Вокруг действительно царил описанный соседом кавардак. Искали что-то явно не в спешке, а методично: не открытым не остался ни один, даже самый маленький ящик. Поднятые диваны, из которых выброшен нехитрый домашний скарб, при этом сочетались с нетронутой горкой буфета со стоящими аккуратными рядами рюмками, фужерами и стаканами. Большая жестяная коробка из-под датского печенья, в которой Снежана хранила пуговицы, нитки и иголки, оказалась выпотрошенной, а маленькая шкатулка с таблетками – нетронутой.
– Странно, визитеры даже не проверили, нет ли там украшений, – пробормотала Снежана. – Это довольно старинная шкатулка, ее можно было бы продать, но, в отличие от жестянки, она воров не заинтересовала.
По комнатам она передвигалась брезгливо, высоко задирая ноги. Зимину внезапно стало ее жалко, хотя с годами он привык осматривать место происшествия без излишней сентиментальности. У следователей, как и у врачей, есть свое кладбище, а цинизм – способ выжить и не выгореть, не более.
– Посмотрите, что именно пропало, – попросил он Снежану.
Та послушно начала озираться по сторонам. Прошла по всем комнатам, беззвучно шевеля губами, и вернулась в гостиную, с которой начала поиски.
– А вы знаете, Михаил Евгеньевич, ничего не пропало, – наконец сказала она. – Понимаю, это очень странно звучит. Но все, что могло представлять хотя бы минимальную ценность, на месте.
– Может быть, вы что-то не заметили? Представьте, что сюда залезли за тем, что, с вашей точки зрения, никакой ценности не представляет. Альбомы, журналы, книги, тетради, бумаги.
– Нет, – сказала Снежана, добросовестно обойдя дом еще раз. – Да и ничего из вами перечисленного здесь нет. Семейные альбомы мы храним в городской квартире. Никаких тетрадей и дневников у родителей никогда не водилось. Это действительно всегда была просто дача. Папа иногда здесь работал, но все его бумаги после того, как мы перестали иметь отношение к фирме, мама выбросила. Да они никому и не интересны спустя десять лет.
– А на чердаке что?
– Мои старые игрушки, – улыбнулась Снежана, – я никогда не соглашалась их выкинуть. Старое постельное белье, которое еще вполне может сгодиться на тряпки. Все, что больше не используется, но выбросить рука не поднимается. Кажется, даже папина старая дубленка до сих пор там.
– Пойдемте посмотрим.
Они поднялись по скрипучей лестнице на чердак, но там действительно не было ничего интересного, кроме ставшего уже привычным глазу бардака. Снежана вздыхала, видимо, представляя масштаб предстоящей уборки.
– Роман Юрьевич, надо бы замок в дверях поменять, – неуверенно сказала она. – Я вам денег оставлю, сделаете?
– Разумеется, – кивнул сосед. – Завтра же в ближайший поселок съезжу, замок подходящий куплю и врежу. Ключики у меня будут. В следующий раз приедешь – заберешь.
– Да, я думаю в выходные приехать с мамой. Надо тут привести все в порядок, нельзя на зиму бардак оставлять.
– А в полицию разве заявлять не будешь? – Внезапно Зимин заметил, что сосед смотрит на Снежану внимательно и недобро.
– Не буду, – снова вздохнула она. – Ничего не пропало, так, нашкодил кто-то. Не будет никто хулиганов искать, да и ни к чему это.
– Вы считаете, что в ваш дом влезли хулиганы? – Зимин не смог скрыть изумления ее наивностью. Снежана считала это в тоне, которым он задал вопрос, и застыла, словно пытаясь сообразить, в чем именно ошиблась. Да-а-а, синдром отличницы, что тут скажешь.
– А вы считаете, в мой дом влез кто? – уточнила она, впрочем, вполне миролюбиво.
– Здесь совершенно точно что-то искали, – сообщил Зимин, стараясь не выдавать своего превосходства.
– Что? – снова удивилась она.
– Я не знаю, вам виднее. Но ценные вещи не тронуты, ничего не украдено, а обыск, назовем это так, проведен методично и по всем правилам. Человек, который влез в ваш дом, искал что-то конкретное. Какую-то вещь, причем не мелкую. Не часы, не кольцо, не кулон.
– Потому что он не открыл шкатулку? – догадалась она. – Ну да, это логично. Но что бы этот человек ни искал, я понятия не имею, что именно это могло быть. Еще раз повторю: ничего, заслуживающего внимания, в нашем доме не было.
На этих словах она вдруг запнулась. Самую малость, но Зимин заметил.
– Что, Снежана? Вы о чем-то вспомнили?
– Да, у нас были три фигурки из дулевского фарфора. Бабушка их очень любила и собирала, а мама всегда терпеть не могла, считала мещанством и хотела выбросить, но папа не давал. Сказал, что, во-первых, это память, а ее нельзя снести на помойку, а во-вторых, что через какое-то время такие фигурки будут стоить целое состояние. Понимаете, мой папа был бизнесмен до мозга костей. Он просто внутренне чуял, на чем можно заработать, вот и эти фигурки выбросить не разрешил. Но, так как мама ни за что не соглашалась при переезде на новую квартиру тащить их с собой, фигурки отвезли сюда, на дачу. А сейчас я их не вижу.
– Фигурки дулевского фарфора, – задумчиво сказал Зимин.
– Ну да, была в советские годы такая фабрика Ликино-Дулево, которая делала столовые и чайные сервизы, очень ценившиеся. И еще они делали фигурки, например, Степана Разина, матрешки-невесты, сестрицы Аленушки.
– Да, я знаю, – кивнул Зимин. – Приходилось сталкиваться в одном деле. И также я знаю, что одна фигурка может стоить двадцать тысяч рублей. Но при этом есть и редкие. К примеру, фигурка женщины с детьми на прогулке. За нее коллекционеры от полумиллиона до миллиона готовы выложить.
– Правда? – удивилась Снежана. – Я не знала. Дело в том, что у нас как раз была такая «Мама с детьми на прогулке». Это серийная работа мастера Малышевой.
– Вот как! А остальные две фигурки какие?
– «Хозяйка медной горы» и «Гармонист с девушкой». Я, в отличие от мамы, в детстве любила их разглядывать. Жалко, если пропали.
– Посмотрите, пожалуйста, еще раз, – попросил Зимин.
Снежана снова послушно обошла все комнаты и вернулась к нему, покачав головой.
– Нет нигде.
– То есть рабочая версия, что преступник влез в дом за ценными фарфоровыми статуэтками? Или он все-таки искал что-то другое, а фигурки захватил в качестве моральной компенсации за потраченное время.
– Не было у нас больше ничего, на что стоило бы тратить время, – убежденно сказала Снежана. – А из-за фигурок мама совершенно не расстроится, это главное.
– Даже из-за той, за которую можно получить почти миллион?
– Так она же про это не знает. – Снежана вдруг рассмеялась, задорно и мелодично, как колокольчики из коробки просыпались. – А я ей ни за что не скажу, это останется нашей с вами маленькой тайной. Да, Роман Юрьевич? Вашей тайной тоже.
– Нешто я не понимаю, – с досадой сказал сосед и водрузил на голову кепку, которую до этого мял в руке. – Ой, как все нехорошо получилось!
– А вы, любезный, ничего не слышали и не видели? Тот, кто орудовал в доме, провел здесь не меньше пары часов. Он должен был на чем-то приехать, где-то оставить машину.
– Да кабы знать, в какой день! – воскликнул Роман Юрьевич. – В субботу, значится, все было в порядке, а сегодня уже полный раскардаш. А когда лихоимцы эти здесь побывали? Может, в воскресенье, пока я в соседний поселок за продуктами ездил, может, ночью, а может, еще когда. Ласка не лаяла, это точно. Дачный поселок у нас большой, домов много. Если он на другом конце транспорт свой оставил, а сюда пешком пришел, машину можно было и не услышать. Не зима, чтобы по снегу следы читать.
– Не зима, – согласился Зимин.
Можно было уходить, раз уж обращаться в полицию Снежана не хотела и по поводу случившегося особенно не расстраивалась. Он уже давно, с первых минут разговора понял, что материальные ценности не имеют для нее особого значения. Для жизни ей было нужно совсем немного – добротная, но не новая родительская квартира с оборудованной для рукоделья мастерской, старая дача с разросшимися яблонями на участке, одежда, сшитая своими руками. Мастерски сшитая, надо отметить.
В этой семье ели простую сытную еду – борщ с пампушками, домашнее сало с перцем, жареную картошку, ватрушки с корицей, пили ледяную водку, не считали каждый грамм, налипший на бока. А главное – не притворялись ни изысканными, ни модными, ни особенными. Ни мать, ни дочь, ни взявшаяся невесть откуда родственница, которая вызывала у Снежаны отнюдь не добрые чувства. Кстати, надо будет выяснить, почему. Загадки, касающиеся этой женщины, ему категорически не нравились.
– Поехали? – спросила Снежана, вторгаясь в его мысли. Зимин даже рассердился, что она помешала ему думать о ней. – Роман Юрьевич поменяет замок, а в выходные мы с мамой тут все приберем.
– Мне просто любопытно: вы что, совсем-совсем не расстроились?
Она пожала плечами – этот жест, как уже отметил Зимин, был у нее любимым.
– Расстроилась, конечно. Главным образом из-за того, что кто-то осквернил воспоминания моего детства, память папы – он очень любил этот дом. А больше не из-за чего расстраиваться. Мы с мамой не пострадали, все вещи, кроме статуэток, целы, пара часов уборки и новый замок – вот и все, чем мы отделаемся. Как говорится, спасибо, господи, что взял деньгами! В нынешнем году как-то особенно отчетливо видно, по какому поводу стоит переживать, а по какому – нет.
Да, пожалуй, его наблюдения и выводы касательно этой женщины были правильными.
– Поехали, – вздохнув, сказал Зимин, уверенный, что его мыслей, наблюдений и вздохов она даже не заметила.
* * *
Когда Снежана вернулась домой, то с удовлетворением отметила, что приезд новой родственницы продолжает оказывать на маму благотворное влияние. Мало того что во время ее отсутствия мама даже не волновалась и не обрывала телефон – рассказ про то, что на даче все перевернуто вверх дном, оставил ее совершенно равнодушной.
– Все живы и здоровы, порядок в выходные наведем, а фигурки эти мне никогда не нравились, – безмятежно сказала мама, наливая дочке и внезапно обретенной троюродной тетке горячего чаю. – Так что ничего страшного.
– Мам, а ты что, совершенно не волновалась, пока меня не было? – с любопытством спросила Снежана. – Ты же обычно терпеть не можешь, когда я одна куда-нибудь езжу.
– Ты была не одна, – все так же безмятежно сообщила мама и отправила в рот ложку клубничного желе, которое они в четыре руки накрутили летом, а с Михаилом Евгеньевичем, так что я была уверена: тебе ничего не угрожает.
– А кстати, вы заметили, что этот молодой человек очень похож на медведя? – вступила в разговор Татьяна Елисеева.
Снежана от неожиданности поперхнулась чаем и закашлялась. Мама с готовностью похлопала ее по спине.
– Не такой уж он и молодой, – сообщила она, перестав кашлять. – К сороковнику уж точно.
– Деточка, в мои почти восемьдесят, сорок – это практически юность, – швейцарская тетушка хитро улыбнулась. – А на медведя он точно похож. Такой же мохнатый, суровый и немного дикий. Как это будет по-русски… Неприрученный.
– И вы обе ждете от меня, чтобы я его приручила? – сердито спросила Снежана. – Так я вроде никогда не мечтала о профессии дрессировщика. Да и вообще, с чего вы взяли, что этот дикий медведь спит и видит стать одомашненным?
– Давай подумаем, может, не стоит его прогонять? Живут же другие – и ничего, – вдруг начала декламировать мама. – Ну, подумаешь, медведь! Все-таки не хорек. Мы бы его приучали, причесывали. Он бы иногда нам поплясал!
Снежана не выдержала и засмеялась. Все-таки у них с мамой был общий культурный код, поэтому они любили и использовали цитаты из одних и тех же фильмов. У мамы следователь Зимин вызывал ассоциацию с «Обыкновенным чудом» так же, как и у самой Снежаны. Вот только их заграничная тетушка смотрела, явно не понимая: у нее другой культурный код и фильм с Абдуловым она не видела. Если не притворяется, конечно. Пришлось объяснить и даже пообещать показать.
– А вы чем тут занимались, пока меня не было? – спросила Снежана, чтобы сменить тему. Все, что касалось Зимина, ее смущало.
– О-о-о, – оживилась тетушка, – твоя мама показала мне, что такое сколки. Мы с ней разглядывали работы нашей дорогой Таточки, и должна признать, что это великолепно, по-настоящему великолепно! Если бы я родилась и росла здесь, в России, то совершенно точно научилась бы плести кружево и продолжила династию кружевниц Елисеевых. Но раз уж судьба распорядилась иначе, я страшно рада, что вы обе стали кружевницами. Убеждена, что прабабушка Тата очень бы вами гордилась. Дорогие мои, а вы не будете против, если я заберу какой-нибудь сколок с собой? На память.
– Разумеется, ни капельки не против, – воскликнула мама.
– Татьяна Алексеевна, а вы уже выбрали, что именно хотели бы взять? – с тревогой спросила Снежана. – Дело в том, что я сейчас работаю над одним очень крупным заказом, и часть сколков нужна мне для работы. Я не отказываю вам, просто если вы выберете какой-то из них, то мне нужно быстро его перерисовать.
– Я бы хотела получить вот это панно, – Елисеева протянула Снежане пожелтевший лист с крестами и куполами, тот самый, который навевал ассоциации с кладбищем. Слава богу, это панно Снежану совершенно не интересовало.
– О, замечательно! Этот рисунок мне не нужен, – воскликнула она. – Вы можете его забрать. Совершенно непонятно, о чем думала ваша прапрабабушка, когда разрабатывала этот сколок. Он абсолютно непохож на другие ее работы. Она никогда не плела скатертей и панно, все больше узоры для элементов одежды. Я это по экскурсиям в музее помню. И кстати, самого панно тоже нет: то ли не сохранилось за давностью лет, то ли Тата его так и не сплела.
Коробку с оставшимися сколками Снежана снова унесла в мастерскую. За выходные она сплела несколько образцов для коллекции домашнего текстиля по заказу капризной Светланы Павловны. Встреча с той была назначена на понедельник, и переносить ее Снежана не собиралась – берегла репутацию.
Плести пришлось по ночам – два выходных дня Снежана вместе с мамой и тетушкой прибирали разгромленную дачу. Точнее, прибирала Снежана, едой их обеспечивала мама, а Татьяна Елисеева, выделившая машину, на которой они ездили за город, бродила по осеннему лесу, зачерпывая ногами в выданных ей резиновых сапогах разноцветную листву и улыбаясь от обуревавшего ее восторга.
Ей нравилось все вокруг: лес, рыжая мокрая листва, старый дачный дом, его внутреннее обустройство, сосед Роман Юрьевич, его собака Ласка, синева неба, разрезанная голыми ветвями яблонь, запах прелой травы, ее легкая осклизлость под ногами.
– Запах родины! – то и дело восклицала пожилая дама.
– Странно, визитеры даже не проверили, нет ли там украшений, – пробормотала Снежана. – Это довольно старинная шкатулка, ее можно было бы продать, но, в отличие от жестянки, она воров не заинтересовала.
По комнатам она передвигалась брезгливо, высоко задирая ноги. Зимину внезапно стало ее жалко, хотя с годами он привык осматривать место происшествия без излишней сентиментальности. У следователей, как и у врачей, есть свое кладбище, а цинизм – способ выжить и не выгореть, не более.
– Посмотрите, что именно пропало, – попросил он Снежану.
Та послушно начала озираться по сторонам. Прошла по всем комнатам, беззвучно шевеля губами, и вернулась в гостиную, с которой начала поиски.
– А вы знаете, Михаил Евгеньевич, ничего не пропало, – наконец сказала она. – Понимаю, это очень странно звучит. Но все, что могло представлять хотя бы минимальную ценность, на месте.
– Может быть, вы что-то не заметили? Представьте, что сюда залезли за тем, что, с вашей точки зрения, никакой ценности не представляет. Альбомы, журналы, книги, тетради, бумаги.
– Нет, – сказала Снежана, добросовестно обойдя дом еще раз. – Да и ничего из вами перечисленного здесь нет. Семейные альбомы мы храним в городской квартире. Никаких тетрадей и дневников у родителей никогда не водилось. Это действительно всегда была просто дача. Папа иногда здесь работал, но все его бумаги после того, как мы перестали иметь отношение к фирме, мама выбросила. Да они никому и не интересны спустя десять лет.
– А на чердаке что?
– Мои старые игрушки, – улыбнулась Снежана, – я никогда не соглашалась их выкинуть. Старое постельное белье, которое еще вполне может сгодиться на тряпки. Все, что больше не используется, но выбросить рука не поднимается. Кажется, даже папина старая дубленка до сих пор там.
– Пойдемте посмотрим.
Они поднялись по скрипучей лестнице на чердак, но там действительно не было ничего интересного, кроме ставшего уже привычным глазу бардака. Снежана вздыхала, видимо, представляя масштаб предстоящей уборки.
– Роман Юрьевич, надо бы замок в дверях поменять, – неуверенно сказала она. – Я вам денег оставлю, сделаете?
– Разумеется, – кивнул сосед. – Завтра же в ближайший поселок съезжу, замок подходящий куплю и врежу. Ключики у меня будут. В следующий раз приедешь – заберешь.
– Да, я думаю в выходные приехать с мамой. Надо тут привести все в порядок, нельзя на зиму бардак оставлять.
– А в полицию разве заявлять не будешь? – Внезапно Зимин заметил, что сосед смотрит на Снежану внимательно и недобро.
– Не буду, – снова вздохнула она. – Ничего не пропало, так, нашкодил кто-то. Не будет никто хулиганов искать, да и ни к чему это.
– Вы считаете, что в ваш дом влезли хулиганы? – Зимин не смог скрыть изумления ее наивностью. Снежана считала это в тоне, которым он задал вопрос, и застыла, словно пытаясь сообразить, в чем именно ошиблась. Да-а-а, синдром отличницы, что тут скажешь.
– А вы считаете, в мой дом влез кто? – уточнила она, впрочем, вполне миролюбиво.
– Здесь совершенно точно что-то искали, – сообщил Зимин, стараясь не выдавать своего превосходства.
– Что? – снова удивилась она.
– Я не знаю, вам виднее. Но ценные вещи не тронуты, ничего не украдено, а обыск, назовем это так, проведен методично и по всем правилам. Человек, который влез в ваш дом, искал что-то конкретное. Какую-то вещь, причем не мелкую. Не часы, не кольцо, не кулон.
– Потому что он не открыл шкатулку? – догадалась она. – Ну да, это логично. Но что бы этот человек ни искал, я понятия не имею, что именно это могло быть. Еще раз повторю: ничего, заслуживающего внимания, в нашем доме не было.
На этих словах она вдруг запнулась. Самую малость, но Зимин заметил.
– Что, Снежана? Вы о чем-то вспомнили?
– Да, у нас были три фигурки из дулевского фарфора. Бабушка их очень любила и собирала, а мама всегда терпеть не могла, считала мещанством и хотела выбросить, но папа не давал. Сказал, что, во-первых, это память, а ее нельзя снести на помойку, а во-вторых, что через какое-то время такие фигурки будут стоить целое состояние. Понимаете, мой папа был бизнесмен до мозга костей. Он просто внутренне чуял, на чем можно заработать, вот и эти фигурки выбросить не разрешил. Но, так как мама ни за что не соглашалась при переезде на новую квартиру тащить их с собой, фигурки отвезли сюда, на дачу. А сейчас я их не вижу.
– Фигурки дулевского фарфора, – задумчиво сказал Зимин.
– Ну да, была в советские годы такая фабрика Ликино-Дулево, которая делала столовые и чайные сервизы, очень ценившиеся. И еще они делали фигурки, например, Степана Разина, матрешки-невесты, сестрицы Аленушки.
– Да, я знаю, – кивнул Зимин. – Приходилось сталкиваться в одном деле. И также я знаю, что одна фигурка может стоить двадцать тысяч рублей. Но при этом есть и редкие. К примеру, фигурка женщины с детьми на прогулке. За нее коллекционеры от полумиллиона до миллиона готовы выложить.
– Правда? – удивилась Снежана. – Я не знала. Дело в том, что у нас как раз была такая «Мама с детьми на прогулке». Это серийная работа мастера Малышевой.
– Вот как! А остальные две фигурки какие?
– «Хозяйка медной горы» и «Гармонист с девушкой». Я, в отличие от мамы, в детстве любила их разглядывать. Жалко, если пропали.
– Посмотрите, пожалуйста, еще раз, – попросил Зимин.
Снежана снова послушно обошла все комнаты и вернулась к нему, покачав головой.
– Нет нигде.
– То есть рабочая версия, что преступник влез в дом за ценными фарфоровыми статуэтками? Или он все-таки искал что-то другое, а фигурки захватил в качестве моральной компенсации за потраченное время.
– Не было у нас больше ничего, на что стоило бы тратить время, – убежденно сказала Снежана. – А из-за фигурок мама совершенно не расстроится, это главное.
– Даже из-за той, за которую можно получить почти миллион?
– Так она же про это не знает. – Снежана вдруг рассмеялась, задорно и мелодично, как колокольчики из коробки просыпались. – А я ей ни за что не скажу, это останется нашей с вами маленькой тайной. Да, Роман Юрьевич? Вашей тайной тоже.
– Нешто я не понимаю, – с досадой сказал сосед и водрузил на голову кепку, которую до этого мял в руке. – Ой, как все нехорошо получилось!
– А вы, любезный, ничего не слышали и не видели? Тот, кто орудовал в доме, провел здесь не меньше пары часов. Он должен был на чем-то приехать, где-то оставить машину.
– Да кабы знать, в какой день! – воскликнул Роман Юрьевич. – В субботу, значится, все было в порядке, а сегодня уже полный раскардаш. А когда лихоимцы эти здесь побывали? Может, в воскресенье, пока я в соседний поселок за продуктами ездил, может, ночью, а может, еще когда. Ласка не лаяла, это точно. Дачный поселок у нас большой, домов много. Если он на другом конце транспорт свой оставил, а сюда пешком пришел, машину можно было и не услышать. Не зима, чтобы по снегу следы читать.
– Не зима, – согласился Зимин.
Можно было уходить, раз уж обращаться в полицию Снежана не хотела и по поводу случившегося особенно не расстраивалась. Он уже давно, с первых минут разговора понял, что материальные ценности не имеют для нее особого значения. Для жизни ей было нужно совсем немного – добротная, но не новая родительская квартира с оборудованной для рукоделья мастерской, старая дача с разросшимися яблонями на участке, одежда, сшитая своими руками. Мастерски сшитая, надо отметить.
В этой семье ели простую сытную еду – борщ с пампушками, домашнее сало с перцем, жареную картошку, ватрушки с корицей, пили ледяную водку, не считали каждый грамм, налипший на бока. А главное – не притворялись ни изысканными, ни модными, ни особенными. Ни мать, ни дочь, ни взявшаяся невесть откуда родственница, которая вызывала у Снежаны отнюдь не добрые чувства. Кстати, надо будет выяснить, почему. Загадки, касающиеся этой женщины, ему категорически не нравились.
– Поехали? – спросила Снежана, вторгаясь в его мысли. Зимин даже рассердился, что она помешала ему думать о ней. – Роман Юрьевич поменяет замок, а в выходные мы с мамой тут все приберем.
– Мне просто любопытно: вы что, совсем-совсем не расстроились?
Она пожала плечами – этот жест, как уже отметил Зимин, был у нее любимым.
– Расстроилась, конечно. Главным образом из-за того, что кто-то осквернил воспоминания моего детства, память папы – он очень любил этот дом. А больше не из-за чего расстраиваться. Мы с мамой не пострадали, все вещи, кроме статуэток, целы, пара часов уборки и новый замок – вот и все, чем мы отделаемся. Как говорится, спасибо, господи, что взял деньгами! В нынешнем году как-то особенно отчетливо видно, по какому поводу стоит переживать, а по какому – нет.
Да, пожалуй, его наблюдения и выводы касательно этой женщины были правильными.
– Поехали, – вздохнув, сказал Зимин, уверенный, что его мыслей, наблюдений и вздохов она даже не заметила.
* * *
Когда Снежана вернулась домой, то с удовлетворением отметила, что приезд новой родственницы продолжает оказывать на маму благотворное влияние. Мало того что во время ее отсутствия мама даже не волновалась и не обрывала телефон – рассказ про то, что на даче все перевернуто вверх дном, оставил ее совершенно равнодушной.
– Все живы и здоровы, порядок в выходные наведем, а фигурки эти мне никогда не нравились, – безмятежно сказала мама, наливая дочке и внезапно обретенной троюродной тетке горячего чаю. – Так что ничего страшного.
– Мам, а ты что, совершенно не волновалась, пока меня не было? – с любопытством спросила Снежана. – Ты же обычно терпеть не можешь, когда я одна куда-нибудь езжу.
– Ты была не одна, – все так же безмятежно сообщила мама и отправила в рот ложку клубничного желе, которое они в четыре руки накрутили летом, а с Михаилом Евгеньевичем, так что я была уверена: тебе ничего не угрожает.
– А кстати, вы заметили, что этот молодой человек очень похож на медведя? – вступила в разговор Татьяна Елисеева.
Снежана от неожиданности поперхнулась чаем и закашлялась. Мама с готовностью похлопала ее по спине.
– Не такой уж он и молодой, – сообщила она, перестав кашлять. – К сороковнику уж точно.
– Деточка, в мои почти восемьдесят, сорок – это практически юность, – швейцарская тетушка хитро улыбнулась. – А на медведя он точно похож. Такой же мохнатый, суровый и немного дикий. Как это будет по-русски… Неприрученный.
– И вы обе ждете от меня, чтобы я его приручила? – сердито спросила Снежана. – Так я вроде никогда не мечтала о профессии дрессировщика. Да и вообще, с чего вы взяли, что этот дикий медведь спит и видит стать одомашненным?
– Давай подумаем, может, не стоит его прогонять? Живут же другие – и ничего, – вдруг начала декламировать мама. – Ну, подумаешь, медведь! Все-таки не хорек. Мы бы его приучали, причесывали. Он бы иногда нам поплясал!
Снежана не выдержала и засмеялась. Все-таки у них с мамой был общий культурный код, поэтому они любили и использовали цитаты из одних и тех же фильмов. У мамы следователь Зимин вызывал ассоциацию с «Обыкновенным чудом» так же, как и у самой Снежаны. Вот только их заграничная тетушка смотрела, явно не понимая: у нее другой культурный код и фильм с Абдуловым она не видела. Если не притворяется, конечно. Пришлось объяснить и даже пообещать показать.
– А вы чем тут занимались, пока меня не было? – спросила Снежана, чтобы сменить тему. Все, что касалось Зимина, ее смущало.
– О-о-о, – оживилась тетушка, – твоя мама показала мне, что такое сколки. Мы с ней разглядывали работы нашей дорогой Таточки, и должна признать, что это великолепно, по-настоящему великолепно! Если бы я родилась и росла здесь, в России, то совершенно точно научилась бы плести кружево и продолжила династию кружевниц Елисеевых. Но раз уж судьба распорядилась иначе, я страшно рада, что вы обе стали кружевницами. Убеждена, что прабабушка Тата очень бы вами гордилась. Дорогие мои, а вы не будете против, если я заберу какой-нибудь сколок с собой? На память.
– Разумеется, ни капельки не против, – воскликнула мама.
– Татьяна Алексеевна, а вы уже выбрали, что именно хотели бы взять? – с тревогой спросила Снежана. – Дело в том, что я сейчас работаю над одним очень крупным заказом, и часть сколков нужна мне для работы. Я не отказываю вам, просто если вы выберете какой-то из них, то мне нужно быстро его перерисовать.
– Я бы хотела получить вот это панно, – Елисеева протянула Снежане пожелтевший лист с крестами и куполами, тот самый, который навевал ассоциации с кладбищем. Слава богу, это панно Снежану совершенно не интересовало.
– О, замечательно! Этот рисунок мне не нужен, – воскликнула она. – Вы можете его забрать. Совершенно непонятно, о чем думала ваша прапрабабушка, когда разрабатывала этот сколок. Он абсолютно непохож на другие ее работы. Она никогда не плела скатертей и панно, все больше узоры для элементов одежды. Я это по экскурсиям в музее помню. И кстати, самого панно тоже нет: то ли не сохранилось за давностью лет, то ли Тата его так и не сплела.
Коробку с оставшимися сколками Снежана снова унесла в мастерскую. За выходные она сплела несколько образцов для коллекции домашнего текстиля по заказу капризной Светланы Павловны. Встреча с той была назначена на понедельник, и переносить ее Снежана не собиралась – берегла репутацию.
Плести пришлось по ночам – два выходных дня Снежана вместе с мамой и тетушкой прибирали разгромленную дачу. Точнее, прибирала Снежана, едой их обеспечивала мама, а Татьяна Елисеева, выделившая машину, на которой они ездили за город, бродила по осеннему лесу, зачерпывая ногами в выданных ей резиновых сапогах разноцветную листву и улыбаясь от обуревавшего ее восторга.
Ей нравилось все вокруг: лес, рыжая мокрая листва, старый дачный дом, его внутреннее обустройство, сосед Роман Юрьевич, его собака Ласка, синева неба, разрезанная голыми ветвями яблонь, запах прелой травы, ее легкая осклизлость под ногами.
– Запах родины! – то и дело восклицала пожилая дама.