Мысок девичьего башмачка, уже готовый коснуться лестницы, настороженно замер.

– Наслышан я, что среди дэев немало целителей встречается. Да и вряд бы Лин так просто согласилась о вашей сестрёнке заботиться. Вот в благодарность за спасение дочери – другое дело. – Господин Ридлаг улыбнулся её растерянности. – Не волнуйтесь. Если кто меня спросит о вас или девочке, я тоже… скажу правду. Берегите себя, ладно?

Взбегая наверх, Таша думала, что в мире куда больше хороших людей и цвергов, чем кому-то может показаться.

Арон уже ждал, вскинув котомку на плечо, бросив на кровать Ташину сумку, готовую к новому пути. Таша выдвинула ящик тумбочки – просто на всякий случай (хотя наверняка чтецу нетрудно было подсмотреть в её воспоминаниях, куда она бросила мокрые вещи). Обнаружив ожидаемую пустоту, положила записку на стол.

Прежде чем вскинуть сумку на плечо, подошла к Лив.

Поправлять сестре одеяло не требовалось, но Таша всё равно это сделала. Убрала тёмные волосы с худого личика. На прощание коснулась губами детской щеки.

Прощание… слишком жуткое слово. Особенно для двух детей, которые прожили слишком мало, чтобы прощаться с кем-либо – тем более друг с другом.

– Я вернусь, Лив. – Согнув указательный палец, Таша подцепила им маленький пальчик сестры. Легонько потрясла безответную ладонь. – Обещаю.

Сцепив мизинцы, дети мирятся. Сцепив указательные – дают зарок, который не могут нарушить.

Комнату Таша покинула, не оглядываясь.



– А всё-таки – куда мы? – осведомился Алексас, пока двое коней поднимались по горной тропе.

Крепкий рембельский мерин, которым разжились братья Сэмперы, был мышиного оттенка и явно не чуждался меланхолии. Грубоватый широкий корпус компенсировали изящные ноги, покрытые длинной густой шерстью, и не тронутая ножницами волнистая грива. Копыта конь переставлял так уныло, будто всю жизнь пасся вольным единорогом на разнотравных альвийских полянах, но был похищен оттуда презренными людьми и впал в состояние глубокого безразличия по отношению к своей горестной судьбе.

– В горы, – ответил Арон.

Лица Алексаса Таша не видела, но поняла, что он закатил глаза.

– Смотрю, вы обожаете подтверждать очевидное. Или все вам подобные имеют привычку считать людей идиотами?

Тропа потихоньку становилась круче. Молчал ночной лес – редкий, из невысоких сосенок и затесавшихся пихт. Лунный свет заливал тропинку голубым серебром, выплавляя на ней тени всадников и коней.

Это помогало Таше не захлебнуться страхом, притаившимся на задворках сознания, терпеливо выжидавшим момента, когда луны погаснут и густая тьма возьмёт своё.

– При благоприятном стечении обстоятельств я надеюсь подыскать симпатичную, годную для ночлега, не занятую зверьём пещеру. – Арон направил Принца на узкую тропку меж выступивших скал. – Но сойдёт и ровная площадка.

– И когда за нами охотятся эти твари, вы уводите нас в абсолютно безлюдное место?

– Потому и увожу, что охотятся. Как вы могли убедиться, кэны убивают, не раздумывая. Если кто-то встанет у них на пути, пока они пытаются добраться до нас, это кончится плачевно.

Подъём действительно привёл к ровной каменистой площадке. Одной стороной она приткнулась к отвесной скале, с двух других укрылась нагромождениями валунов, а с последней открывала неплохой вид на предгорье. На краю виднелся лес, нить тракта вдали, сияние огней Приграничного, освещённая дорога к вратам. Таша подошла к самому обрыву, позволив ветру запутать волосы: он нёс терпкий запах хвои, смолы и пьянящий аромат ночной свежести. Небо дразнило недосягаемостью сумеречной выси.

Жаль всё-таки, что теперь ей не перекинуться в птицу без опаски, что небо откажется её отпускать.

Таша смотрела на королевство, стелившееся к её ногам. На пропасть, льнущую к скале, манившую пустотой, долгим полётом наедине с пряным ветром и летней тьмой.

Если бы у неё сейчас были крылья…

…или можно просто шагнуть вперёд? Полететь, почувствовать под руками ветер, вспомнить, каково это – когда есть только этот ветер, небо и ты. Стать свободной – от земли, от людей, от проблем, от жестокости, несправедливости, боли…

…не на короткий полёт в крылатой личине…

…всего один шаг…

– Таша.

Она вздрогнула. Обернулась.

Арон стоял прямо за спиной, чуть вскинув руку – так, словно готовился удержать её за плечо. От чего-то, что самой Таше сейчас казалось глупым и страшным.

– Не поможешь собрать веток для костра?

Слова прозвучали спокойно, дружелюбно. Будто человек перед ней не мог услышать, о чём она только что думала. Будто не произошло ничего, что стоило бы внимания.

Переборов желание оглянуться, Таша кивнула.

По отвесному скалистому склону, к которому притулилась площадка, трещиной пролегло маленькое ущелье, поросшее плющом и раскидистыми кустиками можжевельника. Выискивая среди них сухие ветки, Таша обнаружила родник: он бил прямо из скалы и уходил в неё же, исчезая где-то в плюще.

– Как бы эта капля камень не подточила, пока мы спать будем, – заметила Таша, когда они умылись и напились вдоволь, а Арон принялся складывать можжевеловый костерок. Вода была такой холодной, аж зубы ныли, чуть сладковатой – и невероятно вкусной.

– Раз до этой ночи не подточила, то сегодняшнюю точно продержится, – заверил дэй, завершая замысловатую конструкцию из веток. – Джеми, не подсобите?


Вместо ответа мальчишка пропел короткую фразу: мир отозвался на неё мурашками на коже и язычками пламени, разом охватившими можжевеловую пирамиду.

– Смотрю, вы со светом и огнём в принципе хорошо ладите, – сказала Таша, сев рядом с Ароном, протянув руки к костру. Дым пах пряностями, чем-то тёплым и очень летним.

– Свет и огонь – мои стихии, – буркнул мальчишка с неприязнью. Сел – так, чтобы между ним и «порождением Мирк» остался костёр. – Учитель всегда говорил. – Уставился на пламя, сплетавшее оранжевые язычки в сложную текучую виньетку. – Вермиллион Торнори.

Таша в вежливом недоумении посмотрела на него поверх огня. Но обращались не к ней.

– Его звали Вермиллион Торнори. Моего учителя. – Мальчишка сгорбился на жёстком камне – худой, нескладный, несчастный. – Я никогда не называл его по имени. «Учитель». «Магистр Торнори». Просто «магистр». Как угодно, только не «Вермиллион». – Тени взрослили веснушчатое лицо, прятали глаза, и было неясно, кому всё это говорится: Арону – или тёмной пустоте, подступавшей к границам их маленького круга тепла и света. – Он велел жить, пока не забудется его имя и не прославится наше. Но я не хочу, чтобы его имя забылось.

– Не забудется, – сказал Арон. – Он с вами, пока вы помните его.

Слова были простыми, безыскусными, избитыми. Но когда Джеми Сэмпер кивнул, тени на его лице стали чуточку меньше.

– Много вас было? В Венце? – спросила Таша, почти неожиданно даже для себя. – Тех, кто хотел свергнуть Шейлиреара?

По тому, как вальяжно мальчишка облокотился спиной на ближайший валун, вытянув ноги, стало ясно: ответит ей совсем не Джеми.

– Достаточно, – сказал Алексас.

– И у всех родные погибли Кровеснежной ночью?

Юноша склонил голову – с той вежливой, какой-то ускользающей улыбкой, которую Таша уже почти привыкла видеть на его лице, когда Алексас Сэмпер смотрел на неё. Словно в каждом её слове он считывал одному ему ясный юмор.

– Не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Просто… – Таша потянулась за сумкой: скорее чтобы занять руки, чем из-за того, что действительно проголодалась, – мне кажется, тех, кто не пострадал от него лично, он должен вполне устраивать. Шейлиреар. – Доставая лепёшки и копчёное мясо, купленные в таверне перед дорогой, она избегала смотреть на юношу по ту сторону костра. – При нём ведь живётся лучше, чем при Бьорках. Во всяком случае, лучше, чем при короле Ралендоне.

– Шейлиреар слишком умён, независим и неудобен, чтобы не нажить себе врагов, – сказал Арон, пока Алексас только недобро щурил глаза, в ночи казавшиеся чёрными. В словах звучала странная смешливая горечь. – Кто-то потерял слишком многое Кровеснежной ночью. Кто-то потерял многое позже, из-за его политики. Где выгода простому люду, беды тем, кто раньше его обирал. Иные цверги предпочли бы вернуть времена, когда Подземный Народ не так тесно сотрудничал с людьми, когда имели силу другие договорённости. Им проще спонсировать заговор против Шейлиреара, чем пойти против собственного короля. Подгорные Короли приходят и уходят, а Его Величество продавливает цвергов ещё с тех времён, когда не был Его Величеством. – Дэй взял у Таши предложенную лепёшку: еду она покупала сразу на троих. – Кто-то просто предпочёл бы видеть на троне личность более… послушную. Того, на кого можно повлиять. Кто будет прислушиваться к мнению других.

– И править так, как выгодно им? Как Ралендон, который танцевал на балах и ставил домашние оперы, пока его Первый Советник взвинчивал налоги, поощрял произвол и доводил страну до голода и разрухи?

– Но они же не похожи на того Советника. Они будут править мудро. Просто учитывать свои интересы.

Ирония в голосе была практически неразличима.

– Стало быть, вы оправдываете его. Шейлиреара. – Когда Алексас всё же заговорил, он почти пел, но эта песня морозила слух. – Может, вы ещё считаете, что он имел право устроить ту резню?

– Не он в ответе за Кровеснежную ночь. – Таша смотрела в огонь, держа в пальцах нетронутую лепёшку и тонкую полоску копчёного мяса; ей снова вспомнилось яблоко в карамели, которым однажды угостил её у нордвудского фонтана незнакомец в чёрном. – Он тогда сидел в темнице. Он не отдал ни единого приказа, пока толпа не провозгласила «да здравствует король». Резню устроил народ. Об этом почему-то все забывают.

– Все, кто тогда погиб, погибли во имя него. От рук тех, кто действовал в его интересах. От рук тех, с кем было заранее условлено, что после переворота он сядет на трон.

– Я знаю, что тогда погибло много хороших людей. Но много плохих тоже. А многие хорошие служили или помогали плохим. – Таша всё-таки поднесла мясо ко рту, впившись в него так, словно его срезали с кого-то, лично ей насолившего. – Тем, кому не было дела, что за пределами дворца от голода умирают люди.

Алексас следил, как девушка яростно уминает скудный походный ужин.

– Так, по-вашему, он всё-таки имел право. И те, кто умер тогда, заслужили это.

– Я не знаю. Может быть. – Чтобы ответить, кусок пришлось проглотить почти не пережёванным. Но привычку не разговаривать с набитым ртом Таша усвоила слишком хорошо, а ответить слишком хотелось. – Во всяком случае, я пыталась так думать… до недавних пор.

– А что изменилось?

– Я поняла, что иногда Богине плевать, виновен ты в чём-то или нет. Страшное просто случается. Даже с теми, кто никак и ничем этого не заслужил.

Алексас долго смотрел, как девушка один за другим отправляет в рот куски пряного цвергского хлеба, отщипывая их так, словно клевала пальцами. Умнее было взять пресный, но Таше хотелось скрасить дорогу хотя бы едой повкуснее.

– Если благородная лэн на белом коне будет так щедра и не оставит бедного потомственного рыцаря в час нужды, – сказал он потом, – буду очень признателен, если вы разделите со мной вашу трапезу.

К разговору они так и не вернулись. В том, что её услышали, Таша убедилась гораздо позже: когда они уже легли, постелив плащи прямо на жёсткий камень, и засыпали под негромкое фырчание привязанных коней и потрескивание гаснущего костра.

Наверное, человек не расслышал бы за этим рваные, прерывистые вдохи того, кто очень не хочет, чтобы люди рядом поняли, что он плачет. Но Таша не была человеком.

Братьям Сэмперам тоже недавно пришлось усвоить тот же урок, что преподали ей. И остаться наедине со своими потом – теперь, в ночной тишине, когда им не приходилось куда-то идти, с кем-то пикироваться, что-то доказывать и подозревать.

Если Алексасу Сэмперу не пристало плакать, то Джеми Сэмпер слишком походил на человека, который пока не отучился от этой роскоши.





* * *


Темнота. Липкая, непроглядная.