– Он что, мёртв?
– Мертвее не бывает! – ответил офицер, после чего снял перчатки, бросил их на землю и щёлкнул пальцами.
Оба надзирателя, с интересом ожидавшие окончания «представления», тут же подхватили мертвеца под руки и поволокли безжизненное тело со двора.
Глава 4, к которой у Зверева с Корневым появится вопросов больше, чем ответов
– Заключённые называли это «милостью Фишера»! Эта сволочь предлагала обречённым умереть легко и без мучений, – продолжал свой рассказ Комельков. – От желающих, как правило, не было отбоя. Фишер выбирал одного из добровольцев. Его приводили в особый кабинет. Перед заключенным ставили тарелку с жареными сосисками, варёную картошку, хлеб, сало и здоровенную бутыль шнапса. Этот гад включал музыку, садился и много курил. Он давал приговорённому хорошую папиросу и говорил с ним как с равным. Он наблюдал за своей жертвой, как питон наблюдает за кроликом, которого вскоре собирается сожрать. Люди, конечно же, набрасывались на еду и, как правило, напивались в хлам. А этот зверь наслаждался своим превосходством над теми, кого он считал низшим сортом. Наутро ничего уже не соображавшего узника выводили перед строем, и Фишер демонстрировал на нём свой ужасный удар. Он бил открытой ладонью в грудь, у заключённого тут же останавливалось сердце. Он умирал мгновенно…
– Этому удару он научился где-то на Востоке? – уточнил Зверев.
– Думаю, что да! До войны Фишер много путешествовал, побывал в Индии, Японии и Китае…
Зверев снова перебил:
– Это я понял, но откуда тебе известно то, где и когда он побывал? Ну и про то, что происходило в кабинете у Фишера?
Лёнька вздрогнул, поёжился, словно его ударили по спине и с некоторой гордостью заявил:
– А как, по-вашему, я сбежал из этого проклятого лагеря? Ещё не догадались?
– «Милость Фишера?» – в один голос выкрикнули Корнев и Зверев. Лёнька кивнул.
– Немцы использовали нас как рабочую силу, а в «душегубки» обычно отправляли тех, кто уже не мог приносить пользы Рейху, а также жён и детей коммунистов и офицеров; ну и конечно евреев! Как видите, я от природы довольно худощав – папенькины гены, – Лёнька усмехнулся. – В лагере кормили одной лишь гнилой картошкой и хлебом, в котором было больше золы и песка, чем муки. Узники быстро превращались в скелеты и буквально падали с ног, приходя в бараки после трудового дня. Я решил, что это можно использовать. Как-то раз во время работ по восстановлению моста я упал на кучу песка и сделал вид, что не могу больше работать. Моя худоба сыграла мне на руку, я уже походил на скелет, но силы во мне ещё были. Моя хитрость принесла мне несколько ударов прикладом и возможность попасть в барак, в котором держали смертников. Я рисковал, но удача мне улыбнулась. Когда Фишер выбирал себе очередного «кролика», жребий пал на меня. Тогда-то я и оказался в его кабинете.
Наш оберштурмфюрер в тот день вёл себя довольно обходительно. Когда я сказал, что неплохо рисую, мы стали говорить об искусстве, он даже показывал мне свою коллекцию антиквариата. Я наблюдал, что, видя во мне человека, Фишер начал скрипеть зубами. Он ведь жаждал от нашего общения совсем другого. Тогда я решил дать ему то, чего он так страстно желал. Когда он предложил мне поесть, я тут же стал пихать в рот всё подряд, давился и благодарил Фишера за его доброту. Я заметил, как настроение у этого ублюдка тут же улучшилось. Он снова заговорил об искусстве, но я делал вид, что уже ничего не слышу.
Я уверен, что практически каждый, кто попадал к Фишеру в кабинет, тут же напивался в хлам. Я выпил лишь полстакана и сделалвид, что меня тошнит. Я выплюнул на пол всё, что было у меня во рту, но моего собеседника это нисколько не разозлило, напротив: когда меня уводили из кабинета, он хохотал. Он сказал тогда: «Я в очередной раз убедился, что все русские скорее похожи на скотов, чем на людей!»
Сделав вид, что я пьян, уже возле барака, я навалился на конвоира, получил удар в живот, но при этом сумел вытащить из его кармана связку ключей. Ночью я отомкнул замки, и с полторы сотни заключённых выбрались из бараков и напали на конвой. – Тут Лёнька утёр ладонью пересохшие губы и, осушив предложенный ему стакан воды, закончил свой рассказ: – Свет прожекторов слепил, стрелял пулемёт, стреляли с вышек, люди метались и падали. За ворота прорвалось не больше десятка. Скольким ещё удалось бежать, я не знаю, но со мной были несколько моих корешей…
– Сиплый и Гера Гроза? – спросил Зверев.
Лёнька кивнул:
– Я ведь тогда умудрился отпереть не только камеру, где сидели смертники, но и ещё две соседние. В одной из них было много заключённых из наших.
– Рецидивистов и уголовников?
Лёнька снова кивнул. Корнев достал блокнот и принялся что-то писать. Зверев встал, подошёл к окну и снова закурил.
– Значит, ты считаешь, что старика, который напал на милиционера, всё-таки убили? – отложив свой блокнот, продолжил беседу Корнев.
– К гадалке не ходи! – Лёнька снова заговорил на более привычном для него языке.
– Опиши нам, как выглядит Фишер.
– Ему сейчас от тридцати пяти до сорока; среднего роста, а рожа без особых примет. – Лёнька указал Звереву на портсигар, тот протянул парню папиросу.
– И это всё? Признаться, я надеялся на большее, – нахмурился Корнев.
Лёнька щёлкнул пальцами и задорно подмигнул Звереву.
– Знаешь, начальник, почему меня зовут Кольщиком?
– Потому, что татуировки на зоне колол?
– Правильно мыслишь, начальник! Колол, и ещё как колол! А ведь тот, кто по телу работать могёт, он ведь прежде всего хорошим художником быть должон. Так-то! Ты меня, начальник, в камеру отправь, пусть мне жратвы нормальной дадут, ну… и покурить, конечно! А ещё пусть лист да карандаш притаранят. Только не тот, что ты давеча сломал, – Лёнька добродушно оскалился, – а другой. Сделаешь, как я сказал, я тебе враз портрет Фишера намалюю, да ещё такой, что от фотокарточки не отличишь. Я в своём деле – спец!
Видя, как его начальник возбуждён, Зверев задал свой последний вопрос:
– А по поводу того, зачем Фишер в город вернулся, можешь хоть что-нибудь сказать?
Комельков покачал головой, снова закусил губу и вдруг, прищурившись, пристально посмотрел Звереву в глаза:
– Есть у меня одна мысль насчёт того, зачем эта гнида сюда явилась, но я и без того вам уже много чего рассказал. Теперь ваш черёд. Когда я буду на все сто уверен, что вы мне сто шестьдесят пятую статью нарисуете, тогда и поделюсь мыслями, а пока… – пожимая плечами, Комельков развёл руки в стороны.
– Нет! Так дела не делаются… – начал было Зверев, но Корнев оборвал его на полуслове движением руки и сказал, обратившись к Лёньке:
– Сейчас же иди в камеру! Тебе принесут всё, что ты просил! Поешь и сразу же приступай к портрету, а я сейчас же свяжусь со следователем, который ведёт твоё дело. Даю тебе слово, что всё улажу. Сколько тебе нужно времени на то, чтобы сделать рисунок?
– За час управлюсь!
– Конвой! – рявкнул Корнев. – Уведите заключённого!
– Только про курево не забудьте, гражданин начальник! – крикнул Лёнька напоследок.
Когда его вывели, Зверев хмуро посмотрел на друга.
* * *
Прошло чуть меньше часа, они ждали. Корнев заварил чаю, а Зверев, примостившись на диванчике, немного задремал. Когда без стука в кабинет ворвался худенький лейтенант – дежурный по Управлению, Зверев подскочил.
– Товарищ подполковник, у нас чэпэ! – заорал дежурный с порога.
В левой руке у лейтенанта была фуражка, правой он держал револьвер.
– С ума сошёл? Ты к кому с оружием вломился? Совсем, что ли, офонарел?
Лейтенант опешил, быстро сунул револьвер в кобуру, нацепил фуражку и отчеканил:
– Товарищ подполковник, разрешите доложить, у нас нападение на конвойного!
Корнев поднялся, застегнул китель.
– Докладывай, что стряслось… на кого напали?
Лейтенант бросил взгляд на Зверева, словно бы и у него спрашивая разрешения.
– Напали на младшего сержанта Лычкина! Того самого, который конвоировал Комелькова! Ну того, которого по вашему приказу из тюрьмы сегодня доставили.
В проёме двери показалась голова Леночки Спицыной и тут же исчезла.
– Напали, и что?
– Так он вроде бы это… Мёртвый лежит.
– То есть как мёртвый?
– Ну да… мёртвый! Я обход делал, а он лежит и не дышит.
– А где Комельков, сбежал?
– Не сбежал, рядом лежит, там же, где и Лычкин, на втором этаже. Вся голова в крови, но вроде ещё живой. К нему сейчас Карен Робертович побежал и Софочка.
Корнев удивлённо посмотрел на Зверева, потом ещё раз ощупал верхнюю пуговицу и сказал:
– Пошли сами посмотрим, а ну, веди нас туда!
Корнев решительным шагом вышел из кабинета, едва не сбив с ног свою секретаршу Леночку, которая всё это время стояла у дверей. Зверев поспешил за подполковником.
Пройдя по длинному коридору, они спустились на второй этаж, там уже собрались люди. Зверев догнал Корнева и, придержав его за руку, вышел вперёд.
– Расступись! – скомандовал Зверев.
Все тут же отошли в сторону. Возле лежавшего на полу сержанта сидел начальник медсанчасти Карен Робертович Оганесян. Он осматривал тело Лычкина, стоя на коленях.
– Что с ним? – сухо спросил Корнев.
Оганесян поднялся и покачал головой.
– Он, вне всякого сомнения, мёртв! Но вот причину смерти я пока определить не могу. Видимых повреждений нет, определённо понадобится вскрытие.
Невысокий, полный, Карен Робертович Оганесян смотрел на подполковника не мигая через толстые стёкла очков. Только сейчас Зверев увидел сидевшего у стены Комелькова. Голова и лицо Лёньки были залиты кровью. Возле него, тоже на коленях, стояла помощница Карена Робертовича, медсестра Софья Павловна Юркина, и бинтовала пострадавшему голову.
– Кто-нибудь может мне объяснить, что тут случилось? – прокашлявшись, строго спросил Корнев.
Дежурный, который, судя по всему, немного пришёл в себя, тут же отчеканил:
– Очевидно, арестованный напал на конвойного!
Зверев вышел вперёд, огляделся и принялся рассматривать разбитую голову Лёньки.
– Мертвее не бывает! – ответил офицер, после чего снял перчатки, бросил их на землю и щёлкнул пальцами.
Оба надзирателя, с интересом ожидавшие окончания «представления», тут же подхватили мертвеца под руки и поволокли безжизненное тело со двора.
Глава 4, к которой у Зверева с Корневым появится вопросов больше, чем ответов
– Заключённые называли это «милостью Фишера»! Эта сволочь предлагала обречённым умереть легко и без мучений, – продолжал свой рассказ Комельков. – От желающих, как правило, не было отбоя. Фишер выбирал одного из добровольцев. Его приводили в особый кабинет. Перед заключенным ставили тарелку с жареными сосисками, варёную картошку, хлеб, сало и здоровенную бутыль шнапса. Этот гад включал музыку, садился и много курил. Он давал приговорённому хорошую папиросу и говорил с ним как с равным. Он наблюдал за своей жертвой, как питон наблюдает за кроликом, которого вскоре собирается сожрать. Люди, конечно же, набрасывались на еду и, как правило, напивались в хлам. А этот зверь наслаждался своим превосходством над теми, кого он считал низшим сортом. Наутро ничего уже не соображавшего узника выводили перед строем, и Фишер демонстрировал на нём свой ужасный удар. Он бил открытой ладонью в грудь, у заключённого тут же останавливалось сердце. Он умирал мгновенно…
– Этому удару он научился где-то на Востоке? – уточнил Зверев.
– Думаю, что да! До войны Фишер много путешествовал, побывал в Индии, Японии и Китае…
Зверев снова перебил:
– Это я понял, но откуда тебе известно то, где и когда он побывал? Ну и про то, что происходило в кабинете у Фишера?
Лёнька вздрогнул, поёжился, словно его ударили по спине и с некоторой гордостью заявил:
– А как, по-вашему, я сбежал из этого проклятого лагеря? Ещё не догадались?
– «Милость Фишера?» – в один голос выкрикнули Корнев и Зверев. Лёнька кивнул.
– Немцы использовали нас как рабочую силу, а в «душегубки» обычно отправляли тех, кто уже не мог приносить пользы Рейху, а также жён и детей коммунистов и офицеров; ну и конечно евреев! Как видите, я от природы довольно худощав – папенькины гены, – Лёнька усмехнулся. – В лагере кормили одной лишь гнилой картошкой и хлебом, в котором было больше золы и песка, чем муки. Узники быстро превращались в скелеты и буквально падали с ног, приходя в бараки после трудового дня. Я решил, что это можно использовать. Как-то раз во время работ по восстановлению моста я упал на кучу песка и сделал вид, что не могу больше работать. Моя худоба сыграла мне на руку, я уже походил на скелет, но силы во мне ещё были. Моя хитрость принесла мне несколько ударов прикладом и возможность попасть в барак, в котором держали смертников. Я рисковал, но удача мне улыбнулась. Когда Фишер выбирал себе очередного «кролика», жребий пал на меня. Тогда-то я и оказался в его кабинете.
Наш оберштурмфюрер в тот день вёл себя довольно обходительно. Когда я сказал, что неплохо рисую, мы стали говорить об искусстве, он даже показывал мне свою коллекцию антиквариата. Я наблюдал, что, видя во мне человека, Фишер начал скрипеть зубами. Он ведь жаждал от нашего общения совсем другого. Тогда я решил дать ему то, чего он так страстно желал. Когда он предложил мне поесть, я тут же стал пихать в рот всё подряд, давился и благодарил Фишера за его доброту. Я заметил, как настроение у этого ублюдка тут же улучшилось. Он снова заговорил об искусстве, но я делал вид, что уже ничего не слышу.
Я уверен, что практически каждый, кто попадал к Фишеру в кабинет, тут же напивался в хлам. Я выпил лишь полстакана и сделалвид, что меня тошнит. Я выплюнул на пол всё, что было у меня во рту, но моего собеседника это нисколько не разозлило, напротив: когда меня уводили из кабинета, он хохотал. Он сказал тогда: «Я в очередной раз убедился, что все русские скорее похожи на скотов, чем на людей!»
Сделав вид, что я пьян, уже возле барака, я навалился на конвоира, получил удар в живот, но при этом сумел вытащить из его кармана связку ключей. Ночью я отомкнул замки, и с полторы сотни заключённых выбрались из бараков и напали на конвой. – Тут Лёнька утёр ладонью пересохшие губы и, осушив предложенный ему стакан воды, закончил свой рассказ: – Свет прожекторов слепил, стрелял пулемёт, стреляли с вышек, люди метались и падали. За ворота прорвалось не больше десятка. Скольким ещё удалось бежать, я не знаю, но со мной были несколько моих корешей…
– Сиплый и Гера Гроза? – спросил Зверев.
Лёнька кивнул:
– Я ведь тогда умудрился отпереть не только камеру, где сидели смертники, но и ещё две соседние. В одной из них было много заключённых из наших.
– Рецидивистов и уголовников?
Лёнька снова кивнул. Корнев достал блокнот и принялся что-то писать. Зверев встал, подошёл к окну и снова закурил.
– Значит, ты считаешь, что старика, который напал на милиционера, всё-таки убили? – отложив свой блокнот, продолжил беседу Корнев.
– К гадалке не ходи! – Лёнька снова заговорил на более привычном для него языке.
– Опиши нам, как выглядит Фишер.
– Ему сейчас от тридцати пяти до сорока; среднего роста, а рожа без особых примет. – Лёнька указал Звереву на портсигар, тот протянул парню папиросу.
– И это всё? Признаться, я надеялся на большее, – нахмурился Корнев.
Лёнька щёлкнул пальцами и задорно подмигнул Звереву.
– Знаешь, начальник, почему меня зовут Кольщиком?
– Потому, что татуировки на зоне колол?
– Правильно мыслишь, начальник! Колол, и ещё как колол! А ведь тот, кто по телу работать могёт, он ведь прежде всего хорошим художником быть должон. Так-то! Ты меня, начальник, в камеру отправь, пусть мне жратвы нормальной дадут, ну… и покурить, конечно! А ещё пусть лист да карандаш притаранят. Только не тот, что ты давеча сломал, – Лёнька добродушно оскалился, – а другой. Сделаешь, как я сказал, я тебе враз портрет Фишера намалюю, да ещё такой, что от фотокарточки не отличишь. Я в своём деле – спец!
Видя, как его начальник возбуждён, Зверев задал свой последний вопрос:
– А по поводу того, зачем Фишер в город вернулся, можешь хоть что-нибудь сказать?
Комельков покачал головой, снова закусил губу и вдруг, прищурившись, пристально посмотрел Звереву в глаза:
– Есть у меня одна мысль насчёт того, зачем эта гнида сюда явилась, но я и без того вам уже много чего рассказал. Теперь ваш черёд. Когда я буду на все сто уверен, что вы мне сто шестьдесят пятую статью нарисуете, тогда и поделюсь мыслями, а пока… – пожимая плечами, Комельков развёл руки в стороны.
– Нет! Так дела не делаются… – начал было Зверев, но Корнев оборвал его на полуслове движением руки и сказал, обратившись к Лёньке:
– Сейчас же иди в камеру! Тебе принесут всё, что ты просил! Поешь и сразу же приступай к портрету, а я сейчас же свяжусь со следователем, который ведёт твоё дело. Даю тебе слово, что всё улажу. Сколько тебе нужно времени на то, чтобы сделать рисунок?
– За час управлюсь!
– Конвой! – рявкнул Корнев. – Уведите заключённого!
– Только про курево не забудьте, гражданин начальник! – крикнул Лёнька напоследок.
Когда его вывели, Зверев хмуро посмотрел на друга.
* * *
Прошло чуть меньше часа, они ждали. Корнев заварил чаю, а Зверев, примостившись на диванчике, немного задремал. Когда без стука в кабинет ворвался худенький лейтенант – дежурный по Управлению, Зверев подскочил.
– Товарищ подполковник, у нас чэпэ! – заорал дежурный с порога.
В левой руке у лейтенанта была фуражка, правой он держал револьвер.
– С ума сошёл? Ты к кому с оружием вломился? Совсем, что ли, офонарел?
Лейтенант опешил, быстро сунул револьвер в кобуру, нацепил фуражку и отчеканил:
– Товарищ подполковник, разрешите доложить, у нас нападение на конвойного!
Корнев поднялся, застегнул китель.
– Докладывай, что стряслось… на кого напали?
Лейтенант бросил взгляд на Зверева, словно бы и у него спрашивая разрешения.
– Напали на младшего сержанта Лычкина! Того самого, который конвоировал Комелькова! Ну того, которого по вашему приказу из тюрьмы сегодня доставили.
В проёме двери показалась голова Леночки Спицыной и тут же исчезла.
– Напали, и что?
– Так он вроде бы это… Мёртвый лежит.
– То есть как мёртвый?
– Ну да… мёртвый! Я обход делал, а он лежит и не дышит.
– А где Комельков, сбежал?
– Не сбежал, рядом лежит, там же, где и Лычкин, на втором этаже. Вся голова в крови, но вроде ещё живой. К нему сейчас Карен Робертович побежал и Софочка.
Корнев удивлённо посмотрел на Зверева, потом ещё раз ощупал верхнюю пуговицу и сказал:
– Пошли сами посмотрим, а ну, веди нас туда!
Корнев решительным шагом вышел из кабинета, едва не сбив с ног свою секретаршу Леночку, которая всё это время стояла у дверей. Зверев поспешил за подполковником.
Пройдя по длинному коридору, они спустились на второй этаж, там уже собрались люди. Зверев догнал Корнева и, придержав его за руку, вышел вперёд.
– Расступись! – скомандовал Зверев.
Все тут же отошли в сторону. Возле лежавшего на полу сержанта сидел начальник медсанчасти Карен Робертович Оганесян. Он осматривал тело Лычкина, стоя на коленях.
– Что с ним? – сухо спросил Корнев.
Оганесян поднялся и покачал головой.
– Он, вне всякого сомнения, мёртв! Но вот причину смерти я пока определить не могу. Видимых повреждений нет, определённо понадобится вскрытие.
Невысокий, полный, Карен Робертович Оганесян смотрел на подполковника не мигая через толстые стёкла очков. Только сейчас Зверев увидел сидевшего у стены Комелькова. Голова и лицо Лёньки были залиты кровью. Возле него, тоже на коленях, стояла помощница Карена Робертовича, медсестра Софья Павловна Юркина, и бинтовала пострадавшему голову.
– Кто-нибудь может мне объяснить, что тут случилось? – прокашлявшись, строго спросил Корнев.
Дежурный, который, судя по всему, немного пришёл в себя, тут же отчеканил:
– Очевидно, арестованный напал на конвойного!
Зверев вышел вперёд, огляделся и принялся рассматривать разбитую голову Лёньки.