Затопленный подвал. Сектантов завалило взрывом. Изломанные тела повсюду. Кира не видела их, но ощущала ледяное присутствие. Она пошевелила ногой и уперлась в чье-то бедро, оттолкнулась локтем и дотронулась до безжизненного бока. Трупы не пахли. Стерильная заморозка. Выхолощенная морозом смерть. Ни тления, ни гнили. Серая плоть, окаменелая на ощупь.

Кира подтянула колени к груди, свернулась на полу так, чтобы не прикасаться к тем, кто лежал рядом. Холод проникал через пуховик Тараса. Нужно было двигаться. Ползти, если не идут ноги. Только куда? Ничего, кроме темноты и холода. Кира вытащила телефон, зарядки осталось на четыре процента. Включила фронталку. Большую часть ее лица теперь занимали глаза – огромные, глубоко запавшие, красные от слез. Пересохшие губы мелко дрожали. Кира облизнула их. На языке остался вкус крови и пыли.

– Мам, мне надо объяснить, почему я здесь, – сказала она, отдавая голосу последние силы. – Мы с Тарасом пришли снимать сюда фильм, мы не хотели ничего такого. И он не виноват, мама. Это я настояла.

Слезы потекли раньше, чем Кира поняла, что плачет.

– Но мы все равно виноваты. Костик, – она тяжело сглотнула, – наш проводник. Он упал в шахту лифта. Это мы виноваты, мам. Мы заставили его прыгнуть. Не специально, просто так вышло. Там были еще люди. Но виноваты мы. Я виновата. А теперь я в подвале. Тут тела, много тел, мам. Я думаю, это сектанты, здесь так холодно…

Она сбилась, мысли разбегались. Не ухватить, не облечь в слова.

– Я оставила Тараса наверху, а сама убежала. Нельзя было его бросать. Нельзя было сюда идти. Нам здесь не место, мы не ховринские. Не надо было. Я хотела заработать, хотела съехать от вас. Я ужасная дура, мам. Прости, что я сюда…

Договорить не получилось. Телефон потух. И полотно темноты опустилось на Киру, придавило ее к полу. Глаза закрылись сами собой. Или не закрылись, а просто перестали видеть. Кира думала, что сознание теряют резко. Раз – и ничего больше нет. Но она погружалась в небытие медленно, продолжая чувствовать холод и боль в ушибленной груди. Слезы стекали по щекам, заливали уши. Кира нащупала выпавший из рук гвоздь, сжала его покрепче.

Тень сторожа подбиралась к ней. Неспешно обходила кругами, ощупывала под собой пол и лежащих на полу. Теперь она не была похожа ни на человека, ни на тварь с крутящейся головой. Тень стала всем помещением, каждой его полостью, аркой и грудами кирпича, каждой каплей воды, стекающей по балкам. Тень стала тем, чем была всегда. Подвалом, полным мертвецов. Обледенелой подсобкой сторожа, разросшейся до целого зала. И темнота была ее сутью, и мороз, и застывшие в нем тела. Части сложились в целое. В замерзших пальцах трудно было удержать гвоздь, но Кира хваталась за него из последних сил. Тень подобралась совсем близко. Ее сиплое дыхание пахло гнилыми тряпками, под ней хрустела яичная скорлупа, что сыпалась из складок ее бескрайнего тела. Тень постанывала от нетерпения. Всю ночь она вела Киру. Всю ночь сбивала с толку, дурманила и затягивала в подвал. А теперь так сладко будет обволочь глупую девчонку собой, дохнуть промозглой сыростью, оставить себе.

Задыхаясь от смрада, Кира в последний раз махнула рукой, не надеясь даже, что отгонит тварь. Гвоздь вспорол тьму, в ней прорезался слабый прямоугольник света, и тень отступила. Поджала суставчатые лапы, опустила на них тяжелую голову. Ничего, можно и подождать. Холод сковывал мышцы, разливался по телу равнодушным ожиданием сна. Кира вспомнила: замерзнуть – самая легкая смерть. Хватит ли подвального холода, чтобы сердце остановилось? А когда оно остановится, тварь набросится на нее? Или мертвая плоть ей не нужна, а нужны страх и боль? Сон накатывал волнами, вместе с тихим гулом, исходящим от стен. Кира моргала все медленнее, прямоугольник света ускользал. А когда в нем вырисовалась фигура, Кира не испугалась. Она вообще уже ничего не чувствовала. Ни усталости. Ни тоски.

– Вставай, – раздалось над ней, кто-то тряхнул ее за плечо. – Вставай.

Она застонала.

– Нельзя тут спать. – Ее потянули наверх за руку. – Проснешься совсем мертвая.

Кира позволила тянуть себя и трясти.

– Вставай! – настойчиво сказали ей. – Тебе нужно идти.

– Зачем? – спросила она, с трудом отлепляя язык от неба.

В ответ ей вспыхнул луч фонарика. Кира зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела, что над ней склонился смутно знакомый мальчик. Щуплый, всклокоченный. Кира уже встречала его, но где – стерлось из памяти.

– Там беда, надо идти.

Мальчик говорил так тихо, что пришлось приподняться на локтях, чтобы разобрать.

– Тарас.

– Тарас, – кивнул мальчик. – Ты пойдешь со мной?

– Пойду.

Мальчик протянул ей руку, Кира сжала ее в своей. До выхода из подвала оставалось совсем немного. Она и сама бы до него доползла. На пороге Кира обернулась. Мальчик подсветил зал ручным фонариком. Луч пронесся по обездвиженным телам на полу. Раз – тот, без обуви, что сидел у стены. Два – тот, что лежал чуть дальше, у него еще развязались шнурки. Три – парень с татуировкой на предплечье. Четыре – кудрявая женщина, лежащая лицом в пол. Пять – совсем юный еще парнишка, с него сняли футболку, а вот кепка осталась, примерзла к отросшим волосам. Шесть, семь, восемь – сваленные в углу кучей, уже не понять, кто из них кто. И дальше, неразличимые в темноте.

– «Нимостор»? – только и спросила Кира.

Мальчик нехотя кивнул.

– Они замерзли здесь?

Еще один кивок.

– Живьем?

Мальчик задумался.

– Здесь живых не бывает.

Перехватил ее руку повыше запястья и повел за собой мимо лестницы в глубь этажа, где по стенам гуляли всполохи разгорающегося огня.

– Как тебя зовут? – не выдержала Кира.

Мальчик не ответил, вжал голову в плечи.

– Откуда ты здесь?

Снова тишина.

– Кто ты? – Кира дернула на себя его руку, он обернулся на ходу.

Над верхней губой темнела большая родинка.


– Куда мы идем? – спросила она.

Мальчик отвернулся.

– Ты же потерялась. Я вывожу тех, кто потерялся.

Они уже прошли весь нижний этаж насквозь и начали подниматься по лестнице. С каждым шагом темнота подвала редела, словно впереди кто-то зажег свет. Кира остановилась. Мальчик дернул ее вперед, но она не поддалась.

– Мне нужно найти друга. Я без него не уйду.

Мальчик поджал губы – полноватые, пересохшие в уголках.

– Не надо идти к другу, – сказал он равнодушным, бесплотным голосом. – Надо идти к себе. Когда придешь к себе, то и к другу вернешься.

Он смотрел мимо Киры, но держал ее за запястье крепко – так просто не вырваться.

– Да что с вами не так? – взорвалась она, оттолкнула мальчика, тот потерял равновесие и полетел на ступеньки, утягивая Киру за собой.

Колени больно ударились о бетон, джинсовая ткань разошлась. Кира зашипела сквозь зубы. Мальчик сидел на корточках, пережимая пальцами одной руки рассеченную ладонь другой. Кровь текла по его запястью.

– Твою же мать, – выругалась Кира, нащупала боковой карман рюкзака.

Антибактериальные салфетки, сухой платок. Кира подползла к мальчику, осторожно расцепила его пальцы и приложила салфетку к рассеченной ране. Мальчик дернулся. Живой, значит. Кира надавила сильнее. По салфетке расползлось красное пятно.

– Нельзя останавливаться, – сказал мальчик, перехватил у нее из рук сухой платок и приложил поверх влажного. – Времени осталось немного. Тебе надо уходить. Ты не ховринская, не тяни, только хуже будет. Если долго тянуть, то больней. Просто бери и уходи.

Теперь он смотрел осознанно и цепко, будто боль его разбудила. И шептал так горячо, что Кира запуталась – о Ховринке он говорит или о доме, где ждут ее мама и сумасшедший дед. Спят еще, наверное. Если для них это хорошая ночь. Для кого-то же она должна быть хорошая. А если плохая, то не спят, а ловят дедовых чертей, ищут потерянные значки и пьют корвалол.

– А если это неправильно? – спросила Кира. – Если нельзя бросать? Если это подло?

Мальчик дернул плечом.

– Иногда нужно спасать только себя. И уходить. Иначе навсегда останешься. – Он сбился, кашлянул. – Вот я и ушел.

– И как? Стало лучше?

Мальчик промолчал. Пока он промокал салфеткой кровь и прикладывал к ране свежий платок, Кира смогла его рассмотреть. Он был старше, чем ей показалось вначале. И еще знакомее.

– Просто стало, – сказал он, забирая протянутую пачку салфеток. – Я выбрал. Я теперь тут. И ты выбирай, где тебе быть. И с кем. – Кивнул на лестницу. – Поднимайся на два пролета и поворачивай налево. – Посмотрел на притихшую Киру. – Что сидишь? Иди.

Она поднялась, поправила лямки рюкзака. Поскрипывали перила. Уже не страшно, уже привычно. Иногда нужно просто уходить, чтобы не остаться. Кира кивнула мальчику, но тот прислонился спиной к стене и устало прикрыл глаза. Совсем взрослый. Лет семнадцать, не меньше. Но такой тоненький и смуглый, будто ребенок, забегавшийся на солнцепеке.

Через два пролета Кира вышла на этаж. По коридору направо было темно, а в левом ответвлении слабо моргал свет, как от старой лампочки в подъезде. Туда. Мальчик сказал налево – значит, надо идти налево. Если не хочешь остаться, надо уходить. Каждый шаг разносился по этажу. Уйти? Да, уйти. Нельзя остаться. А свет все набирал силу. От подъездной лампочки к плафону в тряпичном абажуре, от плафона к настольной лампе, от лампы к прожектору. Кира заслонила лицо локтем, чтобы глаза успели привыкнуть, и продолжала идти, опираясь на стену другой рукой. Мальчик сказал налево. Если не хочешь остаться, то уходи. Шершавый бетон под пальцами оборвался острым стыком, и рука заскользила по чему-то холодному, неожиданно гладкому.

Расписанная стена Ховринки закончилась, а впереди начинался узкий коридор из матовых стекол. Они светились изнутри, гудели мерно. Кира постучала по ним костяшками. Будто не стекло, а лед. Такой же, как был в подвале. Такой же, что сковал мертвые тела сектантов «Нимостора». Кира прислонилась к стеклу, подышала на него, а когда открыла глаза, то увидела себя.

Пыльные щеки, волосы, сальные у корней – еще бы, столько бегать и потеть, – все лицо в грязных подтеках. Кира успела рассмотреть себя такой и запомнить, а потом свет погас. И темнота стала вязкой, пропахшей гарью. Тяжелый запах горения заполнил коридор, Кира отшатнулась от него, бросилась к лестнице, но наткнулась на холодную стену. Подалась обратно. И со всей силы влетела в такую же стену. Сердце сделало кульбит и застряло на уровне горла. Стены обступили Киру. Она отскочила, провалилась в темноту, и снова стена. Оставалось затихнуть, переждать темноту, ощупывая гладкость стекла, его ледяной холод.

Первую вспышку Кира пропустила, подумала, что померещилось. Но под пальцами вспыхнуло еще раз. Замелькало все быстрее. Вспышки света складывались в картинки, будто кадры из фильма, который они должны были здесь снимать.

Вот она сама. Вот Тарас с залитым кровью лицом. Вот девушка с темными волосами кутается в больничный халат, Кира узнала ее по профилю – Мага. А голая женщина со связанными руками осталась неопознанной, как труп, найденный на обочине трассы. И снова Тарас, и снова Кира, плачущая в грязном углу. Картинки мелькали все чаще, стены надрывались гулом, как старый ламповый телевизор. От них зарябило в глазах. Кира накрыла лицо ладонями, но мельтешение кадров пробивалось через пальцы.

Не смотри. Уходи. Уходи, если не хочешь остаться. Это просто экран. Ты не сходишь с ума. Но откуда здесь экран? Ты сходишь с ума. Как дед. Это экран. Заткнись, какой экран? Это в твоей голове. Ты не успела уйти, ты останешься. Ты здесь. Ты заперта. Ползи на четвереньках. Упирайся в стену. Ты внутри своей головы. Как дед. Страшно? Страшно. А ему не страшно? Посмотри, как ему страшно. Ты сошла с ума. Ты заблудилась. Ты не ушла. Ты останешься.

Кира уперлась в стену всем телом, толкнула. Стена скрипнула и подалась. Кира вывалилась наружу, отлепила руки от мокрого лица. Темнота. Тишина. Никого. Только в глазах продолжало вспыхивать. Но Кира чувствовала перед собой пространство. Пустое и свободное. Просто идти, чтобы не остаться. Опирайся на стену, чтобы не упасть. Она шершавая. Она бетонная. Никакого льда.

Под ногами захрустело. Кира наклонилась, ожидая, что там колкая вода, застывшая в подвале, оказавшаяся тут. Но пальцы нащупали что-то хрупкое, с острыми краями. Скорлупа. Много скорлупы. Весь пол в яичных осколках. За спиной пахнуло гнилью. Сторож несся к Кире по коридору, сметая на своем пути все препятствия, обращая их в темноту и тлен. По ослепшим глазам полыхнуло светом – в конце коридора зажгли фонарик. Кто-то шел прямо к ней. Кто-то звал ее.

Тень сторожа, хлынувшая на весь этаж. Или идущий ей навстречу с фонарем в руке. Один из них должен был успеть первым. Кира осела на пол, сгребла под себя яичную скорлупу.

Если не хочешь остаться, то уходи. Если не можешь уйти, то жди, за тобой придут.





ТАРАС


Зал давно должен был закончиться лестницей. Они шли по нему от силы минуты три, а теперь Тарас бежал, но выхода не было. Он точно помнил, что из зала вела единственная дверь – выломанная верхняя половинка, нижняя повисла на покореженной петле. Ничего. Только неясные очертания предметов, которых полчаса назад тут не было.

Не было опрокинутого навзничь шкафа, и склянки не вываливались из-под него прямо под ноги. Не было разрушенного кирпичного постамента с крутящимся креслом на вершине. Кресло медленно вертелось вокруг своей оси. Тарас остановился перед ним. Кресло крутанулось еще раз, скрипнуло и остановилось. А Тарас побежал дальше.

– Кира! – звал он, когда дыхания хватало на крик.