Но все же… Нет, думаю, это был несчастный случай.
Старый, многое на своем веку повидавший вертолет, построенный в Югославии по французской лицензии, периодически требовал ремонта. А поскольку оригинальных деталей уже было не достать, местные слесари вытачивали необходимые запчасти на своих станках. Наверное, какая-то из запчастей оказалась слишком хрупкой…
В тот день, когда Федоров погиб, мы сидели с Шойгу друг напротив друга в автобусе МЧС. Он, такой же серый от горя, как и я, говорил:
– Если только это убийство, я его найду.
Я точно знаю: он искал. Очень тщательно искал.
Все-таки несчастный случай. Святослав Федоров умер так же, как и жил, – в полете.
Глава шестнадцатая
ВГТРК
Работа на ТВ-6 была для меня бесконечным праздником – несмотря на то что приходилось искать деньги, уворачиваться от криминала (однажды я всерьез опасался за свою жизнь – на нас наехали чеченские бандиты, спасти нас не смог ни один генерал – только дагестанские бандиты), решать многие проблемы самому.
Там была команда молодых единомышленников – мы горели эфиром.
Работа на ВГТРК стала адом. Коллектив все еще сравнивал меня с Попцовым и порой высказывал, что вот при Олеге Максимыче было лучше-с. Меня это злило: в конце концов, мы все равно все друг друга знали – телевизионный мир не так велик, чтобы, прожив в нем пару десятков лет, не перезнакомиться друг с другом. И до моего прихода на ВГТРК практически со всеми ее сотрудниками у меня были теплые приятельские отношения.
Впрочем, в этой сфере мне было проще – я уже столько раз приходил начальником в новый для меня коллектив, что знал: должен пройти год (максимум – год!), и все проблемы с притиркой темпераментов сойдут на нет.
Но приходилось очень строго следить за политической жизнью страны.
Впрочем, слово «ад» относилось скорее к первым дням моего назначения и в большей степени касалось моих отношений с тогдашним кремлевским начальством.
А на телевидении, кроме новостей, было и другое информационное пространство. И в нем-то нам многое удалось сделать и открыть.
Всем дневным эфиром занимался Александр Акопов – мне удалось переманить его с работы преподавателя Московского инженерно-строительного института еще в молодежную редакцию. И я не ошибся. Сейчас он президент Академии телевидения, крупнейший продюсер, а тогда возглавил программу «Деловая Россия» и создал еще много удивительных телепроектов.
Вместе с Акоповым работал Алексей Волин. Мой заместитель в ВГТРК Кирилл Легат был моей правой рукой, вместе с Юрием Грымовым он сделал впервые на нашем ТВ заставки в виде двигающихся картин русских художников, а Игорь Угольников открыл новый тогда для нашего телевидения «Добрый вечер» – в этом жанре сейчас с успехом работает Иван Ургант.
И это только часть проектов, которые нам удалось сделать на российском телеканале.
Светлана Сорокина, звезда ВГТРК, ведущая «Вестей», «Родина-мать», как ее называли зрители, зашла в мой кабинет сразу после эфира.
– Свет, ну что ты делаешь? – Я даже не уточнял, что именно: Света опять лепила в эфир всю правду-матку и размахивала шашкой в сторону федеральных чиновников. – У меня сегодня волосы шевелились от ужаса, ну ты что! Ты понимаешь, что я тебя обязан за такое уволить, а я не хочу этого?
Светлана посмотрела на меня в упор.
– Ну увольняйте.
– Давай посмотрим дальше. Я тебя уволю – допустим, я умею принимать непопулярные решения. Тебя больше не возьмет ни одна телекомпания (ну а как тебя возьмешь, мы все под одним начальником ходим). Неделю народ будет возмущаться. Может быть, даже устроит в защиту тебя какой-нибудь митинг. Может, серию митингов. – Света попыталась сдержать улыбку. – Но уже через неделю успокоится. А еще через три недели – забудет. Вообще забудет, понимаешь? Я ведь видел такое не раз.
Она повернулась, вышла из кабинета.
Я был прав. И мне было очень неприятно от того, что я был прав.
Нас тогда спас мудрый Александр Акопов. Они придумал для нас со Светой программу «Открытые новости». Мы устраивали телемосты с регионами – выбирали тот, где ситуация достигла отметки критической. И вот тут уже Света могла жечь напалмом. И она жгла.
Общалась с женами летчиков, которым несколько месяцев не выплачивают зарплату, – и те вышли, перекрыли летное поле. Она сочувствовала каждой своей героине – и обещала держать ситуацию на контроле до тех пор, пока зарплату людям полностью не выплатят.
Мы сделали несколько таких выпусков.
А потом я увидел себя на экране.
В кресле сидел вальяжный человек. В дорогом костюме и галстуке. С обручальным кольцом Tiffany (к тому времени у меня уже было это кольцо) – и говорил с голодающими женами летчиков. И рассуждал о том, как тяжело им жить.
Мне так стало от себя противно, что я попросил Светлану:
– Знаешь, нет. Я больше не стану вести «Открытые новости». Хочешь – делай передачу сама.
Может быть, я заметил то, чего не видел никто другой. Может, я зря накрутил себя. Но в тот момент остро ощутил: я стыжусь своего богатства. Я вырос в стране, где все жили от зарплаты до зарплаты. Где кусок сахара считался праздником. Где количество пар обуви у человека совпадало с количеством сезонов, плюс домашние тапочки.
И мои галстуки, костюмы, запонки были для меня одновременно и предметом гордости, и предметом стыда. Я никогда не смог бы стать бизнесменом. У них иной склад ума, они по-другому видят и чувствуют деньги.
– Неважно, как ты деньги заработаешь, – говорил мне Березовский. – Важно, как сохранишь и приумножишь.
И если с «зарабатывать» у меня получилось, то с «сохранить и приумножить» всегда возникали проблемы.
А тогда, увидев себя на экране, я начал бешено жертвовать деньги в благотворительные фонды и детские дома. Но все это была капля в море…
Кстати, со Светланой Сорокиной у меня установились дружеские отношения. Ее нельзя было не уважать. У нее замечательная приемная дочь Тоня, Светлана умеет дружить, и среди ее друзей были выдающиеся люди.
Я всегда буду благодарен ей за знакомство с необыкновенной женщиной – Паолой Дмитриевной Волковой. Паола была яркой, неповторимой личностью, тонким знатоком и ценителем мирового искусства и культуры, профессором ВГИКа и Высшей школы сценаристов, в орбиту ее друзей входили такие люди, как Мераб Мамардашвили, Тонино Гуэрра, Рустам Хамдамов и другие замечательные люди. Оказаться среди них, пусть на правах не самого близкого знакомого, было для меня большой честью. Но я, кажется, отвлекся…
Прогибаться под «федеральную повестку» было все сложнее. Мои отношения с Чубайсом обострились до предела. Он всячески давал понять, что я его категорически не устраиваю. По вечерам я оставался один в своем кабинете и крепко пил. Я понимал, что это не может продолжаться долго, нужно сделать решительный шаг… Но и на этот шаг тоже нужно решиться.
«Ну хорошо, – сказал я себе. – Съезжу в командировку в Англию – и тогда уже все обдумаю».
Телевизионщиков России пригласили посетить с дружеским визитом службу новостей Би-би-си. Конечно, я не мог отказаться. Правда, незадолго перед этим сам перенес операцию, восстановиться еще не успел – но и от шанса увидеть Би-би-си тоже не стал отказываться.
Нас было несколько человек – кто постарше, кто помоложе. Чемодан мой был тяжелым, а нести его предстояло довольно далеко. Недавняя операция давала о себе знать.
– Будь добр, – попросил я одного из членов нашей делегации, на вид самого молодого и крепкого, – понеси, пожалуйста, мой чемодан.
– Конечно, Эдуард Михайлович, – он улыбнулся, – без проблем.
Лучше бы я не ездил. Наша встреча с президентом совета директоров Би-би-си оказалась совсем непохожей на те приятные и уважительные разговоры, что мы вели, например, с Тедом Тернером.
– А, Эдуард Сагалаев! – Главный по Би-би-си изобразил на лице усмешку. – Вы приехали из страны проигравшего социализма!
– Да-да, – кивнул я. – Мы приехали в страну победившего гомосексуализма.
В тех условиях это была шутка на грани фола, а может быть, и за гранью. Грубая и резкая. Сейчас я бы ответил ему по-другому. Но тогда обида за свою страну и тот пренебрежительный тон, каким этот чиновник отзывался о России, буквально взбесили меня.
Впрочем, он не стал отвечать. Он даже сделал вид, что ничего не расслышал.
Визит наш длился недолго. Помимо официальной части была и неофициальная – мы все выпивали (точнее, скажу так – я выпивал. А дальше пусть каждый говорит за себя), общались…
Вернулся в Москву.
– Эдуард Михайлович, вас вызывает к себе Чубайс.
– Вот смотрите, – Чубайс положил передо мной на стол листки бумаги.
На хорошей белой бумаге качественным принтером была напечатана вся история моих похождений в Англии. От момента, когда я якобы принудил сотрудника нести за собой чемодан, до момента, когда я, позабыв про честь страны, крутил шашни с какой-то зеленоглазой ирландкой.
Это особый вид иезуитства – письма-доносы. В них вроде бы все правильно. Сотрудник за мной чемодан нес? Нес. Но я не приказал, а попросил человека – по-дружески, просто потому, что не мог таскать тяжести. С зеленоглазой ирландкой общался? Конечно, общался. Возможно даже, приглашал ее на медленный танец – почему нет?
Выпивал? Да, выпивал. Шутку про проигравший социализм «отбил»? Да, не самым удачным образом, но отбил.
Вроде бы все правильно. Но читаешь интерпретацию – и видишь себя в образе распущенного барина, который думает лишь о выпивке и женском обществе.
Это он письмо и написал. Тот парень, которого я попросил понести мой чемодан. Тот, что был самым молодым и крепким.
– Должен сказать, – Чубайс едва сдерживал усмешку, – Бориса Николаевича не устраивает ваше поведение. И в частности – ваше пьянство.
И вот тут я расхохотался.
– Бориса Николаевича не устраивает мое пьянство?! – Я хохотал и не мог остановиться. – Анатолий Борисович, пусть он сам мне об этом скажет – только тогда я в это поверю.
Борис Николаевич в тот момент был в глубоком творческом… хм, отпуске. И мы оба это прекрасно знали.
Они все-таки нашли способ выдавить меня из ВГТРК. Просто перестали давать деньги из бюджета. Это означало – мне нечем платить сотрудникам зарплату. А сотрудники мои – не только работники московской студии, но и региональных филиалов.
И вот тогда уже я написал заявление на имя Ельцина. И изложил в нем все – и то, как мелочны методы работы Чубайса, и как он воюет с телекомпанией методом шантажа и запугивания… К Ельцину это письмо так и не попало.
А у Чубайса, возможно, хранится до сих пор.
Старый, многое на своем веку повидавший вертолет, построенный в Югославии по французской лицензии, периодически требовал ремонта. А поскольку оригинальных деталей уже было не достать, местные слесари вытачивали необходимые запчасти на своих станках. Наверное, какая-то из запчастей оказалась слишком хрупкой…
В тот день, когда Федоров погиб, мы сидели с Шойгу друг напротив друга в автобусе МЧС. Он, такой же серый от горя, как и я, говорил:
– Если только это убийство, я его найду.
Я точно знаю: он искал. Очень тщательно искал.
Все-таки несчастный случай. Святослав Федоров умер так же, как и жил, – в полете.
Глава шестнадцатая
ВГТРК
Работа на ТВ-6 была для меня бесконечным праздником – несмотря на то что приходилось искать деньги, уворачиваться от криминала (однажды я всерьез опасался за свою жизнь – на нас наехали чеченские бандиты, спасти нас не смог ни один генерал – только дагестанские бандиты), решать многие проблемы самому.
Там была команда молодых единомышленников – мы горели эфиром.
Работа на ВГТРК стала адом. Коллектив все еще сравнивал меня с Попцовым и порой высказывал, что вот при Олеге Максимыче было лучше-с. Меня это злило: в конце концов, мы все равно все друг друга знали – телевизионный мир не так велик, чтобы, прожив в нем пару десятков лет, не перезнакомиться друг с другом. И до моего прихода на ВГТРК практически со всеми ее сотрудниками у меня были теплые приятельские отношения.
Впрочем, в этой сфере мне было проще – я уже столько раз приходил начальником в новый для меня коллектив, что знал: должен пройти год (максимум – год!), и все проблемы с притиркой темпераментов сойдут на нет.
Но приходилось очень строго следить за политической жизнью страны.
Впрочем, слово «ад» относилось скорее к первым дням моего назначения и в большей степени касалось моих отношений с тогдашним кремлевским начальством.
А на телевидении, кроме новостей, было и другое информационное пространство. И в нем-то нам многое удалось сделать и открыть.
Всем дневным эфиром занимался Александр Акопов – мне удалось переманить его с работы преподавателя Московского инженерно-строительного института еще в молодежную редакцию. И я не ошибся. Сейчас он президент Академии телевидения, крупнейший продюсер, а тогда возглавил программу «Деловая Россия» и создал еще много удивительных телепроектов.
Вместе с Акоповым работал Алексей Волин. Мой заместитель в ВГТРК Кирилл Легат был моей правой рукой, вместе с Юрием Грымовым он сделал впервые на нашем ТВ заставки в виде двигающихся картин русских художников, а Игорь Угольников открыл новый тогда для нашего телевидения «Добрый вечер» – в этом жанре сейчас с успехом работает Иван Ургант.
И это только часть проектов, которые нам удалось сделать на российском телеканале.
Светлана Сорокина, звезда ВГТРК, ведущая «Вестей», «Родина-мать», как ее называли зрители, зашла в мой кабинет сразу после эфира.
– Свет, ну что ты делаешь? – Я даже не уточнял, что именно: Света опять лепила в эфир всю правду-матку и размахивала шашкой в сторону федеральных чиновников. – У меня сегодня волосы шевелились от ужаса, ну ты что! Ты понимаешь, что я тебя обязан за такое уволить, а я не хочу этого?
Светлана посмотрела на меня в упор.
– Ну увольняйте.
– Давай посмотрим дальше. Я тебя уволю – допустим, я умею принимать непопулярные решения. Тебя больше не возьмет ни одна телекомпания (ну а как тебя возьмешь, мы все под одним начальником ходим). Неделю народ будет возмущаться. Может быть, даже устроит в защиту тебя какой-нибудь митинг. Может, серию митингов. – Света попыталась сдержать улыбку. – Но уже через неделю успокоится. А еще через три недели – забудет. Вообще забудет, понимаешь? Я ведь видел такое не раз.
Она повернулась, вышла из кабинета.
Я был прав. И мне было очень неприятно от того, что я был прав.
Нас тогда спас мудрый Александр Акопов. Они придумал для нас со Светой программу «Открытые новости». Мы устраивали телемосты с регионами – выбирали тот, где ситуация достигла отметки критической. И вот тут уже Света могла жечь напалмом. И она жгла.
Общалась с женами летчиков, которым несколько месяцев не выплачивают зарплату, – и те вышли, перекрыли летное поле. Она сочувствовала каждой своей героине – и обещала держать ситуацию на контроле до тех пор, пока зарплату людям полностью не выплатят.
Мы сделали несколько таких выпусков.
А потом я увидел себя на экране.
В кресле сидел вальяжный человек. В дорогом костюме и галстуке. С обручальным кольцом Tiffany (к тому времени у меня уже было это кольцо) – и говорил с голодающими женами летчиков. И рассуждал о том, как тяжело им жить.
Мне так стало от себя противно, что я попросил Светлану:
– Знаешь, нет. Я больше не стану вести «Открытые новости». Хочешь – делай передачу сама.
Может быть, я заметил то, чего не видел никто другой. Может, я зря накрутил себя. Но в тот момент остро ощутил: я стыжусь своего богатства. Я вырос в стране, где все жили от зарплаты до зарплаты. Где кусок сахара считался праздником. Где количество пар обуви у человека совпадало с количеством сезонов, плюс домашние тапочки.
И мои галстуки, костюмы, запонки были для меня одновременно и предметом гордости, и предметом стыда. Я никогда не смог бы стать бизнесменом. У них иной склад ума, они по-другому видят и чувствуют деньги.
– Неважно, как ты деньги заработаешь, – говорил мне Березовский. – Важно, как сохранишь и приумножишь.
И если с «зарабатывать» у меня получилось, то с «сохранить и приумножить» всегда возникали проблемы.
А тогда, увидев себя на экране, я начал бешено жертвовать деньги в благотворительные фонды и детские дома. Но все это была капля в море…
Кстати, со Светланой Сорокиной у меня установились дружеские отношения. Ее нельзя было не уважать. У нее замечательная приемная дочь Тоня, Светлана умеет дружить, и среди ее друзей были выдающиеся люди.
Я всегда буду благодарен ей за знакомство с необыкновенной женщиной – Паолой Дмитриевной Волковой. Паола была яркой, неповторимой личностью, тонким знатоком и ценителем мирового искусства и культуры, профессором ВГИКа и Высшей школы сценаристов, в орбиту ее друзей входили такие люди, как Мераб Мамардашвили, Тонино Гуэрра, Рустам Хамдамов и другие замечательные люди. Оказаться среди них, пусть на правах не самого близкого знакомого, было для меня большой честью. Но я, кажется, отвлекся…
Прогибаться под «федеральную повестку» было все сложнее. Мои отношения с Чубайсом обострились до предела. Он всячески давал понять, что я его категорически не устраиваю. По вечерам я оставался один в своем кабинете и крепко пил. Я понимал, что это не может продолжаться долго, нужно сделать решительный шаг… Но и на этот шаг тоже нужно решиться.
«Ну хорошо, – сказал я себе. – Съезжу в командировку в Англию – и тогда уже все обдумаю».
Телевизионщиков России пригласили посетить с дружеским визитом службу новостей Би-би-си. Конечно, я не мог отказаться. Правда, незадолго перед этим сам перенес операцию, восстановиться еще не успел – но и от шанса увидеть Би-би-си тоже не стал отказываться.
Нас было несколько человек – кто постарше, кто помоложе. Чемодан мой был тяжелым, а нести его предстояло довольно далеко. Недавняя операция давала о себе знать.
– Будь добр, – попросил я одного из членов нашей делегации, на вид самого молодого и крепкого, – понеси, пожалуйста, мой чемодан.
– Конечно, Эдуард Михайлович, – он улыбнулся, – без проблем.
Лучше бы я не ездил. Наша встреча с президентом совета директоров Би-би-си оказалась совсем непохожей на те приятные и уважительные разговоры, что мы вели, например, с Тедом Тернером.
– А, Эдуард Сагалаев! – Главный по Би-би-си изобразил на лице усмешку. – Вы приехали из страны проигравшего социализма!
– Да-да, – кивнул я. – Мы приехали в страну победившего гомосексуализма.
В тех условиях это была шутка на грани фола, а может быть, и за гранью. Грубая и резкая. Сейчас я бы ответил ему по-другому. Но тогда обида за свою страну и тот пренебрежительный тон, каким этот чиновник отзывался о России, буквально взбесили меня.
Впрочем, он не стал отвечать. Он даже сделал вид, что ничего не расслышал.
Визит наш длился недолго. Помимо официальной части была и неофициальная – мы все выпивали (точнее, скажу так – я выпивал. А дальше пусть каждый говорит за себя), общались…
Вернулся в Москву.
– Эдуард Михайлович, вас вызывает к себе Чубайс.
– Вот смотрите, – Чубайс положил передо мной на стол листки бумаги.
На хорошей белой бумаге качественным принтером была напечатана вся история моих похождений в Англии. От момента, когда я якобы принудил сотрудника нести за собой чемодан, до момента, когда я, позабыв про честь страны, крутил шашни с какой-то зеленоглазой ирландкой.
Это особый вид иезуитства – письма-доносы. В них вроде бы все правильно. Сотрудник за мной чемодан нес? Нес. Но я не приказал, а попросил человека – по-дружески, просто потому, что не мог таскать тяжести. С зеленоглазой ирландкой общался? Конечно, общался. Возможно даже, приглашал ее на медленный танец – почему нет?
Выпивал? Да, выпивал. Шутку про проигравший социализм «отбил»? Да, не самым удачным образом, но отбил.
Вроде бы все правильно. Но читаешь интерпретацию – и видишь себя в образе распущенного барина, который думает лишь о выпивке и женском обществе.
Это он письмо и написал. Тот парень, которого я попросил понести мой чемодан. Тот, что был самым молодым и крепким.
– Должен сказать, – Чубайс едва сдерживал усмешку, – Бориса Николаевича не устраивает ваше поведение. И в частности – ваше пьянство.
И вот тут я расхохотался.
– Бориса Николаевича не устраивает мое пьянство?! – Я хохотал и не мог остановиться. – Анатолий Борисович, пусть он сам мне об этом скажет – только тогда я в это поверю.
Борис Николаевич в тот момент был в глубоком творческом… хм, отпуске. И мы оба это прекрасно знали.
Они все-таки нашли способ выдавить меня из ВГТРК. Просто перестали давать деньги из бюджета. Это означало – мне нечем платить сотрудникам зарплату. А сотрудники мои – не только работники московской студии, но и региональных филиалов.
И вот тогда уже я написал заявление на имя Ельцина. И изложил в нем все – и то, как мелочны методы работы Чубайса, и как он воюет с телекомпанией методом шантажа и запугивания… К Ельцину это письмо так и не попало.
А у Чубайса, возможно, хранится до сих пор.