История с убийством Сабашникова – смесь поражения и победы. Убийца Сидельников получил пятнадцать лет сахалинской каторги – а вот Марфа, благодаря усилиям «самбарского Плевако» Аргамакова, отделалась четырьмя месяцами тюрьмы. Аргамаков вещал долго и проникновенно, расписывая необразованность и трусость простой русской бабы, испугавшейся угроз жестокого убийцы и единожды в жизни оступившейся. Он был красноречив, присяжные – мягкосердечны. Дамы в зале суда роняли слезы, публика Аргамакову аплодировала – одним словом, в тысячный, наверное, раз повторилась история, когда краснобайство присяжного поверенного заворожило присяжных, словно змея – птичку…

Сабуров, поневоле вынужденный присутствовать на суде в качестве свидетеля, наблюдал все это своими глазами. Ульяна свет Игнатьевна тоже была вызвана исключительно в качестве свидетельницы. Она сидела в черном вдовьем наряде, то и дело смахивая слезинки черным же кружевным платочком, и ее красивое лицо было исполнено такой тоски по зверски убитому мужу, что иные дамы из публики, глядя на нее, не могли сдержать слез, а иные мужчины подозрительно часто шмыгали носами. Сидельников попытался было рассказать суду, как все происходило на самом деле, но ему удалось произнести лишь пару-тройку фраз. Аргамаков не проронил ни слова, он лишь захохотал, глядя на Сидельникова с таким презрением и даже гадливостью, что публика не дала тому говорить шиканьем и свистом, а потом прокурор лишил Сидельникова слова, предупредив, что может добавить к обвинению в убийстве еще и обвинение в злостной клевете. Ульяна Игнатьевна приняла вовсе уж трагический вид, и никто не сомневался, что она поражена в самое сердце столь низким коварством и столь облыжной ложью подсудимого, которого, как вскоре оказалось, на пятнадцать лет должен был принять на жительство далекий жуткий остров Сахалин. И это – итог.

Ахиллес, понуро шагая от здания суда, повторял в уме печальные чеканные строки Екклесиаста: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них…»

Никак нельзя сказать, что слова мудрого пророка на сей раз полностью соответствовали истине. Сидельников был не запутавшейся в силках невинной птичкой, а расчетливым, хладнокровным убийцей, и Ахиллес присоединялся к мнению тех из публики, кто вслух сетовал, что смертная казнь за уголовные преступления в Российской империи отменена. Но разве только в этом дело? Невыносимо было видеть вдохновительницу убийства в облике терзаемой нешуточным горем вдовы, знать, что через какое-то время она появится на балах во всем блеске красоты и свежести, веселая, залитая бриллиантовым сиянием.

И все же крупную рыбу не всегда приходится выбрасывать в воду. Наглядный пример – последствия ревизии сенатора Гирина, не только разгромившего вдребезги гнездо продажности, Московскую сыскную полицию, но и смахнувшего с высокого кресла лютого казнокрада, московского же градоначальника[138] Рейнбота. Рейнбот, конечно, можно сказать, отделался легким испугом – срок получил небольшой, да и от того был освобожден милостью государя, женился на богатой купчихе и жил сейчас припеваючи в ее подмосковном имении Горки. Но ему уже никогда не быть на государственной службе, никогда больше не собирать в свой карман взятки и казенные денежки…

Так что с крупными рыбами обстоит по-разному. Иные благополучно уходят на глубину совершенно невредимыми. Иные вновь оказываются в воде – но с ободранными боками и лишившиеся половины плавников. А иные так и остаются валяться на берегу, жалко и беспомощно разевая рот в течение всего недолгого времени жизни, что им отведено.

Ахиллес в первый раз подумал о том, что хлеб сыщика – горек. И подумал еще: следует приготовить себя к тому, что в будущем он, вполне возможно, когда-нибудь окажется в той же ситуации, что с Ульяной и Качуриным. Надо заранее готовить себя к возможным поражениям, помнить, что жизнь многолика.

Одним словом, осознать то, что давно уже осознал гораздо более ученый жизнью околоточный надзиратель Сидорчук, плывший на «Русалке» же, но во втором классе – тоже в Казань, откуда ему предстояло, со всем своим семейством, как и Ахиллесу, ехать поездом в Москву. Сидорчуку будет даже легче обосноваться в Московской сыскной – он и так служит по Департаменту полиции, так что для него это будет простым переводом с одного места службы на другое.

И наконец, события в Красавине и окрестностях. Вот их итог Ахиллес справедливо мог считать своей полной победой. Он спас жизнь милейшему человеку Казимиру Яновичу, будущему родственнику. Он вытащил за ушко да на солнышко «магистра» и его банду (оказалось, кстати, что тогда из леса в него стреляла именно Иоланта, но ее подвела специфика ремесла: до того она палила лишь по огонькам свечей и прочим неодушевленным мишеням, а в человека ей довелось стрелять впервые в жизни, вот и напортачила…).

Уже знавший все об этом деле Никодимов заверил его: на сей раз не будет краснобая-адвоката. Ни одна самбарская знаменитость с этим делом связываться не станет: слишком уж неприглядно оно выглядит, слишком многие в Самбарске, в том числе и те, от кого в значительной степени зависело пресловутое «общественное мнение», знали и уважали безобиднейшего Казимира Яновича. Так что вся четверка получит свое – не каторгу, правда, на которую отправится один прямой убийца, Алешка. Остальные, поскольку свой преступный замысел им все же не удалось довести до конца, отделаются вечным поселением по ту сторону Урала, или, как его исстари называют сибиряки, Хребта. А послабление, сделанное Тучину за выдачу им похищенных драгоценностей, авторитетно заверил Никодимов, заключается только в том, что поселение ему определят в местах относительно комфортных для проживания – южные районы Енисейской или Иркутской губерний, Мачею с Иолантой предстоит путешествие за казенный счет гораздо севернее, где жизнь далеко не так благоприятна – кажется, в Нарымский край.

Ахиллес ничего не сказал Никодимову (может быть, тот и сам знал), но не сомневался: совершеннейшее отсутствие краснобаев-адвокатов вызвано в первую очередь той самой закулисной борьбой самбарских «серных баронов» со своим казанским конкурентом, «купцом Д.». Означенный купец вряд ли пойдет под суд, но нервы ему помотают изрядно…

Стерляжья уха действительно была на обед для пассажиров первого класса. А добрая половина пирогов Лукерьи Филипповны, в самом деле великолепных, была съедена к утру в седьмой каюте под шустовский коньячок и мадеру – после того, как в означенной каюте поздним вечером стали происходить оставшиеся неведомыми окружающему миру события, которые, стань они каким-то чудом известны доброму синьору Боккаччо, безусловно вдохновили бы ученого мессира на новые, дополнительные главы к «Декамерону».



Красноярск, сентябрь 2018



* * *





notes


Примечания




1




До революции Жигулевские горы звались и писались именно через «е».





2




В гимназии, как мужские, так и женские, принимали с девяти лет, а часто – и с десяти-одиннадцати. Так что собеседницам Ахиллеса не менее семнадцати.





3




Надсон Семен Яковлевич (1862–1887) – русский поэт. В начале XX в. его стихи пользовались прямо-таки невероятной популярностью, особенно у молодежи. Позднее был совершенно забыт.






4




Старинное название водки.





5




Начальник городского почтово-телеграфного управления.





6




Шутливое наименование в офицерской среде триппера.





7




Всякий более-менее большой город делился на несколько «частей». Частный пристав примерно соответствует нынешнему начальнику РОВД.





8




Слово употреблялось тогда в значении «первоначальный», «прежний».





9




Форменная одежда, известная впоследствии как гимнастерка.





10




«Катенька», «катеринка» – обиходное название сторублевой ассигнации с 1866 г., выпускавшейся с портретом Екатерины II.