– Мы не могли бы встретиться, – быстро отрезал он. – Не надо мне звонить, если вам нечего рассказать по делу.

Двинул, то есть, по ноге и захлопнул дверь. Есть же такие девки. Такие и покоряют Москву. Это нечто.

– Кто звонил? – крикнула из кухни Лида и тут же пояснила: – Это не анализы?

– Нет-нет… А что, они и по ночам звонят?

Жена показалась на пороге:

– Они звонят, когда клиенту удобно. Я сказала, в любое время, как только будет результат.

– Круто, – похвалил Петр. Но ему стало немного неприятно. В клинике не было пациентов – только клиенты. Хочешь, чтобы позвонили вечером? Позвонят. Такой же пункт сервиса, как свежие орхидеи, свежий порножурнал.

Такие навалятся, такие заставят.

– Ты что, опять телефон занимаешь? – вскинулась Лида.

– Лид, ну если у меня занято, они сообщение бросят.

– Там у него что? Что-то случилось? – начала уходить в спираль ссоры она.

В браке все просто. Если тебе он надоел, просто дай ссоре вспыхнуть. Если нет – потуши. Всегда есть выбор. И Петр выбрал второе.

– Вот когда наш ребенок станет взрослым, крутым и клевым, а мы с тобой – двумя старыми пнями, – заметил он, – я бы хотел, чтобы он тоже своим родителям позванивал.

Он видел, как Лида проглотила то, что хотела сказать. И добавил:

– Не когда что-то случилось. А просто так.

Она выдохнула, выпустив ядовитые пары – уже безвредные. Подошла, потрепала его по волосам, поцеловала.

– Не забудь потом проверить, нет ли сообщения.

– Само собой.





21


Вера тихо приоткрыла дверь. Борис сидел в кресле. Линзы Вера уже вынула, поэтому не могла сказать, что именно у Бориса в руках – киндл или телефон. Она толкнула дверь, как будто открыла ее только что. Борис поднял голову:

– Ложишься уже?

– А ты?

– Почитаю немного.

Значит, киндл. Но ведь читать можно и в телефоне. И строчить мейлы в ответ этой своей очередной мрази.

– Хорошо.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

В спальне она ринулась на сторону Бориса, вырвала челюсть ночному столику. Бутылочка со снотворным от толчка упала на бок, покатилась. Вера выхватила коробку с голубой эмблемой. Высыпала пластины с голубыми таблетками на кровать.

Спасибо фармацевтам за щадящую психику упаковку. Если бы виагру продавали в бутылочках, как витамины, она рехнулась бы пересчитывать.

Принялась стучать ногтем по прозрачной пленке.

…Раз… два …три …одиннадцать …восемнадцать.

Вера почувствовала, как раздуваются, распирая ребра, легкие. Как не хватает воздуха. Как бухает сердце.

Уже сбилась. Нет, лучше сосчитать, сколько целых пластинок. А потом смотреть, сколько вынуто таблеток. Да, так лучше. Начата только одна. Три пустых гнезда уголком. Помнит она сама эти три раза?

А сколько в коробке было целых пластин вообще?

Вера схватила коробку. Но буквы расплывались. Она всхлипывала сразу от того, что не может рассмотреть написанное, и от жалости к себе за то, что сидит и вот чем занимается: считает виагру. А ведь есть же и вон какие: и жирная, и старая, и краситься даже не соизволит, и волосы крысиным хвостиком – а хлопает мужа по заднице, он и рад.


– Мама?

С хрустом, с шелестом посыпались пластины.

– Мама, что случилось?

Виктор присел, принялся собирать упавшее. Увидел синие ромбовидные таблетки и надпись «Виагра» на коробке. Хорошо не снотворное, как он подумал было с порога. Плохо: старый павиан взялся за свое. «Опять». Виктор бросил коробку на кровать.

И тут уж Вера зарыдала. Теперь можно: ее друг, ее опора здесь.

– Ох, Витька… – она обняла сына за ногу, как дерево. Когда ему было два, три, он обнимал ее ногу так. – Витька…

Он сел рядом, обнял мать. Она плакала так, что Виктор чувствовал, как намокает от слез его рубашка.

…Сначала отсечь ее жалость к себе – она не жалкая, это павиан жалкий, сам себя унижает. А ей унижаться нечего, и называть это надо именно так, как оно называется,

– Опять он? – спросил он в темя, пахнувшее, как пахло всегда – лучшим запахом на свете: мамиными волосами.

Кивок в грудь.

…Теперь можно подумать, что делать дальше. Виктор погладил мать по голове.

– Ну-ну. Мам. Тихо.





22


– Серебро, – ответил отец. Петр слышал в трубке, что он улыбнулся.

– Ого. Круто.

– Нет, не круто, – охотно стал развивать тему отец. – Он мог бы взять золото.

– Да ну, пап, не взял – значит, не мог.

Он нарочно поддел отца на новый виток разговора, добродушно заметив:

– …Этот твой, дефективный.

– Толька-то? Семья у него дефективная. А он – мог. Мог-мог.

Отец принялся рассуждать об упущенных шансах воспитанника. Его голос приятно шуршал по уху, как дождь за окном. Не мешал думать о своем. Тольку Петр не видел никогда, но знал про него – по телефонным разговорам – все. Семья и правда была дефективная: мать-алкашка, квартира-распашонка на Гражданке. Впрочем, в секции «Знамя», которую тренировал отец, дефективными были все. Хорошие мальчики из интеллигентных семей не занимаются боксом. Отец… Для него – отец, для них – «дядь Коля», отец получил «мастера» еще в молодости. Потом стало не до тренировок: работа в милиции съедала все. Расследование особо тяжких. Питерской милиции отец отдал все. Зато вот теперь на пенсии. Вышел, так сказать, на тренерскую работу. Те же преступники, только малолетки и без официально зарегистрированного привода, черенки будущих преступников. Отец был хорошим тренером. За хуки и апперкоты Петр не ручался. Но видел другой результат: отец прививал шкетов к боксу, как к здоровому стволу. Принцип: мальчики из многоэтажек должны уставать физически, тогда у них не будет сил разрушить собственную жизнь. «А потом?» – как-то спросил Петр. Все ведь знают: именно из спортшкол – боксеры, борцы, самбисты, дзюдоисты – вышли почти все питерские бандюки. Наученные драться, наученные стоять вместе и друг против друга. «Жизнь покажет», – оптимистично ответил папаша. Но Петр вынужден был признать: оказался прав. Поколение 90-х отстреляло или пересажало друг друга. Волна прокатилась и ушла. А мальчики, которые пришли потом, начистив друг другу рыла в спортшколах, вырастали обычными гражданами, более или менее законопослушными. Странно, но факт.

Отец, рассказывая об успехах и провалах юных боксеров на областном чемпионате, видимо, тоже думал о своем. Вернее, о сыне. О том, что рассказал Петр. Потому что вдруг сказал:

– Девочка вошла в театр, девочки в театре нет. Я правильно тебя понял?

– В целом. Собака врать не будет.

– Собаки – четкие ребята, – согласился отец. – Магии в мире, как известно, нет. Следовательно: если девочки в театре нет, значит, ее там действительно нет. Если ее там нет, значит, она оттуда вышла.

– И бросила ребенка? Это не соответствует описаниям ее характера. Ответственная, честная, обязательная.

– Она его не бросала! Судя по твоим описаниям, он там отлично проводил время – плюшевые слоны, игрушечные попугаи. Я сам бы не отказался, в два года или сколько там ему.

– Год с чем-то. Ну да, типа того.

– Вот-вот. Просто девочка не вернулась за ним, как планировала. А она планировала, и планировала хорошо. Раз серьезная и ответственная. Она не думала оставлять ребенка надолго среди всех этих бутафорских зверушек. Она на секундочку вышла из театра. Вернее, думала, что на секундочку. И…

– И что-то пошло не так, – закончил за него Петр.





23


Вероника проверила задвижку в ванной. Граница на замке. На зеркале – испарина. Пахло пеной для ванной. Ванна была полна, айсберги пены были нетронуты. Вероника не собиралась лежать в ванной, как пообещала Геннадию. Подняла крышку корзины. Раскопала шелковистую гору трусов, маечек, лифчиков. Вынула пакет в жирных пятнах. Уже меньше, но еще есть. Села на пол рядом с корзиной. Надорвала бумагу, торопясь. Ухватила булку так, что из сдобного ануса вылез белый столбик сливок. И принялась кусать, запихивать, заталкивать в рот пальцем.