Дед как-то судорожно вздохнул и застыл, а я едва не стукнулась головой об стол. Ну кто меня за язык тянул, мне ведь Гродный запретил!
— Какой льеры Гдлевской? — медленно и скрипуче поинтересовался дед.
— Эээ…
— Ольга!
— Льере Елене Гдлевской, — потеряно прошептала я.
— Льера Елена Гдлевская тридцать лет как скончалась.
— Вообще-то нет, — еще тише пискнула я. — Я у нее домик снимаю. Она живая, только искалеченная.
Осмелилась поднять глаза на деда. Он сидел совершенно неподвижно с каменным лицом. Кажется, даже дышал через раз.
— Позволь уточнить, она живая и живет в Коборе? — хрипло спросил дед.
— Да, в родительском доме. На Скобяной улице. Знаете, такой особняк с синей крышей…
— Нет, не знаю. Я здесь вообще первый раз за последние двадцать лет. До этого жил в лесу, иногда разве что в столице бывал, а кому надо — сами приезжали, — и будто бы сам себе. — Есть ли здесь зеркало?
— Дед, ты к ней собрался в гости?
— Разумеется. Ольга, я на этой женщине жениться собирался. Мы с ней почти шесть лет вместе были.
— Тридцать лет прошло, — напомнила я, некстати вспомнив Пушкина и его историю Наины. — Ей, извини, уже за шестьдесят, и она в инвалидном кресле. Она не та танцовщица, которую ты помнишь. Стоит ли ворошить прошлое, которое не вернуть? Только боль себе и ей причинять.
Дед помолчал немного, а потом с деревянным лицом ответил:
— И всё же я должен ее увидеть.
Но с места не сдвинулся, все так же сидел, оцепеневший. Мне стало его жаль — оказывается, и мужчины могут растеряться от неожиданных новостей.
— Егор Матвеич, — осторожно начала я. — Ну вот увидите вы ее… и что дальше?
— Не знаю.
— Вы подумайте, привыкните к этой мысли. Может, и передумаете!
— Ольга, вот за кого ты меня принимаешь? — грохнул дед, отмирая и глядя на меня сверкающими от гнева глазами. — Я узнаю, что моя почти-жена жива, искалечена, наверняка, в скверных финансовых обстоятельствах — и должен про это тут же забыть? Да, я прекрасно осознаю, что прошлого не вернуть, но я любил ее, я должен был позаботиться о ней, и если сейчас я чем-то смогу ей помочь — я сделаю всё, что в моих силах!
— А вы прям считаете, что она захочет, чтобы вы видели ее в столь плачевном состоянии?
— Ах, еще и в плачевном состоянии? — он подскочил, ища взглядом куртку. — Я немедленно должен увидеть!
— Егор Матвеевич!
— А ты сиди тут. Эксперимент продолжается.
— Егор Матвеевич!
— Меня нет, — и дед шустро выскочил из кабинета.
Я принялась нервно грызть ногти. Что же я наделала? Как теперь быть? Может, у Гродного помощи попросить? Выглянула в коридор: никого. Вернулась назад, уставилась в книгу. Ой, что будет!
Глава 29
Самопознание
Конечно, когда Иволгин заглянул ко мне, я была почти в истерике. Меня знатно потряхивало. Я даже не стала огрызаться на его подначки по поводу моей бездарности, не до этого было. Зашли в его кабинет, и одного взгляда мне хватило:
— У женщины в клетчатом платье какая-то муть в районе груди. У усатого дымка, как у льера Лисовского. У господина в очках что-то за спиной, вроде как тень, но не тень. У дамы в голубом что-то вроде странного свечения. Остальные совершенно обычные.
— Потрясающе! — хлопнул в ладоши Гродный. — Кстати, а Субаров куда делся?
— Я проболталась, — с несчастным видом ответила я. — Он, я так полагаю, у льеры Гдлевской.
— Этого следовало ожидать, — совершенно спокойно пожал плечами пожилой маг. — Я тоже помчался, когда узнал. Ладно, Оленька, не корите себя. Все знают, что женщины не умеют хранить секреты. К тому же как велика вероятность, что он бы и без вас узнал — учитывая, что вы снимаете у нее домик?
— Весьма велика, — буркнул все равно недовольный Иволгин. — Так вы видите у четверых? И у всех разное? Предположения есть какие-то?
— Нет, конечно! Я же не училась! Я только предположить могу про «зеркало» и всё.
— Что ж, запоминайте. С «зеркалом» вы правы, Гродный, снимайте. Вторая стадия, правильно? Семен, мерзнешь?
— Мерзну, — подтвердил незнакомый мне Семен. — Но не сильно. Просто знобит. Не знал бы — подумал бы, что простыл немного.
— Тень — это интересно. Тут у нас агент под ментальным управлением. Значит, тень… Отлично! Свечение — это условно положительное воздействие, причем усиленное отваром Меридиуса. Это, знаете ли, такая приятная штука, которая сопротивление организма негативным эффектам увеличивает. А у льеры Бронной сейчас активизирована почти идеальная память и повышенное внимание. Удобная штука при обучении, но дает нехилые последствия в виде тяжелейшего похмелья, и потом организм не способен сопротивляться воздействиям. Льера Бронная, библиотека в вашем распоряжении.
Молодая женщина решительно кивнула, подхватила со столика кипу книг и исчезла.
— А с непорядком в области груди, как вы изволили выразиться, самое интересное. Дело в том, что на лирре Яблоневой нет никакого воздействия, но есть артефакт, меняющий внешность. И почему-то вы не заметили его в первый раз. Что изменилось в вас за два часа?
— Нервы, — медленно ответила я. — Каждый раз, когда я вижу магическое воздействие, я в тревоге или волнении. Видимо, это усиливает эффект.
— Или наоборот, — заметил Йозеф. — Рассеивает вашу концентрацию. Смотрите, вы даже не пытались что-то искать. Просто глянули, чтобы вас оставили в покое. Значит, ваша задача — это состояние запомнить и научиться чувствовать. Я совершенно уверен, что здесь не в переживаниях дело.
— Итак, лирра Субарова, завтра снова вас жду, Йозеф, проследите, пожалуйста. Посмотрим, что изменится, и да, я подготовлю индивидуальный контракт.
Я поморщилась. Сотрудничать с этим неприятным человеком мне не хотелось, вообще никуда лезть не хотелось, но, кажется, мне кто-то говорил про деньги?
— Я дико извиняюсь, а оплачиваться моя служба на благо вашей родины будет? — набралась наглости я.
— Как-как вы извиняетесь? — не понял Иволгин. — Будет оплачиваться по стандартной ставке. Десять златников в месяц. Разумеется, это если вы полностью задействованы. Иначе пересчет будет. Пропорционально.
Однако с каждым днем меня ценят всё больше и больше! Маги (или не маги, но не суть важно) получают в десять раз больше, чем кухарка в Коборе! Маги могут снимать хоть десять садовых домиков! Не то, чтобы я была меркантильна… Хотя нет, была, пожалуй. Может, и в самом деле удастся свою кондитерскую лавку открыть?
Вернулась в дом Лисовского задумчивая. Не давало покоя, конечно, поведение деда. Как бы он глупостей не натворил! Как бы льера Елена ему не наговорила всякого, она, конечно, когда нужно, образец женственности и смирения, но давайте честно: в ее ситуации небольшая истерика вполне объяснима. Большая, впрочем, тоже.
И во всей этой ситуации снова виновата я. Попала в этот сонный городок, мучу тут воду, свожу давно расставшиеся пары, спасаю приговоренных к смерти, словом — моя инородность приносит какие-то сомнительные плоды.
И надо же было, чтобы Александр именно сейчас, когда я в таком взвинченном состоянии, вся недовольная собой и окружающим миром, заявился напомнить, что мне нужен плащ! Каюсь, меня понесло:
— Льер Лисовский, — отчеканила я, глядя в его спокойное лицо. — Попрошу не забываться. В этом доме наши отношения ограничены моим трудовым договором. Вы — хозяин, я — кухарка. А все, что личное — это в нерабочее время. Сейчас я готова обсудить с вами меню, не более.
— Уволю ведь, Оль, — с кривой усмешкой ответил он, отступая на шаг и оглядывая меня с ног до головы. — И останется только личное.
— Увольняйте, — еще больше разозлилась я. — Я к лирру Рудному кухаркой пойду, он звал. В столичный дом.
— Ой, дура, — вздохнул Лисовский. — Что, в отделе контроля опять была, да? Хорошо, поговорим позже.
Он ушел, а мне немедленно сделалось стыдно за свое поведение. Мне же не двадцать лет, пора бы научиться держать себя в руках и не срывать на других свое дурное настроение!
А день, как обычно, пролетел незаметно. Дамы мои и заглядывавшие на «естьчопожрать» маги, конечно, говорили мне идти домой, потому что после Отдела магучета я выглядела как-то не очень, но я отмахнулась. Одной мне никак нельзя, я ведь думать начну, а думать в некоторых случаях вредно и даже опасно, особенно женщине. Мы ведь мысленно не только замуж выйти за незнакомца можем и придумать имена нашим троим детям, но еще и заподозрить мужа в измене, найти внутри своей головы все доказательства, развестись и поделить имущество. Вот я и чувствовала: с учетом новых сведений я Александра готова просто монстром представлять, а может — жертвой обстоятельств, я еще не решила. Одно знала точно — тот Лисовский, которого я знаю, абсолютно точно отличается от настоящего «Королевского палача».
В кухню заглянула Софья, многозначительно посмотрела на меня, потом на Лиску и попросила пройти с ней в гостиную. Я, удивленная ее визитом (в кухне она была лишь однажды — при нашем знакомстве), послушалась.
На диване — о, этого следовало ожидать — лежал ворох самых разных плащей: бархатных, суконных, с меховой оторочкой. Серый, рыжий, голубой, густо-алый, черный как ночь.
— Алисия, мне сказали, что ты маг, — не дала мне и слова сказать Софья. — Погляди, тут починить надо. На сером дырка на поле. Красный мой любимый, но тут жирное пятно сбоку, сможешь убрать? Не смотрите, Ольга, красный вам не предлагаю. И голубой тоже, здесь подкладка вся протертая, но он сидит отлично и карманы удобные. А остальное меряйте, я все равно носить не буду. Выкину, пусть нищие носят.
— Не надо выкидывать, льера! — тут же вскинулась Лиска. — Можно, я для мамы возьму?
— Нужно.
Я насмешливо поглядела на Софью и покачала головой. Она покраснела.
— Отец советовался со мной, — пояснила она. — Хотел без вас в лавке купить, но вы же гордая, вы не возьмете. Поэтому засуньте свою гордость сами знаете куда и выберите себе плащ. И не забывайте, что вы тут кухарка, а не королева Руана.
Говорить обидные вещи совершенно необидно — это, конечно, талант. Выражение лица у Софьи было такое знакомое… строго-насмешливое, что я догадалась, кого она копирует — меня, разумеется. Мне сделалось смешно, а Лиска поколдовала над серым бархатным плащом, встряхнула его и кинула мне в руки. Эти малолетние мерзавки даже не уговаривали, они просто едва ли не силой заставили меня продеть руки в рукава, накинули на голову капюшон и заявили:
— Этот!
— Спасибо, — улыбнулась я, гладя нежную, чуть колючую ткань. — Я с радостью буду его носить.
Девицы переглянулись с торжествующими улыбками — спелись, не иначе.
Два плаща Лиска поволокла к себе в каморку, которую она делила с Марикой, а Софья вдруг сказала совершенно невероятную, практически скабрезную вещь:
— Учти, Оля, когда отец сделает тебе предложение, я мамой называть тебя не буду. Для моей мамочки ты слишком молода.
Я ахнула, прижала ладони к вспыхнувшим щекам, заморгала глазами. Только и смогла выдавить из себя:
— Какой льеры Гдлевской? — медленно и скрипуче поинтересовался дед.
— Эээ…
— Ольга!
— Льере Елене Гдлевской, — потеряно прошептала я.
— Льера Елена Гдлевская тридцать лет как скончалась.
— Вообще-то нет, — еще тише пискнула я. — Я у нее домик снимаю. Она живая, только искалеченная.
Осмелилась поднять глаза на деда. Он сидел совершенно неподвижно с каменным лицом. Кажется, даже дышал через раз.
— Позволь уточнить, она живая и живет в Коборе? — хрипло спросил дед.
— Да, в родительском доме. На Скобяной улице. Знаете, такой особняк с синей крышей…
— Нет, не знаю. Я здесь вообще первый раз за последние двадцать лет. До этого жил в лесу, иногда разве что в столице бывал, а кому надо — сами приезжали, — и будто бы сам себе. — Есть ли здесь зеркало?
— Дед, ты к ней собрался в гости?
— Разумеется. Ольга, я на этой женщине жениться собирался. Мы с ней почти шесть лет вместе были.
— Тридцать лет прошло, — напомнила я, некстати вспомнив Пушкина и его историю Наины. — Ей, извини, уже за шестьдесят, и она в инвалидном кресле. Она не та танцовщица, которую ты помнишь. Стоит ли ворошить прошлое, которое не вернуть? Только боль себе и ей причинять.
Дед помолчал немного, а потом с деревянным лицом ответил:
— И всё же я должен ее увидеть.
Но с места не сдвинулся, все так же сидел, оцепеневший. Мне стало его жаль — оказывается, и мужчины могут растеряться от неожиданных новостей.
— Егор Матвеич, — осторожно начала я. — Ну вот увидите вы ее… и что дальше?
— Не знаю.
— Вы подумайте, привыкните к этой мысли. Может, и передумаете!
— Ольга, вот за кого ты меня принимаешь? — грохнул дед, отмирая и глядя на меня сверкающими от гнева глазами. — Я узнаю, что моя почти-жена жива, искалечена, наверняка, в скверных финансовых обстоятельствах — и должен про это тут же забыть? Да, я прекрасно осознаю, что прошлого не вернуть, но я любил ее, я должен был позаботиться о ней, и если сейчас я чем-то смогу ей помочь — я сделаю всё, что в моих силах!
— А вы прям считаете, что она захочет, чтобы вы видели ее в столь плачевном состоянии?
— Ах, еще и в плачевном состоянии? — он подскочил, ища взглядом куртку. — Я немедленно должен увидеть!
— Егор Матвеевич!
— А ты сиди тут. Эксперимент продолжается.
— Егор Матвеевич!
— Меня нет, — и дед шустро выскочил из кабинета.
Я принялась нервно грызть ногти. Что же я наделала? Как теперь быть? Может, у Гродного помощи попросить? Выглянула в коридор: никого. Вернулась назад, уставилась в книгу. Ой, что будет!
Глава 29
Самопознание
Конечно, когда Иволгин заглянул ко мне, я была почти в истерике. Меня знатно потряхивало. Я даже не стала огрызаться на его подначки по поводу моей бездарности, не до этого было. Зашли в его кабинет, и одного взгляда мне хватило:
— У женщины в клетчатом платье какая-то муть в районе груди. У усатого дымка, как у льера Лисовского. У господина в очках что-то за спиной, вроде как тень, но не тень. У дамы в голубом что-то вроде странного свечения. Остальные совершенно обычные.
— Потрясающе! — хлопнул в ладоши Гродный. — Кстати, а Субаров куда делся?
— Я проболталась, — с несчастным видом ответила я. — Он, я так полагаю, у льеры Гдлевской.
— Этого следовало ожидать, — совершенно спокойно пожал плечами пожилой маг. — Я тоже помчался, когда узнал. Ладно, Оленька, не корите себя. Все знают, что женщины не умеют хранить секреты. К тому же как велика вероятность, что он бы и без вас узнал — учитывая, что вы снимаете у нее домик?
— Весьма велика, — буркнул все равно недовольный Иволгин. — Так вы видите у четверых? И у всех разное? Предположения есть какие-то?
— Нет, конечно! Я же не училась! Я только предположить могу про «зеркало» и всё.
— Что ж, запоминайте. С «зеркалом» вы правы, Гродный, снимайте. Вторая стадия, правильно? Семен, мерзнешь?
— Мерзну, — подтвердил незнакомый мне Семен. — Но не сильно. Просто знобит. Не знал бы — подумал бы, что простыл немного.
— Тень — это интересно. Тут у нас агент под ментальным управлением. Значит, тень… Отлично! Свечение — это условно положительное воздействие, причем усиленное отваром Меридиуса. Это, знаете ли, такая приятная штука, которая сопротивление организма негативным эффектам увеличивает. А у льеры Бронной сейчас активизирована почти идеальная память и повышенное внимание. Удобная штука при обучении, но дает нехилые последствия в виде тяжелейшего похмелья, и потом организм не способен сопротивляться воздействиям. Льера Бронная, библиотека в вашем распоряжении.
Молодая женщина решительно кивнула, подхватила со столика кипу книг и исчезла.
— А с непорядком в области груди, как вы изволили выразиться, самое интересное. Дело в том, что на лирре Яблоневой нет никакого воздействия, но есть артефакт, меняющий внешность. И почему-то вы не заметили его в первый раз. Что изменилось в вас за два часа?
— Нервы, — медленно ответила я. — Каждый раз, когда я вижу магическое воздействие, я в тревоге или волнении. Видимо, это усиливает эффект.
— Или наоборот, — заметил Йозеф. — Рассеивает вашу концентрацию. Смотрите, вы даже не пытались что-то искать. Просто глянули, чтобы вас оставили в покое. Значит, ваша задача — это состояние запомнить и научиться чувствовать. Я совершенно уверен, что здесь не в переживаниях дело.
— Итак, лирра Субарова, завтра снова вас жду, Йозеф, проследите, пожалуйста. Посмотрим, что изменится, и да, я подготовлю индивидуальный контракт.
Я поморщилась. Сотрудничать с этим неприятным человеком мне не хотелось, вообще никуда лезть не хотелось, но, кажется, мне кто-то говорил про деньги?
— Я дико извиняюсь, а оплачиваться моя служба на благо вашей родины будет? — набралась наглости я.
— Как-как вы извиняетесь? — не понял Иволгин. — Будет оплачиваться по стандартной ставке. Десять златников в месяц. Разумеется, это если вы полностью задействованы. Иначе пересчет будет. Пропорционально.
Однако с каждым днем меня ценят всё больше и больше! Маги (или не маги, но не суть важно) получают в десять раз больше, чем кухарка в Коборе! Маги могут снимать хоть десять садовых домиков! Не то, чтобы я была меркантильна… Хотя нет, была, пожалуй. Может, и в самом деле удастся свою кондитерскую лавку открыть?
Вернулась в дом Лисовского задумчивая. Не давало покоя, конечно, поведение деда. Как бы он глупостей не натворил! Как бы льера Елена ему не наговорила всякого, она, конечно, когда нужно, образец женственности и смирения, но давайте честно: в ее ситуации небольшая истерика вполне объяснима. Большая, впрочем, тоже.
И во всей этой ситуации снова виновата я. Попала в этот сонный городок, мучу тут воду, свожу давно расставшиеся пары, спасаю приговоренных к смерти, словом — моя инородность приносит какие-то сомнительные плоды.
И надо же было, чтобы Александр именно сейчас, когда я в таком взвинченном состоянии, вся недовольная собой и окружающим миром, заявился напомнить, что мне нужен плащ! Каюсь, меня понесло:
— Льер Лисовский, — отчеканила я, глядя в его спокойное лицо. — Попрошу не забываться. В этом доме наши отношения ограничены моим трудовым договором. Вы — хозяин, я — кухарка. А все, что личное — это в нерабочее время. Сейчас я готова обсудить с вами меню, не более.
— Уволю ведь, Оль, — с кривой усмешкой ответил он, отступая на шаг и оглядывая меня с ног до головы. — И останется только личное.
— Увольняйте, — еще больше разозлилась я. — Я к лирру Рудному кухаркой пойду, он звал. В столичный дом.
— Ой, дура, — вздохнул Лисовский. — Что, в отделе контроля опять была, да? Хорошо, поговорим позже.
Он ушел, а мне немедленно сделалось стыдно за свое поведение. Мне же не двадцать лет, пора бы научиться держать себя в руках и не срывать на других свое дурное настроение!
А день, как обычно, пролетел незаметно. Дамы мои и заглядывавшие на «естьчопожрать» маги, конечно, говорили мне идти домой, потому что после Отдела магучета я выглядела как-то не очень, но я отмахнулась. Одной мне никак нельзя, я ведь думать начну, а думать в некоторых случаях вредно и даже опасно, особенно женщине. Мы ведь мысленно не только замуж выйти за незнакомца можем и придумать имена нашим троим детям, но еще и заподозрить мужа в измене, найти внутри своей головы все доказательства, развестись и поделить имущество. Вот я и чувствовала: с учетом новых сведений я Александра готова просто монстром представлять, а может — жертвой обстоятельств, я еще не решила. Одно знала точно — тот Лисовский, которого я знаю, абсолютно точно отличается от настоящего «Королевского палача».
В кухню заглянула Софья, многозначительно посмотрела на меня, потом на Лиску и попросила пройти с ней в гостиную. Я, удивленная ее визитом (в кухне она была лишь однажды — при нашем знакомстве), послушалась.
На диване — о, этого следовало ожидать — лежал ворох самых разных плащей: бархатных, суконных, с меховой оторочкой. Серый, рыжий, голубой, густо-алый, черный как ночь.
— Алисия, мне сказали, что ты маг, — не дала мне и слова сказать Софья. — Погляди, тут починить надо. На сером дырка на поле. Красный мой любимый, но тут жирное пятно сбоку, сможешь убрать? Не смотрите, Ольга, красный вам не предлагаю. И голубой тоже, здесь подкладка вся протертая, но он сидит отлично и карманы удобные. А остальное меряйте, я все равно носить не буду. Выкину, пусть нищие носят.
— Не надо выкидывать, льера! — тут же вскинулась Лиска. — Можно, я для мамы возьму?
— Нужно.
Я насмешливо поглядела на Софью и покачала головой. Она покраснела.
— Отец советовался со мной, — пояснила она. — Хотел без вас в лавке купить, но вы же гордая, вы не возьмете. Поэтому засуньте свою гордость сами знаете куда и выберите себе плащ. И не забывайте, что вы тут кухарка, а не королева Руана.
Говорить обидные вещи совершенно необидно — это, конечно, талант. Выражение лица у Софьи было такое знакомое… строго-насмешливое, что я догадалась, кого она копирует — меня, разумеется. Мне сделалось смешно, а Лиска поколдовала над серым бархатным плащом, встряхнула его и кинула мне в руки. Эти малолетние мерзавки даже не уговаривали, они просто едва ли не силой заставили меня продеть руки в рукава, накинули на голову капюшон и заявили:
— Этот!
— Спасибо, — улыбнулась я, гладя нежную, чуть колючую ткань. — Я с радостью буду его носить.
Девицы переглянулись с торжествующими улыбками — спелись, не иначе.
Два плаща Лиска поволокла к себе в каморку, которую она делила с Марикой, а Софья вдруг сказала совершенно невероятную, практически скабрезную вещь:
— Учти, Оля, когда отец сделает тебе предложение, я мамой называть тебя не буду. Для моей мамочки ты слишком молода.
Я ахнула, прижала ладони к вспыхнувшим щекам, заморгала глазами. Только и смогла выдавить из себя: