— С другой стороны, — продолжила она, будто не услышав, — не будь вы столь порядочный, я бы и не просила. И что мне делать?
— Отошлите ее куда-нибудь.
— Куда?
— Не знаю… в Англию вот. Есть там пансионаты для девиц. Или просто мир посмотреть…
— Посмотреть… мир… — Ефимия Гавриловна ненадолго задумалась и вздохнула. — Я когда-то мечтала, что поеду по Европам… Франция вот, и Австрия… и еще непременно Египет.
— И что вам мешает?
— Не знаю, — она совершенно успокоилась и, показалось даже, что отказ Демьяна ее нисколько не расстроил, что на самом-то деле если и собиралась она говорить, то уж точно не о Нюсином замужестве. Тогда для чего все это?
Ожидание.
Беседка.
— Прежде вот дела мешали. Никому нельзя верить, за всем смотреть надобно… и еще страх… понимаете, нам случалось жить бедно, до того бедно, что я сама и готовила, и убиралась, и вещи штопала. Пять лет считала копеечку к копеечке и привыкла вот. Теперь копеечек набралось множество, а мне по-прежнему тратить страшно. И оттого за Нюсеньку боюсь, что она-то как раз деньгам счета не знает. Обвиняет меня в скупости, не понимая, что потратить все просто. А заработать… поди-ка попробуй.
Демьян кивнул, соглашаясь, что оно и вправду потратить легко.
Интересно, те конфеты хотя бы понравились? Нет, денег ему жаль не было, в конце-то концов, он привык жить скромно, а потому никогда-то особой нужды не испытывал.
Но хорошо бы, если бы понравились.
— Но вы правы… да… надо уезжать… она тоже в Париж хотела, возомнила, что ее там сразу заметят и позовут моделью. И слушать не желает, что девице порядочной в модели идти никак невозможно. Кто ее потом замуж-то возьмет?
Демьян мог бы сказать, что как раз замуж Нюся и не стремилась, но промолчал.
А Ефимию Гавриловну, кажется, всецело захватила новая идея. И она, эта идея, заставила ее вскочить.
— Простите… и спасибо… и еще раз простите… но если вдруг передумаете, если решите, что жениться вам все же стоит, то я буду рада.
— А Нюся?
— Что? А… нет, не думаю, но поверьте, я найду способ с нею сладить. Я, в конце концов, мать и лучше знаю, что ей нужно для счастья.
После нее в беседке остался тяжелый запах духов и ощущение, что он, Демьян, все же совершенно не понимает женщин.
Глава 4
Василиса лежала в кровати и ела конфеты.
Вот так просто лежала, бездумно глядела в окно, за которым солнце медленно выплывала из-за гор, и ела конфеты. Поставила деревянную коробочку, такую всю темную и гладкую, что просто прелесть, откинула крышку и пересчитала.
Четыре рядочка по шесть шоколадных трюфельных шариков в каждом.
Первый Василиса раскусила, наслаждаясь, что терпкой горечью посыпки, что мягкостью начинки. Зажмурилась, наслаждаясь ощущением того, как медленно тает шоколад на языке.
И показалось, что сегодняшний день определенно будет чудесен.
Просто не может не быть чудесным день, который начинается с шоколада.
— Я так и знала, — Марья зевнула во весь рот, не озаботившись прикрыть оный ладонью. — Утро несусветное, а она уже не спит. И шоколад жует.
Марья куталась в старый Василисин халат. И простоволосая, босая, выглядела до того домашнею, что Василиса удивилась и подумала, что никогда-то прежде сестру такой не видела.
— Делись, — велела та. — И двигайся.
— А ты чего встала?
Делиться шоколадными трюфелями было жаль. Немного. Нет, можно будет, конечно, отправить Лялю в лавку или самой съездить, наверняка, там сыщется еще, но… это ведь не то.
— Вещерский, зараза этакая, — сказала Марья, будто это что-то да объясняло. — Я его просила меня не будить.
— А он?
— А он и не будил. Но я же все равно проснулась.
— Но он же не будил.
Марья вытянулась на кровати, и светлые волосы ее рассыпались по плечам золотым полотнищем. Конфету она выбирала тщательно, будто от выбора этого зависела по меньшей мере вся ее жизнь.
— Все равно зараза. И авто забрал… поедет бомбистов ловить. Там скажи своей… Ляле, чтоб шкатулку черную в кабинете не трогала.
— Скажу.
— Бомба там.
— Бомба? — следующий трюфель оказался с ореховой начинкой, а в ганаш добавили капли соленой карамели, отчего вкус получился немного странный, но приятный.
— Ага… вот я ж не раз говорила этому паразиту, чтоб не смел таскать домой всякую гадость. Так нет же… как ребенок, право слово. У Никитки вечно полные карманы каких-то камушков, ракушек и лягушек, но это ладно, Никитке всего десять… а у этого бомбы… и думаешь, в первый раз?
— Сочувствую.
Марья махнула рукой и вытащила круглый золотой шарик.
— Это вообще съедобно? — светлые брови сошлись над переносицей.
— Съедобно. Это сусальное золото. Пищевое.
— Золото я как-то больше носить привыкла…
— Значит, в моем доме бомба? — на всякий случай уточнила Василиса. А то вдруг она что-то не так поняла.
— Ага… в кабинете. Лучше пусть вообще в кабинет не лезут без особой нужды. Вещерский сказал, что защиту ставить не рискнет, вдруг да конфликт энергий.
Бомба.
Нет, пожалуй, все-таки все, произошедшее с Василисой за последние дни, было странным, но бомба… и главное, что думалось о ней без страха, с некоторым лишь удивлением, словно о чем-то, возможно, не совсем и правильным, но не стоящим особого беспокойства.
Подумаешь, бомба.
— Привыкнешь, — сказала Марья, все-таки решившись попробовать трюфеля. Под золотом обнаружился слой белого шоколада и розоватая начинка. Малина? Или клубника?
Василиса вытащила второй золотой шарик. Все-таки малина. И верно, она дает легкую кислинку, которая лишь оттеняет чудесную сладость сдобренного ванилью шоколада.
— К бомбам?
— И к бомбам тоже. И к бомбистам… и к тому, что однажды, проснувшись среди ночи, поймешь, что муж твой куда-то да подевался. А он только и записку оставит, мол, не волнуйся, скоро буду… а как скоро? И ты ждешь остаток ночи. И утро тоже. И день… а его все нет и нет. Потом, конечно, появляется и еще спрашивает, гад этакий, с чего это ты, дорогая, так разволновалась? Я, мол, записку же оставил.
Марья зажмурилась и тряхнула головой.
— И к тому, что планы строить никак… собираешься в театр, а он в последнюю минуту говорит, что у него дела и в театр он не может. И на вечер. И никуда-то не может… что порой исчезает на день или два… один раз на неделю даже… что приходит и пахнет гарью, смертью… сколько раз его корежило? В том году шрапнелью весь бок посекло. И выжил-то чудом… а покушения?
— И… — почему-то сестрина семейная жизнь до этой самой минуты представлялась Василисе куда более спокойной. А тут бомбы и покушения.
Кому надобно на Марью покушаться?
— К покушениям я так и не привыкла… особенно, — она села в постели и собрала волосы в хвост, закрутила, забросила за плечи. — Ты… уехала тогда… перед тетушкиной смертью как раз… вот… и решили, что если до меня добраться, то и Вещерского получится согнуть… не знаю уж, чего они от меня хотели.
Лицо Марьи сделалось жестким.
— Взяли… с Никиткой…
— Он же…
Марья кивнула.
— Только-только четыре годика исполнилось… я в поместье как раз… неважно чувствовала… конфликт энергий, приходилось магию глушить, но все одно помогало слабо. Вот они в поместье и явились. Перебили охрану. Слуг… не пожалели… те за оружие, защитить думали… я-то дура… испугалась. И со страху будто… не знаю, оцепенела… а они Олеську, которая за Никиткой ходила, на моих глазах… ей только-только шестнадцать исполнилось…
Василиса осторожно коснулась Марьиного плеча.
— И тогда я поняла, что нам с Никиткой тоже не жить. Что… даже если Вещерский сделает, что ему скажут, все одно не жить.
Марья судорожно вздохнула.
— Я их убила. Всех.
— Как?
— Выпустила силу. И сожгла… пепла и того не осталось… и не скажу, что со страха. Страха не было. Я все-таки княжна… Радковская-Кевич… но ярость была. Такая… оглушающая. Я себя помню будто со стороны, будто и не я это все делала… помню, как они кричали. И мага, который пытался меня задавить.
— Отошлите ее куда-нибудь.
— Куда?
— Не знаю… в Англию вот. Есть там пансионаты для девиц. Или просто мир посмотреть…
— Посмотреть… мир… — Ефимия Гавриловна ненадолго задумалась и вздохнула. — Я когда-то мечтала, что поеду по Европам… Франция вот, и Австрия… и еще непременно Египет.
— И что вам мешает?
— Не знаю, — она совершенно успокоилась и, показалось даже, что отказ Демьяна ее нисколько не расстроил, что на самом-то деле если и собиралась она говорить, то уж точно не о Нюсином замужестве. Тогда для чего все это?
Ожидание.
Беседка.
— Прежде вот дела мешали. Никому нельзя верить, за всем смотреть надобно… и еще страх… понимаете, нам случалось жить бедно, до того бедно, что я сама и готовила, и убиралась, и вещи штопала. Пять лет считала копеечку к копеечке и привыкла вот. Теперь копеечек набралось множество, а мне по-прежнему тратить страшно. И оттого за Нюсеньку боюсь, что она-то как раз деньгам счета не знает. Обвиняет меня в скупости, не понимая, что потратить все просто. А заработать… поди-ка попробуй.
Демьян кивнул, соглашаясь, что оно и вправду потратить легко.
Интересно, те конфеты хотя бы понравились? Нет, денег ему жаль не было, в конце-то концов, он привык жить скромно, а потому никогда-то особой нужды не испытывал.
Но хорошо бы, если бы понравились.
— Но вы правы… да… надо уезжать… она тоже в Париж хотела, возомнила, что ее там сразу заметят и позовут моделью. И слушать не желает, что девице порядочной в модели идти никак невозможно. Кто ее потом замуж-то возьмет?
Демьян мог бы сказать, что как раз замуж Нюся и не стремилась, но промолчал.
А Ефимию Гавриловну, кажется, всецело захватила новая идея. И она, эта идея, заставила ее вскочить.
— Простите… и спасибо… и еще раз простите… но если вдруг передумаете, если решите, что жениться вам все же стоит, то я буду рада.
— А Нюся?
— Что? А… нет, не думаю, но поверьте, я найду способ с нею сладить. Я, в конце концов, мать и лучше знаю, что ей нужно для счастья.
После нее в беседке остался тяжелый запах духов и ощущение, что он, Демьян, все же совершенно не понимает женщин.
Глава 4
Василиса лежала в кровати и ела конфеты.
Вот так просто лежала, бездумно глядела в окно, за которым солнце медленно выплывала из-за гор, и ела конфеты. Поставила деревянную коробочку, такую всю темную и гладкую, что просто прелесть, откинула крышку и пересчитала.
Четыре рядочка по шесть шоколадных трюфельных шариков в каждом.
Первый Василиса раскусила, наслаждаясь, что терпкой горечью посыпки, что мягкостью начинки. Зажмурилась, наслаждаясь ощущением того, как медленно тает шоколад на языке.
И показалось, что сегодняшний день определенно будет чудесен.
Просто не может не быть чудесным день, который начинается с шоколада.
— Я так и знала, — Марья зевнула во весь рот, не озаботившись прикрыть оный ладонью. — Утро несусветное, а она уже не спит. И шоколад жует.
Марья куталась в старый Василисин халат. И простоволосая, босая, выглядела до того домашнею, что Василиса удивилась и подумала, что никогда-то прежде сестру такой не видела.
— Делись, — велела та. — И двигайся.
— А ты чего встала?
Делиться шоколадными трюфелями было жаль. Немного. Нет, можно будет, конечно, отправить Лялю в лавку или самой съездить, наверняка, там сыщется еще, но… это ведь не то.
— Вещерский, зараза этакая, — сказала Марья, будто это что-то да объясняло. — Я его просила меня не будить.
— А он?
— А он и не будил. Но я же все равно проснулась.
— Но он же не будил.
Марья вытянулась на кровати, и светлые волосы ее рассыпались по плечам золотым полотнищем. Конфету она выбирала тщательно, будто от выбора этого зависела по меньшей мере вся ее жизнь.
— Все равно зараза. И авто забрал… поедет бомбистов ловить. Там скажи своей… Ляле, чтоб шкатулку черную в кабинете не трогала.
— Скажу.
— Бомба там.
— Бомба? — следующий трюфель оказался с ореховой начинкой, а в ганаш добавили капли соленой карамели, отчего вкус получился немного странный, но приятный.
— Ага… вот я ж не раз говорила этому паразиту, чтоб не смел таскать домой всякую гадость. Так нет же… как ребенок, право слово. У Никитки вечно полные карманы каких-то камушков, ракушек и лягушек, но это ладно, Никитке всего десять… а у этого бомбы… и думаешь, в первый раз?
— Сочувствую.
Марья махнула рукой и вытащила круглый золотой шарик.
— Это вообще съедобно? — светлые брови сошлись над переносицей.
— Съедобно. Это сусальное золото. Пищевое.
— Золото я как-то больше носить привыкла…
— Значит, в моем доме бомба? — на всякий случай уточнила Василиса. А то вдруг она что-то не так поняла.
— Ага… в кабинете. Лучше пусть вообще в кабинет не лезут без особой нужды. Вещерский сказал, что защиту ставить не рискнет, вдруг да конфликт энергий.
Бомба.
Нет, пожалуй, все-таки все, произошедшее с Василисой за последние дни, было странным, но бомба… и главное, что думалось о ней без страха, с некоторым лишь удивлением, словно о чем-то, возможно, не совсем и правильным, но не стоящим особого беспокойства.
Подумаешь, бомба.
— Привыкнешь, — сказала Марья, все-таки решившись попробовать трюфеля. Под золотом обнаружился слой белого шоколада и розоватая начинка. Малина? Или клубника?
Василиса вытащила второй золотой шарик. Все-таки малина. И верно, она дает легкую кислинку, которая лишь оттеняет чудесную сладость сдобренного ванилью шоколада.
— К бомбам?
— И к бомбам тоже. И к бомбистам… и к тому, что однажды, проснувшись среди ночи, поймешь, что муж твой куда-то да подевался. А он только и записку оставит, мол, не волнуйся, скоро буду… а как скоро? И ты ждешь остаток ночи. И утро тоже. И день… а его все нет и нет. Потом, конечно, появляется и еще спрашивает, гад этакий, с чего это ты, дорогая, так разволновалась? Я, мол, записку же оставил.
Марья зажмурилась и тряхнула головой.
— И к тому, что планы строить никак… собираешься в театр, а он в последнюю минуту говорит, что у него дела и в театр он не может. И на вечер. И никуда-то не может… что порой исчезает на день или два… один раз на неделю даже… что приходит и пахнет гарью, смертью… сколько раз его корежило? В том году шрапнелью весь бок посекло. И выжил-то чудом… а покушения?
— И… — почему-то сестрина семейная жизнь до этой самой минуты представлялась Василисе куда более спокойной. А тут бомбы и покушения.
Кому надобно на Марью покушаться?
— К покушениям я так и не привыкла… особенно, — она села в постели и собрала волосы в хвост, закрутила, забросила за плечи. — Ты… уехала тогда… перед тетушкиной смертью как раз… вот… и решили, что если до меня добраться, то и Вещерского получится согнуть… не знаю уж, чего они от меня хотели.
Лицо Марьи сделалось жестким.
— Взяли… с Никиткой…
— Он же…
Марья кивнула.
— Только-только четыре годика исполнилось… я в поместье как раз… неважно чувствовала… конфликт энергий, приходилось магию глушить, но все одно помогало слабо. Вот они в поместье и явились. Перебили охрану. Слуг… не пожалели… те за оружие, защитить думали… я-то дура… испугалась. И со страху будто… не знаю, оцепенела… а они Олеську, которая за Никиткой ходила, на моих глазах… ей только-только шестнадцать исполнилось…
Василиса осторожно коснулась Марьиного плеча.
— И тогда я поняла, что нам с Никиткой тоже не жить. Что… даже если Вещерский сделает, что ему скажут, все одно не жить.
Марья судорожно вздохнула.
— Я их убила. Всех.
— Как?
— Выпустила силу. И сожгла… пепла и того не осталось… и не скажу, что со страха. Страха не было. Я все-таки княжна… Радковская-Кевич… но ярость была. Такая… оглушающая. Я себя помню будто со стороны, будто и не я это все делала… помню, как они кричали. И мага, который пытался меня задавить.