надеюсь, вы не скажете, что я не в свое дело лезу?

Пахотина Белла Игнатьевна глядела с вызовом, готовая ответить, если вдруг окажется, что Демьян как раз-то и полагает, что она лезет не в свое дело. Но Демьян кивнул.

Сердце стучало так, что и дышать-то было тяжело, не то, что говорить.

— Сперва надо размяться, — Белла Игнатьевна присела, оттопырив зад. И поморщилась. — Заниматься в юбках совершенно неудобно. И кто придумал, что женщинам нельзя носить брюки?