При этом Григорий Иванович разгорячился настолько, что полностью забыл об осторожности и субординации и написал фразу, впоследствии ставшую для него роковой: «…самое главное преступление делает командир, если он отдает войскам заведомо невыполнимый приказ, войска его выполнить не в силах, гибнут сами, а приказ так и остается невыполненным».

В пылу полемики с оскорбившим его Левченко маршал забыл, что невыполнимый приказ об удержании Керчи был отдан самим Сталиным, и не заметил, что в своем объяснении он прямо назвал этот приказ преступным.

Но эту фразу заметил и воспринял как сигнал к действию Верховный Главнокомандующий. Через 6 дней появилось постановление ГКО «О маршале Кулике». В постановлении подчеркивалось, что Кулик в своих действиях должен был руководствоваться приказом Ставки «удержать Керчь во что бы то ни стало и не дать противнику занять этот район».

При этом особо подчеркивалось, что это «приказ от 14 ноября 1941 года за подписью т. Шапошникова, данный по распоряжению тов. Сталина», и делался вывод, что «вместо честного и безусловного выполнения этих приказов Ставки и принятия на месте решительных мер против пораженческих настроений и пораженческого поведения Командования Крымских войск, тов. Кулик в нарушение приказа Ставки и своего воинского долга санкционировал сдачу Керчи противнику и своим паникерским поведением в Керчи только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде командования Крымских войск.

Попытка т. Кулика оправдать самовольную сдачу Керчи необходимостью спасти находившиеся на Керченском полуострове вооружение и технику только подтверждают, что т. Кулик не ставил задачи обороны Керчи во что бы то ни стало, а сознательно шел на нарушение приказа Ставки и своим паникерским поведением облегчил врагу временный захват Керчи и Керченского полуострова».

Кулик намек понял и через день, 8 февраля, отправил Сталину письмо, в котором сделал напрашивающиеся из постановления ГКО выводы:

«Т. Сталин!

Проработав еще раз в деталях весь материал и документы, которые я знал, и даже те, которые я не знал, по сдаче г. Керчи и перевоза остатков 51 армии на Таманский полуостров, считаю себя виновным в том, что я нарушил приказ Ставки и без Вашего разрешения сдал город Керчь противнику.

Я считаю, что моя вина в тысячу раз усугубляется в том, что я не оправдал Вашего доверия ко мне».

Но было уже поздно.

Прокурор СССР Бочков за 4 дня провел расследование. В ходе него Григорий Иванович признал, что «превысил свои права и без ведома и санкции Ставки вместо организации обороны принял решение об эвакуации Керчи и ее района. По существу, это является нарушением с моей стороны воинского долга».

Но при этом маршал по-прежнему «пытался объяснить эвакуацию Керчи и ее района тем, что приказ Ставки об обороне был основан на неправильной информации командующего войсками ЛЕВЧЕНКО, который якобы не донес Ставке о действительном состоянии войск, которые были измотаны, имели большие потери и не могли сопротивляться. Что положение, таким образом, с обороной Керчи и ее района было явно безнадежно, и поэтому он, КУЛИК, хотя и не выполнил приказ Ставки, но это лишь формальный момент, так как обстановка вынуждала к принятию якобы единственно правильного решения об отходе, а не обороне, что он и сделал».

10 февраля Бочков сообщил Сталину, что им установлено, что Кулик не выполнил приказа Ставки, чем нарушил свой воинский долг, самовольно санкционировав эвакуацию войск из города Керчи и полуострова и оставления их противнику. 16 февраля специальное присутствие Верховного Суда СССР рассмотрело дело о его воинском должностном преступлении.

Маршал обвинялся в том, что он вопреки приказу Ставки отдал войскам распоряжение об оставлении города Керчи. Несмотря на тяжесть выдвинутого обвинения, приговор не был слишком суровым. Верховный Суд, признав Кулика виновным, лишь ходатайствовал перед Президиумом ВС СССР о лишении его звания маршала Советского Союза и правительственных наград. Свою вину в нарушении приказа Ставки маршал признал, но снова настаивал на том, что отданный приказ в сложившейся обстановке был невыполнимым.

Такое поведение разжалованного маршала не устраивало Сталина, желавшего добиться полного признания Куликом собственной вины, и он решил предпринять дальнейшие шаги в этом направлении.

22 февраля маршал получил проект готовящегося постановления пленума ЦК ВКП(б) о выводе его из ЦК и снятии с поста замнаркома обороны, с которым его ознакомили, очевидно, в целях оказания психологического давления.

В проекте, по сравнению с приговором, значительно расширялись предъявленные маршалу обвинения. Теперь он уже обвинялся не только в неисполнении приказа, но и в пораженческом поведении, которым он, по мнению пленума, «только усилил пораженческие настроения и деморализацию в среде командования Крымских войск».

Попутно маршалу приписывалось еще и бытовое разложение, но самым существенным было другое. В проекте постановления содержался прямой намек на то, что помимо сдачи Керчи маршал может быть обвинен и в самовольной сдаче Ростова, так как «аналогичное его пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче в ноябре 1941 года гор. Ростова, без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки».

Прекрасно понимая, что дальнейшее упорство может стоить ему жизни, Кулик тем не менее решил до конца настаивать на своей правоте и не признавать правильность отданных Ставкой распоряжений.

Ознакомившись с проектом постановления, он написал Сталину еще одно, последнее письмо, в котором снова вернулся к степени своей виновности и возможности дальнейшего удержания Керчи. В письме Кулик подчеркнул, что «все то, что возможно было сделать в тех условиях и с теми силами, которые я застал в г. Керчь, я сделал. Все силы, которые были способны драться, вели в очень тяжелой обстановке жестокий бой при минимум троекратном превосходстве противника, причем в тактически невыгодных условиях, т. к. противник захватил командные высоты над городом и своим прицельным огнем наносил тяжелые потери нашим войскам. Мы пытались взять главную высоту, господствующую над городом, — наше наступление было отбито. Мы могли только продержаться 3 дня, и мною была доложена Ставке 14.10.41 г. через дежурного генерала обстановка, что мы сможем продержаться еще сутки».

Маршал напомнил Верховному Главнокомандующему о том, что Шапошников ответил на доклад только 16.11.41 и своей телеграммой санкционировал вывод с Керченского полуострова тяжелой техники, а также то, что «суд… происходил на основе директив Ставки, показаний Левченко и карательных органов». Но возражения Кулика, как и его предложение допросить командиров сражавшихся в Керчи частей, не были приняты во внимание. Правда, второе дело против него тоже решено было не возбуждать.

24 февраля направленное Кулику постановление было утверждено пленумом в прежнем объеме, а 2 марта 1942 года вышел приказ народного комиссара обороны СССР, подведший черту под всей этой историей.

Приказ дословно повторил все положения постановления пленума ЦК, но отличался от него одной важной деталью. Закрывая этот вопрос, Сталин не удержался от искушения пояснить, почему он уделил этой в общем-то уже давней истории столько внимания: «Предупреждаю, что и впредь будут приниматься решительные меры в отношении тех командиров и начальников, невзирая на лица и заслуги в прошлом, которые не выполняют или недобросовестно выполняют приказы командования, проявляют трусость, деморализуют войска своими пораженческими настроениями и, будучи запуганы немцами, сеют панику и подрывают веру в нашу победу над немецкими захватчиками».

Не случайно, что приказ по его настоянию был доведен до сведения Военных советов западного и юго-западного направлений, Военных советов фронтов, армий и округов — то есть до всех, кто мог поступить так же, как впавший в опалу маршал.

Ближайшие события показали, что его подозрения были не лишены оснований. Очень скоро в Керчи снова сложилась ситуация, сильно напоминавшая тяжелые дни ноября сорок первого года.





Итоги и уроки (вместо заключения)




Боевые действия на Крымском полуострове, их течение и развитие, во многом оказались неожиданностью для командования Красной армии всех стратегических уровней, от армейского до Ставки Верховного Главнокомандующего. Крым, защищенный узкими перешейками, местность перед которыми была практически идеальной для обороняющейся стороны, казался советским военачальникам неприступным со стороны Украины.

Долгое время считалось, что для удержания Крымских перешейков хватит очень скромных сил и средств. До войны планов обороны полуострова от вторжения с суши вообще не существовало, а во всех планах, составленных после начала войны, самым опасным считалась уязвимость острова от морских и воздушных десантов.

Подобная точка зрения не сильно изменилась и с началом боевых действий, и даже после того как стало ясно, что начальный период войны складывается для Красной армии неудачно, и современная полномасштабная война совсем не соответствует довоенным представлениям о ней.

Планы обороны полуострова, составленные в первые военные месяцы, оказались не более реальными, чем довоенные, вообще не предполагавшие, что противник может дойти до Крыма. Командующий созданной в Крыму 51-й отдельной армии генерал-полковник Кузнецов считал, что «центральная часть Крыма — это сплошной аэродром, о чем точно известно противнику», и строил оборону полуострова исходя из этого. Ключевое место в обороне полуострова, Перекопский перешеек, являвшийся, как тогда говорили, «воротами в Крым», фактически прикрывали всего лишь два полка 156-й стрелковой дивизии. Оборона была построена стандартным образом и состояла из двух оборонительных линий и предполья.

Такая глубина обороны была явно недостаточной, как и количество сил, непосредственно прикрывавших перешеек. Чтобы успешно противостоять наступлению противника, оборона на Перекопском перешейке должна была быть в состоянии выдержать удар целого армейского корпуса — наступать большими силами противник на узком перешейке просто не мог.

Если бы на Перекопе была создана глубокоэшелонированная оборона из трех сильных полос, каждую из которых занимала бы полнокровная дивизия, она позволила бы измотать на ней противника, использовав большую часть остальных сил для организации мощного контрудара.

Возможности для организации такой обороны были, но командование 51-й армии исходило из совершенно ошибочной оценки возможностей противника. В плане обороны полуострова, доложенном 28 августа Сталину, возможность самостоятельных действий частей 11-й армии вермахта на северном направлении вообще не рассматривалась.

Считалось, что попыток прорваться в Крым от противника можно ждать только после взятия Одессы и усиления группировки фон Шоберта 4-й румынской армией. При этом не рассматривалась и возможность наступления противника через перешейки без проведения одновременных десантных операций.


Ожидая чрезмерного усиления немецких войск, Кузнецов строил оборону без какого-либо запаса прочности. Удар каких сил могут выдержать всего 2 полка 156-й дивизии, никого не интересовало, — этот вопрос ни разу не обсуждался ни в одном из документов, касающихся организации оборонительных действий. Как, впрочем, не рассматривался и вопрос о нанесении противником одного, но сильного удара — через Перекопский перешеек.

Несмотря на то что северное направление признавалось наиболее важным, детального плана на случай различных действий противника на этом направлении не существовало. По сути, весь план обороны полуострова строился на допущении, что пока противник на Крым нападать не будет.

Поэтому концентрированный удар сил 54-го армейского корпуса явился для командования Крыма неприятным (точнее говоря, катастрофическим) сюрпризом. Несмотря на то что обе линии обороны были хорошо укреплены, задержать продвижение противника они не смогли. Узкая линия фронта давала противнику возможность максимально массировать огонь своей артиллерии, добиваясь невозможной в других условиях плотности огня, под прикрытием которого двигались штурмовые группы. На захват каждой линии обороны противнику потребовалось не больше одного дня. При этом положение усугубилось тем, что после прорыва каждой из оборонительных линий советские войска не отходили на следующую, а тут же начинали контратаки, пытаясь любой ценой восстановить положение.

Это лишало советские войска их главного преимущества. Они не заставляли противника наступать на укрепленные позиции по ровной местности, практически не имеющей естественных укрытий, а сами атаковали в невыгодных для себя условиях.

Оперативная группа Батова стала прибывать к месту немецкого прорыва только к вечеру третьего дня боев, и ее отдельные части пришлось вводить в бой с ходу, чтобы не допустить полного обвала фронта. Сам контрудар удалось нанести только утром следующего дня. Двух стрелковых дивизий и одной кавалерийской, входивших в состав опергруппы, для его нанесения было явно недостаточно.

Находясь в обороне на подготовленных позициях, эти дивизии могли бы измотать противника, однако, наступая на открытой местности, они понесли большие потери от огня немецкой артиллерии и на второй день практически полностью утратили боеспособность. Правда, и противнику быстрая победа досталась дорогой ценой. Немецкие части также понесли большие потери и в значительной степени утратили пробивную способность.

На прорыв советской обороны, строившейся в течение двух месяцев, у противника ушло 5 дней. Однако свои силы переоценило не только советское командование. То же самое произошло и с командовавшим 11-й армией генералом Манштейном. После непродолжительной перегруппировки измотанные в жестоких боях немецкие части всего через день после окончания наступления на Перекопе сделали попытку прорвать советские позиции на следующем оборонительном рубеже — в районе Пятиозёрья на Ишуньском перешейке.

Советские войска встретили противника на Ишуньских позициях точно в такой же конфигурации, как и на Перекопских. Первую линию обороны опять занимала двумя полками спешно пополненная 156-я СД. Но в этот раз ее сил оказалось достаточно. Немного потеснив советские войска, части LIV армейского корпуса не смогли прорвать даже первой линии обороны. Бои продолжались всего два дня, после чего Манштейн отдал приказ остановить наступление и даже отвел свои войска несколько назад.

Как признал впоследствии немецкий военачальник, им «не удалось воспользоваться плодами этой победы, достигнутой столь дорогой ценой… Попытка взять с ходу также и Ишуньский перешеек при нынешнем соотношении сил и больших жертвах, понесенных немецким корпусом, по всей видимости, превышала возможности войск».

Однако командование 51-й армией не сумело воспользоваться допущенной противником ошибкой и, наоборот, сделало из нее совершенно ошибочные выводы. После того как 11-я армия была вынуждена прекратить наступление на Ишуньском перешейке, советское командование снова получило время, так необходимое для укрепления обороны полуострова. Нашлись и возможности для увеличения численности войск, защищающих полуостров. Ставка ВГК приняла решение о прекращении обороны Одессы и переброске в Крым защищавшей город Приморской армии.

Но вновь полученными возможностями снова воспользовались прежним образом. За месяц, ушедший у Манштейна на подготовку к новому наступлению, в обороне советских войск не произошло никаких значительных изменений. Первую линию обороны по-прежнему продолжали занимать два полка 156-й СД. Прибывавшие части Приморской армии не включались в систему жесткой обороны, а изначально предназначались для нанесения контрударов на отдельных участках фронта.

В результате, когда наступление противника через месяц было возобновлено, первая линия обороны была снова прорвана всего за один день. При этом противник не менял тактики, избранной им во время первых боев в Пятиозёрье, а просто увеличил силу своих ударов.

За допущенный прорыв противника через Перекопский перешеек командующий 51-й армией генерал-полковник Кузнецов был освобожден от занимаемой должности. Однако назначенный командовать войсками Крыма контр-адмирал Левченко в точности повторил все ошибки своего предшественника.

После прорыва первой линии советские войска снова не отошли на вторую, а опять попытались немедленно восстановить положение. В результате части второго эшелона 51-й армии ввязались во встречные бои, в которых были быстро разгромлены. Понеся большие потери, они отошли на вторую линию обороны. Эта линия проходила по руслу реки Чатырлык. Заболоченная местность затрудняла действия бронетехники противника и даже его пехоты, но сил для удержания этих позиций после тяжелых встречных боев оказалось недостаточно.

Войска оперативной группы оказались сбиты со своих позиций до подхода к ним частей Приморской армии. Командующему Приморской армией генерал-майору Петрову пришлось вводить свои войска в бой вне укрепленных позиций, на ровной степной местности и по частям.

Приняв бой против превосходящего ее по численности и вооружению противника, в невыгодных для себя условиях, армия понесла тяжелые потери и через несколько дней ее части начали отход. Но при этом противнику и здесь не удалось достигнуть своих целей. Приморской армии удалось избежать окружения и уничтожения, она сумела, сохранив имевшееся вооружение и свои тылы, отойти на Севастополь.

При этом командование войсками Крыма так и не решилось ввести в бой 9-й корпус, части которого занимали оборону правее Ишуньских позиций. После разгрома Приморской армии его просто отвели с занимаемых позиций, поставив задачу занять Керченский оборонительный район.

Советские армии оказались оттеснены противником друг от друга и были вынуждены отступать по расходящимся направлениям, преследуемые двумя корпусами 11-й армии. И если Приморской армии удалось относительно благополучно (хотя и кружным путем) добраться до Севастопольского оборонительного района, то понесший значительно меньшие потери 9-й корпус отойти не сумел. Части корпуса, являвшиеся после разгрома в Пятиозёрье оперативной группы Батова основной силой 51-й армии, постоянно втягивались в бои с преследующим их противником, стараясь не отдать противнику без боя ни одного значительного населенного пункта.

В результате, когда части корпуса, отступая на Керчь, вышли к единственному месту, где характер местности позволял остановить противника, Ак-Монайской позиции, сил для этого почти не осталось.

Ак-Монайская позиция являлась самой узкой частью Парпачского перешейка, ширина которого составляла в этом месте всего 18 километров. Как показали последующие бои, части 9-го корпуса на этой позиции еще были в состоянии остановить противника при активной поддержке крупнокалиберной корабельной артиллерии, даже если она осуществлялась канонерскими лодками и мониторами Азовской и Дунайской флотилий. Но и командование войсками Крыма, и Ставка ВГК не решились рассредоточить имеющиеся в их распоряжении корабли по флангам боевого участка. Все время боев они простояли у правого фланга Ак-Монайской позиции, имея задачу препятствовать возможной высадке десантов противника.

В результате немецкие войска не сумели продвинуться на правом фланге, где постоянно обстреливались 100–мм орудиями кораблей обеих флотилий, но прорвали фронт на левом фланге, где такой поддержки не было. Ставка, с опозданием осознав роль кораблей в поддержке Ак-Монайской позиции, бросила на поддержку левого фланга новейший крейсер «Молотов» и приказала спешно формировать в Севастополе сводный отряд, в который вошли все устаревшие крейсера и эсминцы Черноморского флота. Но эти меры опоздали по времени. Советские войска оставили Ак-Монайские позиции еще до того, как до них добрался «Молотов», а сводный отряд не пригодился вообще.

После прорыва Ак-Монайских позиций взятие противником Керчи являлось лишь вопросом времени. Через несколько дней советские войска оставили город и эвакуировались на Таманский полуостров. Но при этом 51-я армия, так же как и Приморская, смогла вывезти все свои тылы, вооружение и артиллерию. Армия, получив необходимые пополнения, смогла надежно прикрыть Таманский полуостров.

Результаты продолжавшейся почти два месяца битвы за Крым оказались двойственными. Красная армия потерпела одно из самых крупных своих поражений за все время Великой Отечественной войны. Советские войска потеряли стратегически важный Крымский полуостров, имея все возможности его удержать. Потеряли не из-за подавляющего превосходства противника или проявленной им тактической гибкости, а из-за того, что продолжали руководствоваться теми же принципами, что и в начале войны, — старались защищать всё и сразу, немедленно пытаясь восстановить утраченное положение и переходя в контрнаступления без учета сложившейся обстановки.

Вместе с тем трагические уроки первых месяцев войны все-таки были до определенной степени учтены. Советские войска на всех трех позициях, которые обороняли, — Перекопских, Ишунь-ских и Ак-Монайских, — смогли вовремя начать отход, избежав окружения и уничтожения. Противнику так и не удалось втянуть их в крупное полномасштабное сражение в степной части Крыма, которое могло оказаться гибельным для обеих армий.

Не получилось в Крыму и блицкрига. Немецкие войска не смогли с ходу, одним ударом прорваться через перешейки и выйти на оперативный простор, как это планировалось Манштейном.

Сам выход в степную часть Крыма также не дал противнику ощутимых преимуществ. Советские войска смогли организованно отступить к укрепленным районам в разных частях полуострова и в итоге сохранили технику и вооружение. Обе армии не прекратили действия на Крымском театре, и в своих последующих действиях их командование учло допущенные ошибки.

Приморская армия, укрепившись в Севастопольском оборонительном районе, в течение многих месяцев оказывала упорное сопротивление врагу. Войска 51-й армии вместе с частями 44-й армии через полтора месяца снова высадились на полуострове. Борьба за Крым только начиналась.





Библиография




1. Абрамов Е. П. «Черные дьяволы». Морская пехота в Великой Отечественной войне. — М.: Яуза, 2008.

2. Авдеев М. В. У самого Черного моря. Кн. 1. — М., 1968.

3. Азаров И. И. Осажденная Одесса. — М.: Воениздат, 1962.

4. Анализ применения береговых войск и морской пехоты в Великой Отечественной войне // Научно-технический отчет о НИР, научн. рук-ль Е. П. Абрамов. Шифр «Штурм». УДК. Инв. № 148. — СПб.: ВМИИ, 2005.

5. Артиллерия в оборонительных операциях Великой Отечественной войны. Кн. 1. — М.: Воениздат, 1958.

6. Ачкасов В. И., Павлович Н. Б. Советское военно-морское искусство в Великой Отечественной войне. — М.: Воениздат, 1973.