Хамза повращал ручку старомодного звонка. Долго ждали, но никто к ним не вышел. Тогда они просто открыли дверь, которая была не заперта, как оказалось.

Массивная люстра скупо освещала огромный безлюдный зал.

— Как думаешь, где они все могут быть? — спросил Хамза Китайгородцева.

Тот выразительно указал взглядом на лестницу, ведущую на второй этаж.

Хамза попросил Лапутина осмотреть помещения первого этажа, а сам пошёл наверх, жестом позвав за собой Китайгородцева.

И наверху тут и там горели светильники. Створки дверей, за которыми начиналась анфилада комнат, были распахнуты. Хамза направился туда. В первом же зале, стены которого были увешаны картинами, Китайгородцев обратил внимание Хамзы на портрет Станислава Георгиевича Лисицына. Хамза всмотрелся в изображение человека на портрете, одетого, как царедворец, и было заметно: удивлён.

Следующие комнаты на их пути тоже были освещены и тоже безлюдны. И ни звука во всём доме. Анфилада тянулась долго, десяток залов, никак не меньше. Были залы, мрачные на вид. Обшитые тёмным деревом, с пурпурным бархатом штор и потемневшей бронзой неярких светильников. Два или три зала выглядели повеселее, живость им придавала торжественная позолота, красный атлас мебельной обивки, да и сама мебель здесь была не тяжеловесно-основательной, а вычурной — стиль разгульных французских королей. Но по-прежнему Китайгородцеву казалось, что он находится среди декораций — не было у него ощущения того, что люди здесь живут каждодневной будничной жизнью.

За анфиладой комнат обнаружилась лестница, ведущая вниз. И там, внизу, слышались голоса. Пока ещё невнятные, практически неразличимые, но там явно кто-то был. Хамза и Китайгородцев спустились вниз. Здесь тоже были комнаты, но не такие помпезные, как наверху. Мебель попроще, площадь комнат поменьше — для челяди, наверное, или для не заслуживавших особого почтения гостей. Настоящий лабиринт, где легко можно было заплутать. Хамза с Китайгородцевым шли, ориентируясь по звучащим в глубине этого лабиринта голосам.

Первым они увидели одного из охранников Станислава Георгиевича. Охранник их признал и похоже было, что сильно удивился. Дорогу в комнату он им не преградил. В комнате был Стас Лисицын, собственной персоной. Одет в пальто, словно только что вошёл. Он был мрачен, как проигравший битву маршал. И он тоже, кажется, был удивлён появлением гостей в столь поздний час. Смотрел на вошедших, ожидая разъяснений.

— Здравствуйте, — сказал ему Хамза и больше ничего говорить не стал.

— Вы здесь зачем? — осведомился после долгой паузы Лисицын.

— Я вот его привёз, — соврал Хамза, кивнув на Китайгородцева.

Ахинею нёс, конечно, но Лисицын на его враньё никак не отреагировал, поскольку его мысли были заняты совсем другим.

— Никого нет! — сказал он, и сквозь удивление в его словах прорвалась растерянность.

— Простите? — вопросительно произнес Хамза, искренне удивившись услышанному.

— Нет их! — повторил Лисицын, нервно разведя руками.

— Уехали? — уточнил Хамза.

— Не знаю!

То есть самого Лисицына Михаил и Наталья Андреевна в известность не поставили. И если это так, тогда «уехали» — это неправильное слово. Правильное слово — бегство. Они сбежали.





* * *


Они осмотрели весь дом, комнату за комнатой. Добрались и до помещений на втором этаже, которые ещё недавно занимали Наталья Андреевна и Михаил. Их одежда, их вещи — по ним угадывалось недавнее присутствие людей. Китайгородцев обратил внимание на царящий здесь порядок. Похоже, что собирались основательно, без спешки. Уехали наверняка машиной.

— Машины Михаила нет? — спросил Китайгородцев у Лисицына.

— Нет.

Погрузились и уехали.

Подгадав момент, когда их никто не мог услышать, Хамза спросил у Китайгородцева:

— Заметил ты что-нибудь? Какие-то следы присутствия здесь третьего…

— Да.

— Правда?! — удивился Хамза. — Где?

— На первом этаже, в одной из комнат.

— Пойдём-ка! — сказал озадаченный Хамза. — Покажешь мне. Я ничего такого не увидел, если честно.

Вдвоём они спустились по чёрной лестнице, которой завершалась анфилада комнат второго этажа. В лабиринте помещений первого этажа Китайгородцев почти сразу отыскал искомое. Сдвинул задвижку, распахнул дверь. Ничем не примечательная комната, одна из многих. Хамза разглядывал её обстановку, не переступая порога, и пытался понять, что именно могло привлечь внимание его спутника. Понять не получилось.

— Я не вижу ничего, — пожал он плечами.

— Здесь нет пыли, — сказал Китайгородцев. — Идеальная чистота. Совсем не так, как в других комнатах. Как будто старательно ликвидировали все следы присутствия здесь человека.

Теперь и Хамза увидел: очень чисто, просто неестественно чисто.

— И ещё замок этот, — потянул задвижку Китайгородцев. — Единственная комната из тех, где есть мебель, есть окна, то есть она жилая — но она запирается снаружи, а изнутри задвижку открыть нельзя. Здесь запросто могли кого-то запирать.


И получалось, что тот, третий, всё-таки был.

— Задвижка совсем новая, — сказал Китайгородцев. — Недавно ставили. Может быть, уже после того, как я увидел этого умершего генерала за окном. И они, чтобы подобное не повторилось, решили подстраховаться.





* * *


Лисицын так и не снял пальто. Он сидел в кресле в одной из комнат второго этажа и пил коньяк. Двое его охранников бродили по пустому дому, как неприкаянные. Обстановка мрачная. Так бывает, когда покойник в доме.

— Станислав Георгиевич, прошу меня правильно понять, — сказал Хамза. — Это не праздное любопытство, поверьте. Что происходит?

Лисицын отхлебнул коньяка, ответил неохотно, не глядя на собеседника:

— Семейные дела.

— И всё-таки, — проявил настойчивость Хамза. — Они уехали. Почему? Куда? Кто тут был третий? Вы в курсе?

Лисицын ещё больше помрачнел. Хамза ждал ответа. Отвечать Лисицын не хотел.

— Это наши семейные дела! — повторил он с нажимом.

И не лезь, мол, в них, если не хочешь нарваться на грубость.

— Я бы во всё это не вмешивался, — сказал Хамза. — Если бы до меня не дошли кое-какие слухи… Касательно вас… А мы пустяками не занимаемся, вы в курсе, я надеюсь, — нагнетал страсти Хамза, чтобы деморализовать собеседника.

Лисицын был заинтригован и уже оставил свой коньяк.

— На вас готовят покушение, — сообщил Хамза.

Лисицын на глазах трезвел.

Хамза ничего больше не добавил. Он запустил пробный шар и теперь ждал, чем партнёр ответит.

— Ты шутишь? — спросил Лисицын, не поверив до конца в услышанное.

— У вас разве нет врагов?

— Что за чушь! — пробормотал Лисицын.

Китайгородцев видел, как Станислав Георгиевич лихорадочно пытается сообразить, что всё это может означать.

— Это никак не может быть связано с вашими родственниками? — пытался добиться искренности Хамза. — Или с этим третьим, например, который здесь жил?

— Полная чушь! — уже уверенно ответил Лисицын.

— То есть вы не ждёте неприятностей? — не поверил Хамза.

— Нет!

— И даже предчувствий никаких недобрых?

— Нет!

— А если, предположим, шестнадцатое ноября, — вроде бы задумчиво произнёс Хамза, но смотрел он цепко. — Что за день такой в вашей жизни? Чем примечателен?

— Шестнадцатое, — пробормотал Лисицын, роясь в памяти. — Шестнадцатое ноября… Пятнадцатое… Пятнадцатое? — как будто ему что-то вспомнилось.

— Шестнадцатое! — твердо повторил Хамза.

— Что за чёрт! — хмурился Лисицын. — И что — шестнадцатого меня будут убивать?

Хамза ничего не ответил, но его взгляд был красноречивее всяких слов.

— Шестнадцатое! — прозрел, наконец, Лисицын.

Он замер, потрясённый сделанным открытием.

И Китайгородцев тоже обмер. Потому что, если до сих пор в нём ещё теплилась надежда на то, что произошла какая-то ошибка, и про шестнадцатое — это несерьёзно, это блеф, и ничего такого шестнадцатого ждать не надо, сейчас, именно в этот миг, он понял, глядя на Лисицына — не блеф. Шестнадцатое — не пустой звук для Лисицына. Особенный какой-то день. И когда наступит шестнадцатое ноября, Китайгородцев пойдёт этого чёртова Лисицына убивать.