– А еще патроны у тебя есть? – как можно небрежнее спросил он.
– Нет, только эта обойма. – Она вздохнула. – Воздыхатель тот давно уехал… Но я, конечно, грущу не о нем, а о том, что теперь негде достать еще патронов. Кто их продаст гимназистке в охотничьем магазине[88]…
Вот и прекрасно, подумал Ахиллес. Подначить ее расстрелять все патроны – и она останется с безобидным куском железа, которым только орехи колоть. На душе будет спокойнее…
– Отдай пистолет. А то я обижусь. Смертельно. А смертельно обиженная польская шляхтенка – это такой ужас.
– Ну хорошо, – сказал Ахиллес, не без некоторых внутренних колебаний отдавая ей поставленное на предохранитель оружие без патрона в стволе. – Только с условием: при первой же возможности ты мне покажешь в лесу, как умеешь стрелять.
– Обязательно. – И она обрадованно спрятала смертоносное оружие в ридикюль.
– Ванда…
– Да?
– Я тебя просто-таки умоляю: там, в имении, веди себя как можно более естественно. Чтобы ничуть не походить на сыщика из романа. Никаких обменов со мной таинственными взглядами или чего-то подобного. Это не роман, это жизнь. А эти люди – несомненно, преступники. Самые настоящие. И, вполне возможно, вооруженные. А опытный преступник без малейших моральных терзаний выстрелит и в армейского подпоручика, и в очаровательную гимназистку. Я тебя очень прошу…
– Ахилл, милый, – сказала Ванда серьезно. – Я взбалмошная, быть может, чуточку легкомысленная, порой вздорная… но никак не глупая, поверь. Я буду держаться непринужденно, как ни в чем не бывало. Ты веришь в женскую интуицию?
– Пожалуй, да…
– Они мне еще в тот раз не понравились, – сказала Ванда все так же серьезно. – Очень уж странная компания, словно с бору по сосенке собранная. Но я ничем себя не выдала, щебетала как ни в чем не бывало, разыгрывала легкомысленную простушку. Вот кстати… Отец тебе наверняка не сказал, он вряд ли заметил, но я-то точно уверена – Мачея с Иолантой явно связывают некие… отношения.
– Как ты узнала?
– Простым женским способом, – рассмеялась Ванда. – Когда мне так показалось, я принялась вовсю с ним кокетничать… Ну, конечно, оставаясь в рамках приличий, но все же за эти рамки самую чуточку выходя… Интересные были результаты. Он-то как раз не имел ничего против, он из несомненных повес, а вот Иоланта… Она пару раз бросала на меня та-акие взгляды… Словно жалела, что она не горгона Медуза и не умеет превращать взглядом в камень. Это были не просто взгляды ревнивицы – взгляды, исполненные злости к человеку, покусившемуся на чужую собственность… Я никак не могла ошибиться. Она под любым предлогом, порой явно надуманным, старалась не оставлять нас наедине, иногда буквально навязывалась третьей на прогулки или в поход за грибами… Вот поверь моей интуиции – их кое-что связывает…
– И при этом он нисколечко не протестует, что Иоланта собирается обвенчаться с твоим дядюшкой… – медленно произнес Ахиллес. – Если интуиция тебя не подводит, мы имеем дело с крайне беззастенчивой в средствах парочкой… А такие особенно опасны… На этот раз не устраивай ничего подобного, ладно?
– Ну конечно, – сказала Ванда. – На этот раз у меня отработаны совершенно другие взгляды. В твое отсутствие неизбежны расспросы о тебе, так всегда бывает. Я бросаю взгляд номер один, вот так… – И она показала. – И говорю, что ты мой знакомый. Потом следует второй взгляд, гораздо более лукавый. – Она показала какой, с добавлением: «Это мой очень хороший знакомый». – И наконец, взгляд третий… – Этот был исполнен не просто лукавства, а откровенной фривольности. – И говорю: «Вообще-то это мой жених». Ну как?
– Производит впечатление, – покрутил головой Ахиллес.
– Гожусь я в помощницы сыщика?
– Годишься, пожалуй, – подумав, сказал Ахиллес. – При условии, что самостоятельно ничего предпринимать не будешь.
– Клянусь, господин подпоручик! – Она подняла руку, по-католически сложив для крестного знамения два пальца. Потом улыбнулась той самой улыбкой, после которой сердце Ахиллеса всегда ухало в сладкий ужас. – Знаешь, что мне пришло в голову? Дядюшкин дом способен предоставить возможности, каких нам не всегда предоставит Самбарск… Вы меня поняли, господин подпоручик? Я снова предприняла разбойный визит в спальню отца…
– К твоему сведению, он догадался о первом твоем визите, – сказал Ахиллес. И добавил не без грусти: – Ванда, милая, как бы я этого ни хотел всем сердцем и всей душой, ничего не получится. Твой отец – человек неглупый и предусмотрительный. Он взял с меня слово офицера и дворянина, что в имении я не допущу никаких вольностей…
Очаровательное личико Ванды заметно омрачилось:
– Жаль… Но слово офицера и дворянина нарушать нельзя… Я бы первая перестала тебя уважать… – И вдруг ее лицо просветлело. – Однако женская хитрость всегда превосходит мужскую… Повтори-ка слово в слово обещание, которое ты дал!
Ахиллес покосился на спину кучера и Артамошки – и, хотя прекрасно знал, что по-французски они ни бельмеса, понизил голос:
– «Во время пребывания нас в имении не повторится то, что уже произошло в вашем доме».
– И все? Ничего больше?
– Ничего.
– Ах, эти мужчины, полагающие себя самыми большими на свете хитрецами… – тихонько засмеялась Ванда. И добавила вкрадчиво: – Конечно, и слово дворянина, и слово офицера – святое слово… Но и в нем способны отыскаться лазейки. Как, например, в твоем… – Она обаятельно улыбнулась, вновь отправив сердце Ахиллеса в некую пропасть. – Ты не забыл, что мы с тобой начали целоваться до того, что произошло в доме? Вот тебе и лазейка. Ты ведь не давал слова не целовать меня? Так что некоторые вольности мы все же сможем себе позволить… – и быстро добавила шепотом: – Нет-нет, только не сейчас, кто-нибудь из них может обернуться…
И ведь накликала! Бородатый осанистый кучер обернулся – за пару мгновений до того, как Ахиллес успел выпустить руку Ванды из своей – и пробасил:
– Приехали, барин. Сейчас свернем направо, за те вон деревья – и вид на усадьбу откроется.
Ванда взглянула на свои часики, висевшие на груди на золотой цепочке:
– Как раз успеваем к вечернему чаю. У тебя будет возможность их наблюдать в самой что ни на есть естественной обстановке…
– К вечернему? – поднял брови Ахиллес, глянув на свой серебряный «Павел Буре», ничуть не пострадавший после кратковременного пребывания в медвежьем чреве.
Оставалось еще двадцать минут до пяти часов пополудни. Ванда улыбнулась:
– Ахилл, провинциальное имение – та же деревня. Вечереет не по часам, а по солнцу. Но ты, если проголодался, не беспокойся: ужин тоже будет. – Она фыркнула. – После спиритического сеанса.
– Вот кстати, – сказал он. – Уговор хорошо помнишь? Не показывай удивления, что бы я там ни нес.
– Ну конечно помню. Во-первых, у меня хорошая память, а во-вторых, я как-никак помощница сыщика… – Она засмеялась. – И не кого-нибудь, а самого самбарского Шерлока Холмса.
– Ванда, хоть ты это не повторяй, – сказал он чуть уныло. – И так из-за этого сомнительного титула столько неприятностей нажил, и они еще не кончились…
– Хорошо, не буду, – покладисто согласилась она и перешла с французского на русский: – Сидор, останови лошадей у начала спуска. – Повернулась к Ахиллесу: – Как тебе пейзаж?
– Великолепный, – ответил он искренне.
Действительно, вид открывался великолепный. Вниз, примерно на полверсты, тянулась наезженная колесами дорога меж двух высоких зеленых стен пышных кустов – в Сибири такие не росли, и в Чугуеве тоже, так что Ахиллес понятия не имел, как они называются. Справа, далеко отсюда, сливаясь с синей кромкой горизонта, протянулся живописный лес, и почти посередине его отблески лучей заходящего солнца играли на спокойной воде большого, круглого почти озера. И слева протянулся столь же живописный кудрявый лес, разве что с горизонтом он не смыкался – вдали виднелись сжатые поля.
Отлогая дорога упиралась в… нет, конечно, это был не лес, а самый натуральный господский парк, только довольно давно оставленный без надлежащего ухода. Посреди парка белел двухэтажный дом, не сказать чтобы особенно большой, с двумя полуколоннами по сторонам входа. Слева, совсем близко, текла неширокая серебристая речка. Все вокруг дышало покоем, уютом, красотой. Понятно теперь, почему имение назвали именно так – должно быть, и село расположено в столь же живописном месте.
– Трогай, – распорядилась Ванда, и коляска двинулась по отлогому спуску. Ахиллес обратил внимание на строеньице, как-то не гармонировавшее с домом и конюшнями: совсем маленький кирпичный домик с зеленой железной кровлей, стоявший у какого-то странного мостика, перегородившего речушку.
Ванда, должно быть, перехватила его взгляд:
– Заметил? Это – символ технического прогресса, добравшегося и до этой глуши. Называется… Я с третьего раза запомнила: гидравлическая электрическая станция. Предмет особой гордости дяди Казимира. Вода вертит какие-то колеса, наподобие мельничных, и получается электричество. Прогресс, правда? Самбарск, хотя он и губернский город, электричеством освещается примерно наполовину. Там нужна большая станция, дорогая, а эта, маленькая, довольно дешевая.
– Ого! – сказал Ахиллес. – Можно подумать, ты не в гимназии, а в Технологическом институте учишься…
– Когда я в прошлом году гостила у дяди, объявился очередной воздыхатель, – безмятежно сказала Ванда. – Студент-технолог, совсем молоденький. Метод ухаживания у него был очень оригинальный: он каждый вечер водил меня к станции и подробно растолковывал, как там все устроено. Даже поцеловать ни разу не пытался. Я бы, конечно, не позволила… Ага! Нас уже встречают. Отец говорил, что даст телеграмму. Красавка всего в трех верстах, там не только почта, но и телеграф… Сейчас стрелять будут.
– Неужели в нас? – усмехнулся Ахиллес.
– Ну что ты! – серьезно сказала Ванда. – Салютовать будут в честь приезда гостей. Это еще от прежнего хозяина осталось, дядя подумал и тоже стал гостей так приветствовать… Ай!
Она с комическим ужасом на лице зажала уши. Слева от крыльца бабахнула маленькая пушечка – они подъехали так близко, что Ахиллес уже мог ее рассмотреть. Выметнулся столб пушистого белесоватого дыма, тут же поплывшего вверх облачком. Лошади остались совершенно спокойны, словно строевые, – ну да, они здесь бывали частенько и успели свыкнуться с безобидным грохотом.
Внизу, перед крыльцом, стояли пятеро – четверо мужчин и женщина в белом платье. Кучер сноровисто остановил лошадей прямо напротив них. Ахиллес спрыгнул первым, подал руку Ванде, и они пошли к встречающим. По пути Ахиллес, движимый чисто военным рефлексом, бросил взгляд на пушечку, оказавшуюся медным фальконетом длиной в пол-аршина – судя по некоторым деталям исполнения, не менее чем столетней давности, если не старше. Как бы не перемудрили с зарядом провинциальные артиллеристы, а то и до беды недалеко. Был схожий случай на одном из золотых приисков: по прихоти его владельца каждый намытый пуд золота отмечался выстрелом из столь же древней пушки – правда, та была гораздо больше, стандартное полковое орудие на лафете, помнившее еще Бородино. Во все дни пьяный сторож Федотыч, исполнявший еще и обязанности пушкаря, однажды переложил пороху – и получилась вечная память новопреставленному рабу Божьему. Ну, и стекла в конторе вылетели все до одного…
– Ванда, милая, как я рад, что навестила, – воскликнул один из мужчин, заключая ее в объятия.
Дядя Казимир, тут и гадать нечего. Господи Боже ты мой, подумал Ахиллес тоскливо, Лесневский был прав – это не человек, это сущая тень человека. Добротный темный костюм висел на нем мешком, лицо походило на обтянутый кожей череп, глаза запали… Что за хворь может довести человека до такого состояния?
– Позволь тебе представить, дядя, – сказала Ванда непринужденно. – Подпоручик Ахиллес Петрович Сабуров, мой очень хороший знакомый (и сопроводила это тем самым взглядом номер один, обращенным ко всем пятерым).
– Душевно рад, душевно! – Дядя Казимир потряс руку Ахиллеса, и у того осталось неприятное впечатление, что он пожимает кость скелета, обтянутую холодной резиновой перчаткой. Холодная, вялая ладонь тяжелобольного человека…
– Душевно рад! – повторил дядя Казимир. – Позвольте и вам представить… Мадемуазель Иоланта Тышевская… – Он замялся словно бы в смущении. – Моя невеста, да-с, венчание через неделю в Самбарске. Душевно приглашаю, Ахиллес Петрович. Быть может, согласитесь быть шафером?
– Почту за честь, – поклонился Ахиллес и поцеловал руку мадемуазель Иоланты.
Бог ты мой, подумал он в некотором смятении, форменная знаменитая картина Пукирева «Неравный брак». Только все наоборот. Довольно красивая, пышущая здоровьем брюнетка не старше тридцати – и эта тень человека… Какие причины потребовались, чтобы эта красивая, молодая, уверенная в себе женщина, явно способная сделать и лучшую партию, согласилась венчаться с этой развалиной? Что за необходимость заставила? Положительно, Лесневский прав – за этим что-то стоит…
– Господин Мачей Ипполитович Старовский, мой дальний родственник. Очень многообещающий молодой человек, очень. Как живописцу ему пророчат большое будущее…
Означенный Мачей в точности отвечал описаниям Лесневского: рыжеватый блондин с круглым добродушным лицом и тонкими усиками, одетый с чуточку нарочитой щеголеватостью. Что ж, именно такие добродушные весельчаки и проматывают состояние, не успев понять, как это получилось…
– Господин Сергей Викторович Дульхатин, мастер высоких наук.
Черноволосый господин средних лет с аккуратно подстриженной бородкой, в пенсне в золотой оправе, облаченный в строгий темный костюм, и в самом деле чем-то походил на грека – Ахиллес их навидался в Чугуеве. Вот только имя нисколько не греческое. Как там у Лермонтова? Я знал доктора Иванова, который был немцем, и я знал доктора Вернера, чистокровного русского. Примерно так. Впрочем… Имя может оказаться и ненастоящим, учитывая некоторую странность этой компании… Ахиллес заметил на лацкане мастера неведомых пока «высоких наук» странный жетон – серебряный, с замысловатым вензелем красно-синей эмали.
– Господин Кравченко Семен Филиппович, доктор.
И здесь данное Лесневским описание оказалось очень точным. Лицо словно вырублено тупым кухонным секачом из твердого полена, взгляд колючий, смотрит не то чтобы с явной неприязнью, но как бы отстраняет себя от неожиданного визитера. Поневоле вызывает легкую неприязнь… но не будем спешить с суждениями. Вспомним еще одно высказывание Шерлока Холмса: самую отталкивающую внешность из виденных им людей имел филантроп, истративший четверть миллиона на лондонских бедняков… Чересчур опрометчиво для сыщика – судить человека только по внешности, не узнав его поближе.
– Наша домоправительница пани Катарина…
Высокую седоволосую женщину можно было принять за строгую классную даму (Ванда по дороге обмолвилась, что именно такое впечатление она на нее всегда производит). Судя по величавой осанке и гордой посадке головы, верилось, что она и в самом деле знавала лучшие дни, прежде чем стать экономкой в провинциальном именьице, респектабельности ради именуемой домоправительницей. О том же говорил и золотой браслет на запястье, не такой уж массивный, но определенно не дутый, чувствовалась старая работа.
С ее появлением все пришло в движение, совершаясь как бы само собой. Из дома выскочили двое слуг и принялись проворно отвязывать от задка коляски небольшой дорожный сундучок Ванды. Третий прямо-таки выхватил у Артамошки маленький несессер Ахиллеса и понес его за ним с пани Катариной, решившей самолично показать гостю отведенную ему комнату, оказавшуюся на втором этаже, с высоким окном, расположенным по фасаду здания. Ванда в сопровождении несших сундучок слуг уверенно направилась куда-то по коридору первого этажа – видимо, всегда ей отводили одну и ту же комнату.
Поставив несессер у ночного столика, слуга удалился. Пани Катарина сказала таким тоном, словно это она была владелицей имения:
– У господина подпоручика есть около получаса, чтобы отдохнуть с дороги. Сейчас я пришлю человека почистить ваш мундир от дорожной пыли. Вечерний чай будет накрыт на веранде. У нас принято, чтобы гости собирались по сигналу гонга…
Произнеся все это, она величественно направилась к полуоткрытой двери, но Ахиллес, не думая о правилах хорошего тона, оказался у двери раньше и плотно ее прикрыл, убедившись попутно, что в коридоре никого нет. Пани Катарина изумленно подняла брови, но Ахиллес, приложив палец к губам, подал ей письмо, сказав тихо:
– От Сигизмунда Яновича…
Не изменившись в лице, экономка распечатала конверт, пробежала письмо глазами – похоже, оно было довольно коротким. Вложила его назад в конверт, сложила его вчетверо, спрятала за высокий воротник темного платья и по-прежнему бесстрастно сказала:
– Из письма следует, что я могу вам полностью доверять… Вы сыщик?
– Не совсем, – сказал Ахиллес. – Просто… просто я по роду службы приобрел некоторый навык в… деликатных делах. И Сигизмунд Янович попросил меня разобраться, что тут происходит. Он убежден, что тут творятся, скажем так, странные вещи…
– Он абсолютно прав, – сказала пани Катарина. – Вот только, к сожалению, я не смогу поговорить с вами сейчас – обязанности по дому… Не возражаете, если мы поговорим позже, когда дом отойдет ко сну? – На ее лице появился намек на улыбку. – Я уже в том возрасте, когда моей репутации нисколько не повредит поздний визит в комнату молодого офицера…