— Ты видать у них за своего ходишь… — горячо зашептал Серьга. — Может и за меня словечко замолвишь? Ей-ей, всё надоело…
— Дык, а какой от тебя прок? — строго спрашивал майданщик. — Ты сначала полезное что сделай. Вот скока у вас людишек?
— Да раз и обчёлся… — унтер махнул рукой. — Со мной еще тридцать, ваших взяли только с нахрапа. Да почти все сомлевающиеся. Полезное? А давай я тебя отпущу? Да ещё подмогну: посты укажу, когда подойти тоже, да верных своих людишек подговорю, только ты не подведи! И пусть мне премию выпишут!
Я слушал и только дивился — из унтера вышел образцово-показательный иуда.
— На Дербинское иди, никуда не суйся! Если к исходу завтрашнего дня не успеют — сдвинемся с места, ищи свищи! А пока сиди смирно, я сейчас верному человечку прикажу коняку в полночь к воротам привести. А тебя до завтрего не хватятся, командиры все пьяные лежат. Выжрали все твои запасы ироды, даже понюхать нам не дали. Пусть сюда прямо по тракту идут, я там сам на посту буду стоять, пропущу тихо! А ну побожись, что за меня слово скажешь?
— Вот те хрест!!! — яростно хрипел Кильдеев. — Тока отпусти! В начальстве ходить будешь, ей-ей! Корову, лошадь дадут, да ещё деньжат насыпят! А хошь в Японию скататься? А что, мне предлагали!
Уже после беседы, унтер сплюнул.
— Тока ради тебя Християныч. Как говна нажрался… тьфу ты, иха мать…
— На, прополощи рот-то, — я сунул ему флягу с арманьяком.
— Етить, иха мать… Ядрёная!!! Благодарствую, значитца. Как думаешь, Християныч, сработает?
— Хотелось бы верить…
Да, очень хочется верить, другого ничего не остаётся. Очень много переменных в этой операции. Но мимо Рыковского с такой оравой на гриве мы тихо не пройдём, а там под полную роту азиатов, мать их ети. Ну да ладно, скоро всё станет ясно. Связь из Дербинского с Александровском пока только нарочными, значит есть шанс, что сами на нас двинут, не станут ждать подкреплений.
— Ладно, Степан Потапыч, иди играть иуду опять…
Глава 16
Уже ближе к сумеркам, у нас образовалось неожиданное пополнение, на посты выбрел подпоручик Кошкин с небольшим отрядом, к слову, вот же ирония, старый знакомец моего Собакина. Он привёл с собой десяток солдат из Николаевского крепостного батальона и троих ополченцев-каторжников. А ещё с ним пришёл фельдшер, Яков Самуилович Рапоппорт, ветхий, но бодрый дедок, сам из категории старых каторжников, осуждённый в своё время за подпольные аборты, так и оставшийся на Сахалине после освобождения.
— Нет, ну куда это годится, молодой человек? — отчаянно картавя, жаловался фельдшер. — Мне давно пора тихонечко смотреть, как резвятся внуки и ронять слезу умиления, а я шляюсь по етим епеням. А еще эти косоглазые шлемазлы… Господи, как хорошо, что моя драгоценная Хая, а она была просто выдающееся женщина, во всех смыслах, я говорю честную правду, не дожила до этих страшных времён…
— Мы ещё выпьем с вами по стаканчику пейсаховки, Яков Самуилович, — я улыбнулся фельдшеру. — Но чуточку потом…
И спровадил его к Майе, оказывать практическую помощь, а попутно приказал выдать японские ботинки, взамен истрепавшихся штиблетов, свежее бельё и от пуза накормить.
Подпоручик Кошкин оказался по внешнему виду типичным ботаном, худеньким, щуплым и нескладным. Но Собакин характеризовал его в высшей степени положительно, отдельно намекнув, что в бою он вообще упоротый храбрец. И ещё точно такой же упоротый службист и отчаянный монархист.
Про монархизм я пропустил мимо ушей, каждый по-своему с ума сходит, в храбрость поверил авансом, а вот про службу — убедился сразу.
Чёрт… он ко мне подошёл строевым шагом…
— Разрешите представиться, господин штабс-ротмистр! Подпоручик Кошкин! Второй батальон Николаевского крепостного полка!
— Вольно, подпоручик…
Кошкин даже команду «вольно» исполнил строго по уставу.
— Хотелось бы заметить, что я на данный момент не состою в чине…
— Не имеет значения, господин штабс-ротмистр! — Кошкин опять вытянулся. — В военное время отставные чины восстанавливаются на службе в прежнем звании! К тому же вы исполняете обязанности командира отряда. Прошу немедленного назначения! Со мной десять нижних чинов и…
«Етить… — я слегка подохренел. — Ну да ладно, отрок. Будет тебе служба…»
В общем, и этот подарок судьбы пришёлся ко двору.
Солдаты тоже понравились — все солидные и спокойные дядьки, досыта отведавшие солдатской каши.
Ополченцы — как ополченцы, вряд ли им хотелось сильно воевать, скорее просто некуда было деваться, но тот факт, что не сдались — уже о многом говорил.
В общем, вечер удался — мне сейчас каждый штык на вес золота.
Но, прежде чем лечь спать, пришлось заняться ещё одним делом, скажу сразу, довольно малосимпатичным, хотя и справедливым. К тому же, от груза на загривке в виде пленных, надо было срочно избавляться.
Пленных японцев притащили в один из каторжных бараков, где оборудовали лобное место в виде полтора десятка верёвок с петлями, переброшенных через потолочную балку.
После чего взгромоздили на чурбаки и надели им на шеи петли. К моему удивлению, никто из пленных даже не помышлял о сопротивлении — они как безвольные куклы тупо выполняли команды. Роль палачей исполняли ополченцы из числа жителей Тымово — никого из них не пришлось заставлять — вызвались сами. Что особо и неудивительно, после того, что творили здесь сыны страны Восходящего солнца.
Стерлигов зачитал поимённый приговор, затем, коротко и резко скомандовал, словно отрубил:
— Привести приговор в исполнение!
Чурбаки с грохотом покатились по дощатому полу. Глядя на танцующих висельников, я опять не удержался:
Пляшут шуты на верёвке,
Дёргают петлю ритмично,
Ох, до чего же мы ловки,
Как же мы пляшем отлично…
Затем посмотрел на подполковника Огаву — того привели вместе с остальными, но пока не трогали.
Почувствовав мой взгляд, японец угрюмо буркнул.
— Меня вы не напугаете — я готов к смерти.
— Подождите умирать подполковник… — я изобразил самую гнусную из своих улыбок и жестом подозвал Ахмета.
— Мне всё равно… — японец криво ухмыльнулся.
— Эта да, мирза? — к нему приковылял бывший бухарский палач и что-то бормоча себе под нос, принялся обмерять верёвочкой.
— Что он делает? Зачем? — подполковник шарахнулся от Ахметки.
— Э-э-э, сиди смирно, шайтан… — старик ткнул пальцем японца в шею, после чего тот сразу завалился на бок. — Во-от… какая маладец. Спрашивай мирза, шевелить не может, слышать и болтать может…
Я присел возле подполковника.
— Ничего особенного он не делает. Просто измеряет вас, перед тем как посадить на кол. Это не так просто, как можно подумать сразу. Но Ахмед большой мастер, вы будете умирать долго. Очень долго. Возможно даже доживёте до того времени, как сюда придут ваши. Но, увы, они вам уже ничем помочь не смогут…
Огава тихо и обречённо завыл.
— Что такое, подполковник? Вы же помните? Участь побеждённых всегда незавидна.
— Уже можино? — Ахмед поклонился мне и довольно потёр руки. — Хорошо сидеть будет, шайтан. Э-э-э, давай мала-мала, жопам впереди таскай…
Пара подручных потащила Огаву к лежавшему рядом заострённому колу. Я не удивился, так как не раз наблюдал процедуру. Вопреки распространённому в современности мнению, на кол почти никогда сразу не сажают, кол вставляют в специальное отверстие в полу уже со слегка насаженным клиентом, извините за подробности.
Но вот тут случилась лёгкая заминка. В барак влетел батюшка Валериан и строго буркнул мне.
— Есть разговор, сын мой, а вы погодите…
А на улице налетел коршуном на меня.
— Ты что творишь? — яростно шипел батюшка. — Ты пошто измываться удумал над рабами божьими? Али нехристь какой? Или безбожник? Не можно! Истинно говорю, не можно! Побойся бога!
— Да не шипи ты… — я с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть священника. — Жалеешь косоглазых ублюдков? Забыл, отче, что они здесь творили? Или иди поговори с людьми из Усть-Лужья, они тебе расскажут. И про бабу Неонилу, что спалили в овиннике и про Настю. И про Яцека, которого сожгли на кресте и про его жену Станиславу, которой вспороли живот и отрезали груди. Деток — которых заморили голодом. Их тебе не жалко?
— Жалко… — Старик обмяк, словно из него выпустили воздух. — Мне всех жалко. Вешать — вешай, не смею препятствовать, заслужили. Но измываться не смей. Не по-божески это, не по-христиански…
«Ага, не по-христиански… — зло подумал я. — Сам видел, как на колья десятками сажали жильцов московских[11], а дьяка Курицына в клетке жарила та самая милостивая христианская церковь. Что с людьми стало? Откуда всё это взялось? Раньше ведь честнее были…
— Ожесточён ты… — продолжил священник. — Это ты только думаешь, что мстишь, на самом деле зло потихоньку пожирает твою душу. И не остановится, пока не пожрёт всего тебя. Делай как хочешь… — он неловко повернулся и ушёл, на ходу тихо сказав: — О себе не думаешь, так подумай о тех, кто рядом с тобой. Они же станут такими как ты…
Я постоял несколько секунд на улице, вернулся в барак и резко приказал.
— Чего застыли? Вперёд… — но, когда Огава зашёлся в диком вибрирующем вое, сплюнул от отвращения к самому себе и бросил. — Отставить, вешай падаль…
Сука… и слов других не подберёшь. Откуда этот попик взялся?
По итогу подполковника повесили, так и не надев толком на кол, правда он успел ещё до петли сойти с ума.
Но на этом казнь не закончилась, привели русских предателей.
— Выбор простой… — Стерлигов показал на висельников. — Либо так, либо… — он подбросил на ладони японский револьвер. — Дадим уйти с честью.
Чиновники перепугано шарахнулись в угол, один из них жалобно всхлипнул и упал на колени.
— Дык, а какой от тебя прок? — строго спрашивал майданщик. — Ты сначала полезное что сделай. Вот скока у вас людишек?
— Да раз и обчёлся… — унтер махнул рукой. — Со мной еще тридцать, ваших взяли только с нахрапа. Да почти все сомлевающиеся. Полезное? А давай я тебя отпущу? Да ещё подмогну: посты укажу, когда подойти тоже, да верных своих людишек подговорю, только ты не подведи! И пусть мне премию выпишут!
Я слушал и только дивился — из унтера вышел образцово-показательный иуда.
— На Дербинское иди, никуда не суйся! Если к исходу завтрашнего дня не успеют — сдвинемся с места, ищи свищи! А пока сиди смирно, я сейчас верному человечку прикажу коняку в полночь к воротам привести. А тебя до завтрего не хватятся, командиры все пьяные лежат. Выжрали все твои запасы ироды, даже понюхать нам не дали. Пусть сюда прямо по тракту идут, я там сам на посту буду стоять, пропущу тихо! А ну побожись, что за меня слово скажешь?
— Вот те хрест!!! — яростно хрипел Кильдеев. — Тока отпусти! В начальстве ходить будешь, ей-ей! Корову, лошадь дадут, да ещё деньжат насыпят! А хошь в Японию скататься? А что, мне предлагали!
Уже после беседы, унтер сплюнул.
— Тока ради тебя Християныч. Как говна нажрался… тьфу ты, иха мать…
— На, прополощи рот-то, — я сунул ему флягу с арманьяком.
— Етить, иха мать… Ядрёная!!! Благодарствую, значитца. Как думаешь, Християныч, сработает?
— Хотелось бы верить…
Да, очень хочется верить, другого ничего не остаётся. Очень много переменных в этой операции. Но мимо Рыковского с такой оравой на гриве мы тихо не пройдём, а там под полную роту азиатов, мать их ети. Ну да ладно, скоро всё станет ясно. Связь из Дербинского с Александровском пока только нарочными, значит есть шанс, что сами на нас двинут, не станут ждать подкреплений.
— Ладно, Степан Потапыч, иди играть иуду опять…
Глава 16
Уже ближе к сумеркам, у нас образовалось неожиданное пополнение, на посты выбрел подпоручик Кошкин с небольшим отрядом, к слову, вот же ирония, старый знакомец моего Собакина. Он привёл с собой десяток солдат из Николаевского крепостного батальона и троих ополченцев-каторжников. А ещё с ним пришёл фельдшер, Яков Самуилович Рапоппорт, ветхий, но бодрый дедок, сам из категории старых каторжников, осуждённый в своё время за подпольные аборты, так и оставшийся на Сахалине после освобождения.
— Нет, ну куда это годится, молодой человек? — отчаянно картавя, жаловался фельдшер. — Мне давно пора тихонечко смотреть, как резвятся внуки и ронять слезу умиления, а я шляюсь по етим епеням. А еще эти косоглазые шлемазлы… Господи, как хорошо, что моя драгоценная Хая, а она была просто выдающееся женщина, во всех смыслах, я говорю честную правду, не дожила до этих страшных времён…
— Мы ещё выпьем с вами по стаканчику пейсаховки, Яков Самуилович, — я улыбнулся фельдшеру. — Но чуточку потом…
И спровадил его к Майе, оказывать практическую помощь, а попутно приказал выдать японские ботинки, взамен истрепавшихся штиблетов, свежее бельё и от пуза накормить.
Подпоручик Кошкин оказался по внешнему виду типичным ботаном, худеньким, щуплым и нескладным. Но Собакин характеризовал его в высшей степени положительно, отдельно намекнув, что в бою он вообще упоротый храбрец. И ещё точно такой же упоротый службист и отчаянный монархист.
Про монархизм я пропустил мимо ушей, каждый по-своему с ума сходит, в храбрость поверил авансом, а вот про службу — убедился сразу.
Чёрт… он ко мне подошёл строевым шагом…
— Разрешите представиться, господин штабс-ротмистр! Подпоручик Кошкин! Второй батальон Николаевского крепостного полка!
— Вольно, подпоручик…
Кошкин даже команду «вольно» исполнил строго по уставу.
— Хотелось бы заметить, что я на данный момент не состою в чине…
— Не имеет значения, господин штабс-ротмистр! — Кошкин опять вытянулся. — В военное время отставные чины восстанавливаются на службе в прежнем звании! К тому же вы исполняете обязанности командира отряда. Прошу немедленного назначения! Со мной десять нижних чинов и…
«Етить… — я слегка подохренел. — Ну да ладно, отрок. Будет тебе служба…»
В общем, и этот подарок судьбы пришёлся ко двору.
Солдаты тоже понравились — все солидные и спокойные дядьки, досыта отведавшие солдатской каши.
Ополченцы — как ополченцы, вряд ли им хотелось сильно воевать, скорее просто некуда было деваться, но тот факт, что не сдались — уже о многом говорил.
В общем, вечер удался — мне сейчас каждый штык на вес золота.
Но, прежде чем лечь спать, пришлось заняться ещё одним делом, скажу сразу, довольно малосимпатичным, хотя и справедливым. К тому же, от груза на загривке в виде пленных, надо было срочно избавляться.
Пленных японцев притащили в один из каторжных бараков, где оборудовали лобное место в виде полтора десятка верёвок с петлями, переброшенных через потолочную балку.
После чего взгромоздили на чурбаки и надели им на шеи петли. К моему удивлению, никто из пленных даже не помышлял о сопротивлении — они как безвольные куклы тупо выполняли команды. Роль палачей исполняли ополченцы из числа жителей Тымово — никого из них не пришлось заставлять — вызвались сами. Что особо и неудивительно, после того, что творили здесь сыны страны Восходящего солнца.
Стерлигов зачитал поимённый приговор, затем, коротко и резко скомандовал, словно отрубил:
— Привести приговор в исполнение!
Чурбаки с грохотом покатились по дощатому полу. Глядя на танцующих висельников, я опять не удержался:
Пляшут шуты на верёвке,
Дёргают петлю ритмично,
Ох, до чего же мы ловки,
Как же мы пляшем отлично…
Затем посмотрел на подполковника Огаву — того привели вместе с остальными, но пока не трогали.
Почувствовав мой взгляд, японец угрюмо буркнул.
— Меня вы не напугаете — я готов к смерти.
— Подождите умирать подполковник… — я изобразил самую гнусную из своих улыбок и жестом подозвал Ахмета.
— Мне всё равно… — японец криво ухмыльнулся.
— Эта да, мирза? — к нему приковылял бывший бухарский палач и что-то бормоча себе под нос, принялся обмерять верёвочкой.
— Что он делает? Зачем? — подполковник шарахнулся от Ахметки.
— Э-э-э, сиди смирно, шайтан… — старик ткнул пальцем японца в шею, после чего тот сразу завалился на бок. — Во-от… какая маладец. Спрашивай мирза, шевелить не может, слышать и болтать может…
Я присел возле подполковника.
— Ничего особенного он не делает. Просто измеряет вас, перед тем как посадить на кол. Это не так просто, как можно подумать сразу. Но Ахмед большой мастер, вы будете умирать долго. Очень долго. Возможно даже доживёте до того времени, как сюда придут ваши. Но, увы, они вам уже ничем помочь не смогут…
Огава тихо и обречённо завыл.
— Что такое, подполковник? Вы же помните? Участь побеждённых всегда незавидна.
— Уже можино? — Ахмед поклонился мне и довольно потёр руки. — Хорошо сидеть будет, шайтан. Э-э-э, давай мала-мала, жопам впереди таскай…
Пара подручных потащила Огаву к лежавшему рядом заострённому колу. Я не удивился, так как не раз наблюдал процедуру. Вопреки распространённому в современности мнению, на кол почти никогда сразу не сажают, кол вставляют в специальное отверстие в полу уже со слегка насаженным клиентом, извините за подробности.
Но вот тут случилась лёгкая заминка. В барак влетел батюшка Валериан и строго буркнул мне.
— Есть разговор, сын мой, а вы погодите…
А на улице налетел коршуном на меня.
— Ты что творишь? — яростно шипел батюшка. — Ты пошто измываться удумал над рабами божьими? Али нехристь какой? Или безбожник? Не можно! Истинно говорю, не можно! Побойся бога!
— Да не шипи ты… — я с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть священника. — Жалеешь косоглазых ублюдков? Забыл, отче, что они здесь творили? Или иди поговори с людьми из Усть-Лужья, они тебе расскажут. И про бабу Неонилу, что спалили в овиннике и про Настю. И про Яцека, которого сожгли на кресте и про его жену Станиславу, которой вспороли живот и отрезали груди. Деток — которых заморили голодом. Их тебе не жалко?
— Жалко… — Старик обмяк, словно из него выпустили воздух. — Мне всех жалко. Вешать — вешай, не смею препятствовать, заслужили. Но измываться не смей. Не по-божески это, не по-христиански…
«Ага, не по-христиански… — зло подумал я. — Сам видел, как на колья десятками сажали жильцов московских[11], а дьяка Курицына в клетке жарила та самая милостивая христианская церковь. Что с людьми стало? Откуда всё это взялось? Раньше ведь честнее были…
— Ожесточён ты… — продолжил священник. — Это ты только думаешь, что мстишь, на самом деле зло потихоньку пожирает твою душу. И не остановится, пока не пожрёт всего тебя. Делай как хочешь… — он неловко повернулся и ушёл, на ходу тихо сказав: — О себе не думаешь, так подумай о тех, кто рядом с тобой. Они же станут такими как ты…
Я постоял несколько секунд на улице, вернулся в барак и резко приказал.
— Чего застыли? Вперёд… — но, когда Огава зашёлся в диком вибрирующем вое, сплюнул от отвращения к самому себе и бросил. — Отставить, вешай падаль…
Сука… и слов других не подберёшь. Откуда этот попик взялся?
По итогу подполковника повесили, так и не надев толком на кол, правда он успел ещё до петли сойти с ума.
Но на этом казнь не закончилась, привели русских предателей.
— Выбор простой… — Стерлигов показал на висельников. — Либо так, либо… — он подбросил на ладони японский револьвер. — Дадим уйти с честью.
Чиновники перепугано шарахнулись в угол, один из них жалобно всхлипнул и упал на колени.