Когда они покончили с первой, Ахиллес подметил, что будущий тесть поглядывает словно бы смущенно. Определенно, он не мог ошибиться. И побыстрее налил по второй, чтобы растопить лед, поскольку давно подмечено – спиртное и на русского человека, и на поляка действует одинаково. И чтобы облегчить задачу, Ахиллес спросил:
– Быть может, Сигизмунд Янович, у вас есть еще какие-то условия?
– Пожалуй, нет. Если и найдутся – третьестепенные, которые можно будет обговорить потом, когда дело подойдет к финалу. А вот просьба… я не знаю, уместно ли… Но, в конце концов, мы с вами – будущие родственники, да и речь пойдет еще об одном будущем вашем родственнике… Я хотел бы обратиться к вам с просьбой…
– Все, что в моих силах, – сказал Ахиллес.
– Речь идет о ваших… талантах сыщика, которые вы проявили недавно, но с блеском. Вы сами знаете, с какой скоростью распространяются слухи по нашему городку. Все только и говорят о том, как мастерски вы изобличили убийцу купца Сабашникова. А в Дворянском собрании княгиня Тураева рассказывает всем и каждому, как вы отыскали ее драгоценную брошь, да вдобавок отвели подозрения от невинного чело- века.
– Вот с брошью вышла чистая случайность, – сказал Ахиллес. – Просто повезло оказаться там в одно время с мальчишкой…
– Все равно. Я читал, что сыщику необходимо еще и везение. У вас оно, безусловно, есть. И потом, в случае с Сабашниковым никакого везения не было. Была блестящая работа настоящего сыщика, и не нужно из ложной скромности это отрицать, иначе это будет напоминать женское кокетство… Скажите сначала, у вас есть братья? Сестры?
– Младший брат и младшая сестра.
– Вы их любите?
– Да, очень.
– Тогда вы меня поймете. Ахиллес Петрович, мой младший брат, которого я очень люблю, попал в беду… в какую-то непонятную беду. И я совершенно не представляю, как ему помочь. Чтобы распутать это дело, нужен хороший сыщик, а обращаться в сыскную полицию я не могу по ряду причин… да и репутация у нее незавидная. – Он улыбнулся прямо-таки вымученно. – Сюжет для классического английского приключенческого романа: странные происшествия в загородном имении, весьма странные вещи, и обращаться к полиции никак нельзя. В первую очередь по недостатку улик. Но то, что Казимир в большой беде – чистейшая правда, уж я-то знаю своего брата, он моложе меня на три года, мы с ним всю жизнь прожили в этом городе…
– Что случилось? – тихо спросил Ахиллес, наполняя лафитники. – Рассказывайте подробно.
– С чего бы начать… Понимаете ли, мы с Казимиром сугубо разные люди. Я человек городской, мне нужна городская толчея, банки, биржа, пароходы на Волге, ежедневная суета с документами, шумные, веселые рестораны и прочие городские приметы бурной жизни. Нельзя сказать, что в нашем городке течет такая уж бурная жизнь, но я часто бываю в Казани, в Нижнем, в Москве, Петербурге – и чувствую себя там как рыба в воде. Порой даже возвращаться не хочется. Казимир – совсем другой. Из затворников. Он почти безвылазно сидит у себя в имении, самбарского дома не держит, останавливается всегда у меня. Кстати, ко мне в гости он приезжает педантично – примерно раз в два месяца. Он на три года меня моложе, ему сорок, но вы не поверите, Ахиллес Петрович, – за последние пятнадцать лет он только раз был в другом городе – в Казани, и то только потому, что умирала наша троюродная сестра, три месяца назад, съехались члены фамилии, неприлично было бы не приехать… Ванда его любит, но она давно уже прозвала его в шутку дядя Анахорет Янович. Он не обижается, он вообще человек добродушнейший…
– И что, он таким был всегда? – спросил Ахиллес. – Быть может, была какая-то веская причина?
– Безусловно, да, – сказал Лесневский. – Была одна девушка, здесь, в Самбарске. Казимир ее всерьез любил, уже готовился сделать предложение. Она погибла, когда «Ласточка» села на камни. Сейчас только старожилы помнят, но когда-то это была большая катастрофа, все, к несчастью, происходило ночью, погибли около пятидесяти человек – и из пассажиров, и команды, – а всего на «Ласточке» было семьдесят с лишним человек. Вот до этого он поездок и путешествий отнюдь не чурался – от Казани и Нижнего до обеих столиц, как-то даже ездил в Польшу. Но после смерти Барбары стал анахоретом. Пожалуй, я неточно выразился. Если человек анахорет – это как бы подразумевает, что он чурается людского общества, живет затворником. В данном случае – ничего похожего, Казимир любит гостей, хлебосольно их принимает, в лучших традициях старопольского гостеприимства. Но сам имения практически не покидает, разве что ходит охотиться на куропаток, но это недалеко, пара верст от имения. У него триста десятин, он почти все сдает в аренду местным мужикам – там поблизости два очень зажиточных села. Выговорил себе только две десятины что ближе всего к имению, там и стреляет куропаток по осени.
Ахиллес уже слышал это от Ванды, но вряд ли стоило говорить это ее отцу – вроде и отношения наладились, и, можно считать, сговор произошел, но все равно, деликатности ради не стоит…
– Месяца два назад я с Вандой, узнав, что он вернулся из Казани, решил к нему съездить, узнать, как прошли похороны…
– Простите, – мягко, но настойчиво прервал его Ахиллес. – А почему вы сами не поехали на похороны? Извините, если вопрос неделикатный… Но все же троюродная сестра – довольно близкая родня…
– Это имеет какое-то значение?
– Когда начинаешь расследование, никогда не знаешь, что именно может иметь значение, – сказал Ахиллес, в общем, чистую правду.
– Понятно… – Лесневский немного помолчал, склонив голову, потом решительно поднял на Ахиллеса глаза. – Признаться, мы с ней очень давно были в самых скверных отношениях. Это чисто семейное дело, вряд ли оно имеет значение…
– Да, разумеется, – сказал Ахиллес. – Я просто хотел узнать, отчего вы не были на похоронах, только и всего… Что было дальше? Вы поехали?
(Он и это знал от Ванды – что Лесневские-старшие туда ездили, но и здесь следовало соблюдать деликатность.)
– Поехали, – сказал Лесневский, и лицо у него словно бы застыло. – Я уже говорил, что несколько педантичен? Как и Казимир – пожалуй, это наша фамильная черта. Он никогда не приезжал ко мне в какой-то определенный день, разброс дат составлял два-три дня, но теперь его не было уже три месяца, и я немного забеспокоился. Сам не знаю почему. Если бы он заболел, или, не дай Господь… Экономка мне обязательно написала бы, она особа прилежная и добросовестная. Управляющего у него нет… как, впрочем, и у меня. К чему? Переговоры с крестьянами об аренде несложные, мы и сами в состоянии их провести. А сера на моих землях… Видите ли, я как раз занимаюсь у Зеленова серой и всем сопутствующим, так что дело привычное. Так вот, писем от экономки не было, но меня все равно грызла какая-то смутная тревога…
(Ну, разумеется, он жив, подумал Ахиллес. Ванда сказала, что куропаток отец и мать привезли с собой. Покойники на куропаток, как известно, не охотятся. Значит, он жив… и был достаточно здоров, чтобы сходить на привычные места пострелять куропаток.)
– И тревога, знаете ли, оправдалась, – продолжал Лесневский с напряженным лицом. – Я его в первый миг просто не узнал! Это был он и не он. Ничего от прежнего жовиального[81] толстячка: похудел невероятно, глаза ввалились, одежда висит как на пугале…
– Может быть, он болен? – предположил Ахиллес.
– Я спросил то же самое, едва мы остались наедине. Готов был чем-то срочно помочь. Эскулапы наши самбарские не на высоте, что уж там, но под боком Казань и Нижний… Да я не остановился бы перед тем, чтобы выписать какого-нибудь дельного профессора из столицы, это же мой любимый младший брат! Но он посмотрел на меня… – Лесневский явно подыскивал слова. – Какой-то странный у него был взгляд, то ли затравленный, то ли равнодушный до такой степени… до степени, когда человеку уже все равно на этом свете. Никогда у него не было таких глаз, поверьте! Он сказал примерно так: «Моя болезнь, Сигизмунд, не из тех, что поддаются эскулапам, и вообще земным существам…» Ахиллес Петрович, это была тень моего брата! А уж потом, когда я увидел эту компанию…
– Что за компания?
– Они приехали с ним вместе из Казани, с похорон, и с тех пор у него гостят. Мачей… Это единственный сын моей двоюродной сестры, других детей у нее не было. Молодая женщина по имени Иоланта, господин Дульхатин, этакий маленький брюнет, похожий на грека, хотя фамилия совершенно не греческая…
(Но такая, что способна сразу выскочить из головы, отметил Ахиллес. Интересно…)
– И, наконец, субъект, который мне сразу отчего-то не понравился. Сам не знаю почему, ничто в нем не давало повода… Вам случалось, встретив незнакомого человека, как-то с ходу его невзлюбить, хотя он не давал к тому никаких оснований?
– Бывало, – подумав, сказал Ахиллес. – Но должен заметить: далеко не всегда потом такой человек оказывался плохим.
– Да, и у меня были случаи… Но все равно он мне не понравился сразу. Лицо словно вырублено кухонным секачом из тупого полена, глазки пронзительные, любит смотреть на тебя, когда уверен, что ты на него не смотришь. Доктор Кравченко, так он представился.
– А что еще можно сказать об этом Дульхатине?
– Что еще? – Лесневский задумался. – В общем, обаятельный, приятный человек. Чем он занимается, так и не сказал… сначала. Он…
– Минуточку, – сказал Ахиллес. – Я вас буду время от времени перебивать, хорошо? Это необходимо. Что собой представляла Иоланта?
– Довольно красивая женщина лет тридцати… Хотя насчет возраста женщины никогда нельзя быть уверенным точно. Безусловно, женщина из общества, это было видно с первого взгляда.
– А Мачей?
– Мачей? – Лесневский, хотя и был напряжен, легонько улыбнулся. – Мачей – это Мачей… Можно характеризовать двумя словами: беспечный шалопай. Вы только поймите меня правильно. Он не игрок, не мот, не ввязывается в сомнительные аферы. Просто вы, наверное, встречали такой тип людей. Ничем не занимается серьезно, где-то учился живописи, бросил, ведет жизнь светского повесы, благо матушкин капиталец позволяет. К тому же сестра по духовной оставила ему десятин двести там же, в Казанской губернии, некоторую сумму денег, дом…
– Картежник? – напрямую спросил Ахиллес.
– Нет, я же сказал, он не игрок. Но что до остального… Не кутила, но весело прожигает жизнь, совершенно не задумываясь, что маменькины деньги когда-нибудь закончатся. Вы ведь наверняка встречали таких?
– Доводилось, – кивнул Ахиллес. – Обаятельные молодые люди, душа компании. Обычно бывают страшно удивлены, когда вдруг узнают, что они промотались. И вот дальнейшая судьба их может быть разной… Кто-то берет себя в руки и находит хорошее место, кто-то катится все ниже и ниже. И никогда нельзя предсказать точно, чем кончится…
– Вы как будто с ним знакомы…
– Ну, это не такой уж редкий человеческий тип, – сказал Ахиллес. – У нас в Сибири они тоже встречаются, да, пожалуй, везде… Ну, что же, встречаются и более странные компании. Вы что-то начали говорить о господине Дульхатине?
– Дульхатин – еще не самое странное, – сердито фыркнул Лесневский. – Оказалось вдруг, что Казимир с Иолантой в самом скором времени должны обвенчаться. Здесь, в Самбарске.
– Простите, но что же здесь странного? – спросил Ахиллес. – Мало ли случаев, когда человек много лет хранит верность умершей или погибшей любимой, но потом встречает женщину, вытесняющую былую любовь из его памяти. В конце концов, вашему брату всего сорок лет…
Лесневский пожевал губами, на лбу собрались складками ранние морщины.
– Я и сам не могу объяснить толком, что здесь странного, – признался он наконец. – Быть может… Быть может, то, что вся эта компания категорически не сочетается друг с другом. Очень уж они разные… Не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду…
– Кажется, понимаю, – сказал Ахиллес. – В дружеские компании обычно собираются люди схожих привычек, темперамента… Какое впечатление, кстати, у вас сложилось о Дульхатине?
Лесневский пожал плечами:
– Встреть я его где-нибудь в другом месте, впечатления были бы самые благоприятные: воспитанный человек, умеет себя держать, интересный собеседник, но все они, взятые вместе, категорически не сочетаются. Хотя Мачей, Иоланта и Дульхатин… да, пожалуй, и Кравченко принадлежат к одному общественному слою. И все равно… – Он безнадежно махнул рукой. – Нет, я не могу объяснить… Только пани Катарина, экономка, сказала примерно то же самое: «Они словно бы вышли из четырех разных мастерских». А она – почтенная пожилая дама, повидала жизнь, знавала лучшие времена… А Дульхатин… – и Лесневский произнес это слово прямо-таки по буквам: – Он, изволите ли знать, м-е-д-и-у-м. Из этой самой публики. В тот же вечер они устроили натуральный спиритический сеанс, «замыкали цепь», как это у них называется, вызвали духов…
– И кого же? – с любопытством спросил Ахиллес.
– Простите, не интересовался, – отрезал Лесневский. – Я от этой публики бесконечно далек. Верующий я, конечно, нерадивый, но… Вам известна точка зрения католической церкви на спиритизм?
– Не довелось познакомиться, – покачал головой Ахиллес.
– Церковь не сомневается, что это есть, – сказал Лесневский. – Пусть даже иные из медиумов – подозреваю, большая часть – шарлатаны и обманщики, однако это есть. Другое дело, что церковь знает совершенно точно, кто приходит на вызов. Не духи усопших, а резвящиеся бесы.
– Вообще-то и в православии такая точка зрения порой высказывается, – задумчиво сказал Ахиллес.
– Вот видите, несмотря на разногласия и даже вражду между нашими церквами, кое в чем они сходятся… Так вот, я никогда не соглашусь участвовать в этом их столоверчении. Есть силы, от которых следует держаться подальше…
– Вот тут я с вами совершенно согласен, – сказал Ахиллес. – Не буди лиха, пока оно тихо… Они вам предлагали участвовать?
– Сразу же после ужина. Я, конечно, отказался и одернул Ванду – ей по юному любопытству это показалось интересным. Ну, моя супруга к этому отнеслась с самого начала очень неодобрительно, хотя Ванда и призналась, что однажды они с подругами вертели блюдечко. – Он покривил губы. – Изволите ли видеть, вызывали Наполеона. Но ничего у них не получилось. И слава Богу.
– Наполеон в большой моде, – кивнул Ахиллес. – Хотя, учитывая романтических девиц, следовало бы ожидать скорее Байрона… Значит, вы отказались… А они уселись смыкать цепь?
– Да. И занимались часа два. – Он поморщился. – Казимир и здесь меня поразил. Он никогда не проявлял особого интереса к спиритизму, а теперь кинулся в комнату первым. Мне больно приводить такое сравнение, но он напоминал щенка, которого поманили вкусной косточкой… У меня хватило времени беспрепятственно побеседовать с пани Катариной. Она этого категорически не одобряет, но что она может поделать? Рассказывала, они собираются каждый вечер. И вообще, в имении что-то стало нечисто. Она сама не может объяснить, что имеет в виду, ничего такого не видела и не слышала, но твердит одно: нечисто стало в доме… И я ей верю, когда вижу, во что превратился мой младший брат… Ахиллес Петрович! – Он вскинул на Ахиллеса умоляющие глаза. – Я вас прошу, помогите! Мой брат явно угодил в лапы какой-то непонятной шайки. Представления не имею об их целях, но судя по тому, как он выглядит…
– В карты они, случайно, не играют? – спросил Ахиллес.
– Я сам об этом подумал в первую очередь. Расспросил пани Катарину. Никакой карточной игры. Даже Алешка со слугами брата никогда не садится в дурака на копеечку – а они играют частенько…
– Кто это? О нем вы не говорили.
– Камердинер Мачея. Ничего особенного… вот только мне порой кажется, что он носит маску. Что это совсем не тот человек, за кого себя выдает. Временами – лакей как лакей, а временами из него что-то такое… блеснет, словно огонь вспыхнет в дырявом горшке. На миг – совсем другой человек…
Ахиллес чуточку смущенно улыбнулся:
– Сигизмунд Янович, коли уж мы стали строить шальные гипотезы, ничего общего не имеющие с материализмом… Как вся эта публика относится к крестам, иконам и прочему?
– Понимаю, – так же смущенно улыбнулся в ответ Лесневский. – Знаете, я от безнадежности тоже об этом подумал, расспросил пани Катарину… Ей эта мысль пришла в голову очень давно, когда с Казимиром стало твориться что-то непонятное. Нет, ничего такого… Они спокойно проходят мимо икон и распятий, Иоланта носит декольтированные платья, и у нее всегда на шее крестик. Казимир тоже креста не снимает. Насчет остальных она не знает. Разве что однажды подкладывала Дульхатину икону под кровать, но без видимых результатов…
– Значит, это люди, – сказал Ахиллес. – Всё за то.
– Но вы допускаете, что Казимир попал в сети каких-то аферистов?
– Допускаю, – сказал Ахиллес. – Был у меня на родине похожий случай, да мало ли таких…
– И что же? Я тоже кое-что слышал и читал. И уж что накрепко уяснил: эта публика норовит вытянуть из простофили побольше денег…
– Да, есть у них такая милая привычка… – сказал Ахиллес. – Иначе зачем и огород городить?
– Да, в этом смысле везде одинаково – что у нас, что за границей… Ахиллес Петрович, я верю, что вам, с вашими-то способностями, удастся это предотвратить…