— Пол отправил мне сообщение, когда выходил из магазина. Это было… — В блеклом свете телефонного дисплея лицо Натали похоже на лицо призрака. — В 11:15. Через пять минут был уже дома. До нападения прошло еще пять минут — не больше, и я… — Натали запинается, выключает экран. — Трудно сказать, сколько это заняло времени. Мне показалось, что гребаную вечность, но на самом деле… не знаю… может, еще минут пять или даже меньше того. Сначала тот тип меня укусил, и уж тогда я ударила его ножом. Да, так и было. Потом он уполз в глубь дома, а я убежала. Пол… лежал мертвый. Что мне еще оставалось делать. Так ведь? Я не хотела его там бросать, но другого выхода не было.

— Ты поступила правильно.

— Добежала до машины, кучу раз звонила в 911, звонки не проходят. Еще раньше сообщали, что больница в Броктоне закрыта, поэтому сразу поехала в Кантон. Дозвонилась до тебя только с третьей попытки. Погоди-ка, сколько на все это ушло времени?

— Предположим, что тебя укусили в 11:30. — Рамола бросает взгляд на приборную доску с часами. — Сейчас 11:56.

— Сколько мне еще осталось?

— Трудно сказать. Никто не знает. Мы тебя начнем лечить, как только…

— Ну хоть что-то же ты знаешь? Говори.

— Точно известно лишь одно: темпы развития обычной инфекции сократились во много раз. Счет идет не на недели или дни. ЦКПЗ сообщает, что инфекция проявляется буквально за считаные часы…

— Но…

— Я не говорила «но».

— Собиралась сказать.

— Ничего подобного.

— Мола! Рассказывай все до конца. Что еще тебе известно? Что ты слышала?

— Мне говорили о пациентке, у которой симптомы появились меньше часа после экспозиции…

— Твою мать!

— Однако эта динамика пока не подтверждена. Я понятия не имею, где покусали ту женщину, как вообще вирус попал в ее организм и за какое время он дошел до головного мозга. Быстрота проявления симптомов зависит от того, как близко к голове находится место укуса или проникновения вируса. — Закончив объяснения, Рамола немедленно жалеет, что поделилась с подругой слухами из сообщений коллег.

Что толку Натали от этой ненадежной информации? Надо быть осмотрительнее.

— Езжай побыстрее, пожалуйста, — просит Натали.

— Уже недалеко.

В ста метрах впереди появляется развязка Непонсет-стрит, нависающая над коммерческим хайвеем № 1. У въезда на развязку стоят две машины полиции штата с включенными синими мигалками. Двое офицеров у машин одеты в защитное снаряжение для подавления беспорядков и вооружены автоматами. Они выставляют руки вперед, приказывая остановиться.

— Черт бы их побрал, нам нельзя терять время. — Несмотря на возмущение и ругань Натали, Рамола тормозит перед въездом на развязку и открывает окно.

Офицеры медленно приближаются к внедорожнику с двух сторон. Стволы смотрят в землю, однако пальцы лежат на спуске.

— Мэм, я обязан спросить, куда вы направляетесь. У нас введен федеральный карантин, движение по дорогам разрешено только в экстренных случаях.

Белый респиратор, закрывающий нижнюю половину лица, глушит звук. Согласно инструкциям, полученным вчера вечером по почте от специалистов по инфекционным заболеваниям и главврача Норвудской больницы, респираторы N-95 выдаются и подгоняются по размеру исключительно медперсоналу, находящемуся в прямом контакте с носителями вируса. На офицере полиции, скорее всего, маска для маляров, которую он купил в хозяйственном магазине в миле езды отсюда по хайвею № 1. Хотя Рамолу нервирует вид оружия, еще больше ее тревожит несогласованность действий между местными органами власти и группами реагирования на чрезвычайную ситуацию.

Натали кричит: «Мы едем в больницу! Я ранена и, черт побери, беременна! Пропустите уже. Пожалуйста».

Офицер за окном пытается ответить, Рамола вежливо перебивает: «Прошу прощения. Я — доктор Рамола Шерман». — Она сует в окно бирку. — «Я везу в Норвудскую больницу свою подругу, она на восьмом месяце беременности и около получаса тому назад была укушена инфицированным мужчиной. Ей требуется немедленная медицинская помощь. Вы позволите проехать?»

Офицер быстро-быстро моргает, словно ему трудно переварить информацию и оценить последствия.

— Э-э… хорошо, доктор. Поезжайте к приемному отделению неотложки на Вашингтон-стрит. Вы знаете, где это?

— Да.

— Отсюда можно ехать либо по Вашингтон-стрит, либо по Бродвею, но кроме как через приемный травмопункт неотложки вас в больницу не впустят. Все остальные входы закрыты. — Полицейский делает шаг назад, произносит какую-то условную фразу в прикрепленную к груди рацию и машет рукой, словно за их машиной скопилась нетерпеливая очередь.

— Не вздумай опять останавливаться, — говорит Натали.

— Не буду.

Другие офицеры в таких же масках жестами направляют их машину с западного выезда развертки на Натан-стрит. С правой стороны мимо проплывает товарный склад, с левой — жилой комплекс, рядом с заполненной на три четверти автостоянкой примостилось скопление двухэтажных кирпичных корпусов. Рамола краем глаза замечает, как кто-то пробегает по стоянке и исчезает между зданиями.

— Как думаешь, через какое время меня примут? В эту задрипанную больничку поди набилось до хрена народу, — спрашивает Натали.

— Не могу обещать на сто процентов, но я уверена, что мы будем там очень скоро. Это не обычное приемное отделение, где сначала регистрируешься, а потом сидишь и ждешь. Здесь есть дополнительный персонал, а на входе в травмопункт наверняка уже работает сортировка пациентов по степени тяжести.

— Я тебе верю, но откуда ты все это знаешь?

— Вчера вечером я получила сводку о реагировании больницы на чрезвычайную ситуацию. Мне было назначено явиться туда завтра утром.


— Тебе повезло выйти на работу внеурочно в день открытых дверей для бешеных беременных теток. Там теперь цирк с конями. Вот увидишь.

— Я лично помогу тебе не потеряться в этом цирке.

— А я обняла бы тебя сейчас укушенной рукой, да не могу.

Рамола протягивает руку поперек консоли и пожимает бедро Натали. Та, не выпуская телефон, прижимает к губам тыльную сторону здоровой руки. «Я… я хотела еще раз взглянуть на сообщение Пола», — говорит Натали и тихо плачет.

Они проезжают по обсаженной деревьями аллее мимо четырех кварталов небольших домиков под щипцовыми крышами. Район плотной жилой застройки уступает место торговому центру. Гигантская автостоянка практически пуста, за исключением редких машин тут и там. Главный вход в плазу перегорожен прицепом и передвижной придорожной доской объявлений. Прямоугольное сообщение, набранное большими желтыми буквами, гласит:

ВЪЕЗД В БОЛЬНИЦУ ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ТРАВМОПУНКТ НА УОШ-СТРИТ



Напротив плазы расположены пожарное депо и полицейский участок Норвуда, по ним пролегает восточная граница делового центра города. Впереди — светофор, который обычно последовательно переключается с зеленого на желтый и красный, а сегодня постоянно мигает только желтым цветом — мол, проезжайте, но будьте осторожны. Полиция движение не регулирует. Перед ними стоит машина, еще не проехавшая под пешеходным мостиком. Она последняя в растущей очереди автомобилей, растянувшейся не меньше, чем на три квартала.

— Охренеть. Что теперь прикажешь делать? — говорит Натали. — Мы не доехали целых полмили, так ведь? Другая дорога есть? Или они все перекрыты? Мы ни за что туда не доберемся. А что если они уже закрыли больницу? Если ее уже захватили? Захватили, черт! Я так и знала.

Рамола пытается успокоить Натали: «Это не факт. Мы пока еще движемся. Мы доедем». Ее охватывает такая же паника. У нее нет ответа на более чем резонные вопросы подруги.

Машины еле ползут. Натали барабанит пальцами по стеклу, твердит как заклинание: «Давай, давай».

Рамола тискает руль, срочно надо что-то сказать, что угодно, чтобы Натали или они обе не психанули.

— Как ты себя чувствуешь? Есть какие-нибудь перемены?

Натали трясет головой, ругается сквозь зубы. Потом врубает на полную громкость новостную радиостанцию Бостона. «Надо попытаться дозвониться, — говорит она. — С кем в больнице можно связаться? Позвони, назови себя, спроси, что нам делать. Ну да… позвонить, видно, не получится, телефонной связи пипец, и вообще кругом полный пипец».

Натали говорит часто-часто, голос, как у шизофреника, то опускается до низкого, почти рассеянного бормотания, то взлетает до неистового, визгливого отрицания. Конечно, обстоятельства обычными не назовешь, однако за все годы их знакомства Натали ни разу не вела себя и не говорила подобным образом. Неужели вирус уже проник в ее мозг? За такое короткое время?

Натали опускает стекло и вопит: «Давай, езжай уже! Двигайтесь, уроды, двигайтесь!» Она тяжело дышит, щеки раскраснелись.

«Прошу тебя, Натали. Тебе нужно быть как можно спокойнее», — увещевает Рамола. Она размышляет, не спросить ли подругу о кровяном давлении во время беременности, хотя на данный момент внимание к недомоганиям лучше не привлекать. Вместо этого она говорит: «Давай послушаем радио. Может, передадут какую новую информацию».

Натали закрывает окно и снова стучит пальцами по двери. Диктор перечитывает инструкции о соблюдении карантина и обещает через две минуты огласить список убежищ и больниц.

Внедорожник медленно ползет меж стен из гранитных валунов, выныривает из тени, отбрасываемой пешеходным мостиком. Натан-стрит разделяется на две полосы. Обе до отказа забиты транспортом, машины ползут в гору, к сердцу Норвуда — Вашингтон-стрит. Верхушку холма оседлала старая каменная унитарианская церковь, крытая серой дранкой остроконечная крыша протыкает еще более серое полуденное небо.

— Давай, давай.

— Еще пара машин, и мы сможем повернуть на Бродвей. Похоже, что все хотят попасть на Вашингтон-стрит, но полицейский говорил, что…

Рычит двигатель, следовавшая за ними машина вырывается на встречную полосу. С ревом проносится мимо внедорожника и еще трех машин перед ними и резко сворачивает на Бродвей. Лед сломан. Все больше водителей выскакивают сзади на встречную полосу и обходят их слева.

— Жми, Мола. Чего ты ждешь!

— Я жму. Пытаюсь.

Рамола опасливо вылезает на соседнюю полосу, из тени под мостиком машины текут сплошным потоком, шарахаются от них в сторону.

— Давай, жми!

Рамола, надеясь, что заметила в потоке машин небольшой промежуток, быстро вклинивается на встречную полосу, кого-то подрезав. Зеркало заднего вида полностью занимает решетка радиатора и капот полноразмерного вездехода. Ревет клаксон, Натали еще громче орет: «Иди на хер!»

Они сворачивают на Бродвей. Объехавшие их водители быстро удаляются. Здесь нет колонны ползущих машин, как на Вашингтон-стрит. Рамола говорит: «Хорошо, хорошо, почти приехали». Они на скорости проскакивают мимо кафе «Макдоналдс» и большого магазина спиртного у левой обочины. Пока она по ориентирам прикидывает оставшееся до больницы расстояние и время, из переулка справа наперерез вылетает черный седан. Рамола рывком поворачивает руль и выскакивает на встречную полосу, в последнюю секунду успев избежать столкновения.

На периферии мелькают дома на две семьи и офисные здания, через три квартала впереди маячит новое жуткое море стоп-сигналов. Их опять зажимают в пробке.

Натали разражается еще одной тирадой пополам с ругательствами.

— Мы близко, близко, — уговаривает Рамола, хотя понимает, что слова не утешают, а скорее звучат, как скулеж побежденного.

Она вытягивает шею, пытаясь заглянуть вперед поверх затора. Пробка не похожа на медленное, но постоянное продвижение по городскому центру, здесь все стоят на месте. Чуть дальше на встречной полосе работает синяя мигалка перегородившего ее полицейского мотоцикла.

Они с нетерпением ждут, когда пробка чудом рассосется сама собой. Их машина стоит почти напротив пончиковой «Данкин Донатс», что на правой стороне улицы. «Пешком сможешь?» — спрашивает Рамола.

— Пешком?

— До больницы всего два квартала.

Натали кивает и меняет положение раненой руки.

— Пешком я еще могу. Машину здесь бросим?

— Не прямо здесь.