— И на эти самоцветы ваша гризетка тоже могла руки наложить?
— Не могла, Фимочкины драгоценности все до одной описаны и магическими метками защищены. Дядюшка так велел.
Колечко и брошь. Иван Иванович, прищурившись, посмотрел на спину целеустремленной Серафимы. Нашла повод в приказ явиться, авантюристка. И вертит же окружающими, как ей угодно, и кузиной, и госпожой Шароклякиной, и им, Иваном, тоже. «Простите, ради бога простите…» И шмыг за порог, особо секретами не поделившись.
— Может, ну его? — Будто прочитав мысли чародея спросила Натали. — Давайте на причал лучше прогуляемся? Присутственные места меня угнетают. К тому же Фимочка, насколько я успела заметить, не в восторге от вашего общества.
— Какая вы, Наталья Наумовна, наблюдательная! — восхитился Зорин и потащил ее вперед.
Барышня охнула, затем зачастила:
— Мне нельзя, решительно нельзя неудовольствие Абызовых вызвать. Поймите, Ванечка, я в полной их власти. Сейчас, когда мне пришлось расстаться с Лулу, Фимочка велела к ней в апартаменты переезжать, потому что мне теперь одной оставаться неприлично.
— Чудовищная ситуация.
Серафима уже спускалась по ступеням к дощатой террасе пляжа. Лариса Павловна тяжело дышала, прислонившись к балюстраде.
— Но Фимочка так настаивала на увольнении Лулу…
— Неужели?
— Она уверена, что моя горничная распускала нехорошие слухи о ней в местном обществе. Ну, знаете, о том, что Фимина матушка… — Натали смолкла, будто не решаясь говорить дальше.
Шароклякина обмахивалась огромным, как парус, носовым платком, спускаться за Серафимой на пляж, видимо, не собиралась.
— Матушка?
Зорин просто повторил последнее услышанное слово с вопросительной интонацией. Он часто пользовался этой хитростью, когда беседа его нисколько не занимала, а продолжать ее требовали приличия или иная необходимость.
— Полина Захаровна Абызова, — драматичным шепотом сказала Натали. — Моя тетушка. Она закончила дни свои в скорбном доме. И сей факт Фимочку до крайней степени угнетает.
— Угнетает?
— Несомненно. Фимочка постоянно твердит, что безумие передается по наследству, ей сию премудрость в заграничном пансионе поведали.
— А в роду Бобыниных больше сумасшедших не было?
Наталья Наумовна обиделась:
— Наш благородный род…
— Происходит от соратника Берендия Первого, Бобыни. Я полистал Бархатную книгу. Примите восторги, Наталья Наумовна. Ваше семейное древо из одного корня с императорским дубом произрастало.
Натали сменила гнев на милость, улыбнулась и даже чуть ускорила шаг. Лариса Павловна помахала приветственно платком:
— Серафима внизу кого-то углядела, знакомца, попросила здесь ее обождать.
Зорин прислонил Натали к балюстраде, поклонился дамам и спустился на пустынный пляж. Серафима обнаружилась справа, шагах в двухстах у отвесной каменной стены. Компанию ей составлял молодой парень, видно из местных, в парусиновой паре с картузом в руке. Они как раз заканчивали разговор, потому что парень поклонился, надел картуз и зашагал прочь по разложенным под стеной мосткам. Серафима провожала его взглядом, стоя к Зорину спиной. Он спрыгнул и пошел к ней. Доски пружинили, не заметить приближения чародея Серафима не могла, но обернулась, лишь когда Иван приблизился к ней вплотную.
— Господин Зорин, — она кивнула с равнодушно-злой улыбкой, — по служебной надобности рыщете?
— По личной. Хотелось с вами наедине побеседовать.
— Беседуйте, — разрешила Серафима, поправляя перчатки.
— Позвольте узнать, кто тот молодой человек, с которым вы только что распрощались?
— Не позволю.
Помолчали. Серафима не выдержала первой:
— Если вы желали обсудить наш послеобеденный поцелуй, любезный Иван Иванович, давайте закончим побыстрее.
— Начинайте, — разрешил Зорин и взял ее за руку, она дернулась, но Иван Иванович скользнул пальцами ей под манжету платья и извлек сложенную многократно записку.
— Отдайте!
— Ротмистр Сухов, кажется? — Иван мотнул годовой, указывая направление. — Военную выправку простой одеждой не скроешь. — Почтальон любви?
— По какому праву вы учиняете мне обыск?
Он рассматривал послание, сложенное хитроумными складками так, что походило на бумажную розу. Траурные венки такими украшают. Тяжело вздохнул:
— Держите, огненная Серафима. Простите скандальную выходку и прочее…
— Тогда вы мне простите утреннюю выходку, — энергично предложила барышня, — и прочее…
Она попыталась обойти Зорина по шатким мосткам.
— Когда у вас свидание с князем?
Иван придержал ее за плечи, чтоб не упала. В придерживании барышень он за сегодня натренировался на годы вперед.
— После заката. — Собольи брови Серафимы сдвинулись к переносице. — Как все успеть, ума не приложу, было бы в сутках часов сорок, вот тогда ладно бы было. Вы бы мой список дел на сегодня посмотрели, ахнули бы.
Она уже отвернулась от Зорина, чтоб устремиться к лестнице.
Иван чувствовал себя прескверно, дураком, если по-простому. Записку еще отбирать бросился, болван. Побеседовать с вами желаю… О чем вам с ней беседовать? Ах, Серафима Карповна, простите, оплошал, застигнутый врасплох вашими эротическими порывами? Он же просто хотел попросить ее отступиться, дать ему закончить то, что начал третьего дня. И посулить и Маняшу, живую и невредимую, и голову Крампуса вместо пресс-папье. А после исполнить обещание и вернуться в Мокошь-град, вспоминая Руян как страшный сон.
— Чуть не забыла. — Серафима резко остановилась, обернувшись, отчего Зорину опять пришлось ее придержать. — Иван Иванович, не обижайте Натали, пожалуйста.
— И в мыслях не было. — В мыслях и правда было совсем другое, абсолютно с Натальей Наумовной не связанное, например, родинка в левом уголке рта.
— Натали настрадалась в своей жизни предостаточно, поверьте.
— Верю.
— И у нее тонкая душевная организация.
— Организация?
— Да вы меня не слушаете!
Иван Иванович кивнул, соглашаясь с обвинением, и поцеловал барышню Абызову.
Недаром говорят умные люди, хочешь рассмешить судьбу, поведай ей о своих планах. Хорошо хоть планы мои порушенные были, в сущности, мелкими и незначительными. Но обо всем по порядку. Не успели мы с Гавром спуститься по лестнице, только преодолели первый пролет, путь нам преградило всхлипывающее и стенающее тело дражайшей кузины. Натали сидела на ступеньке, сотрясаясь в рыданиях.
— Что приключилось?
— Ах, Фимочка! Ограбили! Лулу-мерзавка!
Я отобрала у кузины носовой платок и флакончик с ароматической солью, промокнула слезные реки, втерла в виски по капельке снадобья:
— Может, в нумер вернемся, водички попьешь?
— Не могу! — горестный стон. — Не могу-у! Колечко с бирюзой и брошь!
— Я тебе другие подарю, еще лучше.
Но Натали меня не слушала:
— Смотрю, нет драгоценностей. Я сразу к Ивану побежала, чтоб он мерзавку к ответу призвал, а его нет-у-у!
Я посмотрела на дверь зоринского номера.
— У прислуги спрашивала, куда твоя воровка из отеля отправилась?
Натали подняла на меня красные от слез глаза:
— Не оставляй меня, Фимочка! Меня теперь любой обидеть может! Любой… Лулу… мерзавка… к ответу…
Поняв, что слова мои услышаны не были, я потянула кузину за руку:
— В управу пойдем, сообщим о краже.
— Но Иван?
Видеть господина Зорина мне совершенно не хотелось.
— Мы, сестрица, и сами с усами. Околоточный надзиратель мне знаком, он городового на причал отправит, если гризетка твоя с острова уплыть надумает, там ее, голубушку, и арестуют.
Всхлипывания Натали стали совсем уж неразборчивыми, но она послушно поднялась на ноги.
— Фимочка, — кузина заметила Гавра, ожидающего нас у стены, — умоляю, избавься от этого исчадия бездны. Мои чувства, и без того расстроенные, не вынесут, не… И-ик!
Гаврюша в руки дался, но зарычал, когда понял, что я несу его обратно в наши апартаменты.