(Что ж, по крайней мере последняя строка абсолютно правильна.)

Новая ливийская идеология создает идеальную среду для экстремизма, насилия, терроризма и революций, т. е. для всего того, что Каддафи с удовольствием осуществлял на практике в 70-х и 80-х годах. Ливия стояла во главе арабских государств, отвергавших попытки президента Египта Анвара Садата найти пути примирения с Израилем. Она поддерживала целый ряд палестинских террористических групп, щедро снабжала оружием, взрывчаткой и деньгами ирландских террористов, финансировала террористические акты против Америки и ее союзников до тех пор, пока президент Рейган при моей твердой поддержке не преподал Каддафи урок (в 1986 году был осуществлен рейд против Ливии).

Совершенно очевидно, что именно Ливия стояла за взрывом самолета компании Pan American над Локерби в Шотландии, который унес 270 жизней. В январе 2001 года шотландский суд на заседании в Нидерландах признал виновным в совершении акта насилия одного из двух подозреваемых в этом преступлении ливийцев и оправдал другого[192]. Осужденный был агентом ливийской разведки, и поверить в то, что он действовал не в соответствии с распоряжениями ливийского лидера, было невозможно. То, что полковник Каддафи принял второго подозреваемого как героя после его возвращения, публично осудил приговор и с презрением отказался выплатить компенсацию семьям погибших, показывает, что он не раскаялся и по-прежнему представляет угрозу. В этой связи интересно отметить, что французский суд в марте 2000 года приговорил заочно шесть ливийцев (агентов секретной полиции и дипломатов) к пожизненному заключению за взрыв французского авиалайнера над Нигером в 1989 году, ставший причиной гибели 170 человек. Ответом на столь ужасные преступления в конечном итоге должны стать не только осуждение непосредственных исполнителей и финансовые компенсации. За ними должно последовать отстранение от власти самого ливийского диктатора, хотя, возможно, его собственный народ сделает это лучше других.

Америка долго зла не держит. Само по себе это замечательное качество. Однако иногда оно создает у Соединенных Штатов впечатление, что и их недруги тоже предпочитают простить и забыть. В случае с полковником Каддафи такой оптимизм оправдан лишь наполовину; наполовину он неправомерен. Хотя Каддафи не прочь забыть свои собственные прошлые преступления, он вовсе не собирается прощать тех, кто оскорбил его. Так, в недавнем интервью Каддафи не стал отрицать своей причастности к террористическим актам 80-х годов, высокомерно заявив: «Эти инциденты, о которых вы упомянули, достояние прошлого». (Подобное высказывание вряд ли покажется весомым аргументом семье женщины-полицейского Ивонны Флетчер, убитой автоматной очередью из Народного бюро (ливийского посольства) в Лондоне в 1984 году, или бесчисленным семьям погибших от рук ИРА, получавшей оружие и взрывчатку от Каддафи.) С другой стороны, в том же интервью Каддафи высказал следующие соображения по поводу США: «Мы считаем, что в Америке много от Гитлера. Мы не можем это объяснить ничем, кроме религиозных, фанатичных, расистских убеждений… Ливия – жертва американского терроризма»[193].

На вопрос, в своем ли уме полковник Каддафи, я бы ответила: «Не знаю, но это не имеет значения». Независимо от того, пытается ли он предстать объединителем арабского мира, проводником мировой революции или будущим президентом Соединенных Штатов Африки, Каддафи неизменно являет собой смехотворное зрелище. Так выглядел Иди Амин. Бывший президент Судана Нумейри, говорят, отозвался о Каддафи как о «человеке с двумя личностями, каждая из которых порочна». Пожалуй, это исчерпывающе характеризует побудительные мотивы и намерения ливийского лидера.

Какими возможностями он располагает в настоящее время? Здесь картина не столь ясна. По всей видимости, в последние годы Каддафи временно прекратил поддержку терроризма и осуществление программ разработки оружия массового уничтожения[194]. Это, вне всякого сомнения, часть его плана возвращения в международное сообщество, с которым вполне согласуется и выдача двух подозреваемых в осуществлении взрыва самолета над Шотландией. Каддафи уже получил подарок от Великобритании и Европейского союза, которые восстановили дипломатические отношения с Ливией, однако США этого не сделали. В условиях, сложившихся после окончания холодной войны, когда даже огромные запасы нефти не позволяют более справиться с экономическими последствиями тридцатилетнего социалистического расточительства и некомпетентности, у Каддафи появился сильный стимул сократить масштабы деятельности. Ему нужны наши деньги и наши рынки.

Вместе с тем программы производства химического оружия не так уж и сложно возобновить или скрыть. Помимо прочего Ливия не ослабляет усилия по созданию арсенала баллистических ракет. Недавняя конфискация в Лондоне и Швейцарии предназначенных для Ливии северокорейских компонентов двигателя ракеты Scud подтверждает это. Я не исключаю, что Ливия может попытаться купить или самостоятельно изготовить баллистические ракеты большого радиуса действия, способные нести ядерные или химические боеголовки, с тем чтобы угрожать ими Западу или его союзникам. Богатая нефтью страна, контролируемая эмоционально неустойчивым диктатором, одержимым ненавистью к Америке, не может не восприниматься как источник опасности. Полагаю, было бы верхом наивности принимать на веру соболезнования Каддафи по поводу атаки на Америку 11 сентября. Старая поговорка, утверждающая, что «враг моего врага – мой друг», справедлива во многих случаях, но только не тогда, когда он в глубине души остается моим врагом. Каддафи – это враг.

• Ливию, возглавляемую полковником Каддафи, нельзя считать «безопасной» ни при каких условиях.

• Хотя определенные стимулы и поощрения за правильное поведение вполне могут быть полезными элементами стратегии, направленной на ограничение исходящего от Каддафи зла, единственное средство сдержать его устремления – это угроза применения силы.





Иран




Ирак, Сирия и Ливия – примеры мусульманских стран, в которых установлена светская социалистическая диктатура. Когда Саддам или Каддафи демонстрируют свою принадлежность к исламскому миру, они делают это по политическим, а вовсе не религиозным соображениям. Иран – нечто иное. Конечно, там тоже идет жестокая борьба за власть, широко распространена коррупция, а муллы хорошо знают, как получить максимальную выгоду от огромных нефтяных запасов. Отличие Ирана в том, что он с 1979 года охвачен религиозной революцией и пытается экспортировать ее в другие страны Ближнего Востока.

Хотя в Иране есть президент, а переизбрание Мохаммада Хатами на этот пост в июне 2001 года широко (и, возможно, обоснованно) оценивалось как дальнейший отход от экстремизма, иранское государство является по существу теократическим, а не демократическим. Высшая власть в государстве принадлежит «верховному лидеру» аятолле Али Хамени. Руководство страны находится в руках духовенства, которое демонстрирует предельно далекие от либеральных, антизападные политические взгляды и не намерено выслушивать иные мнения. Корпус «Стражи исламской революции» олицетворяет экстремистские начала в жизни страны, а ведь именно он контролирует программы создания химического, биологического и ядерного оружия, а также ракетные силы Ирана.

В любом случае Иран, как и другие «изгои», имеет свои особенности и цели. Первая из них вытекает из религиозной доктрины, лежащей в основе идеологии страны. Это – революционный шиитский ислам. Шииты – традиционные парии мусульманского мира – обычно ассоциируются с протестами, а не с властью. Единственной страной, где шиизм стал вероисповеданием правителей так же, как и их подданных, является Персия/Иран. Соперничество между шиитами (сконцентрированными в Персии) и суннитами (представляющими Оттоманскую империю) не прекращается с начала XVI столетия. Если исламской революции предстояло зародиться в Иране, что и случилось при шахе, то она по определению должна была стать шиитской. Поскольку шиитское духовенство пользовалось не имеющей аналогов в суннитском исламе исключительной властью и уважением, революция неизбежно вела к созданию духовно-политической элиты, обладающей всей полнотой власти. Огромный авторитет и харизма аятоллы Хомейни позволили превратить весь Иран в исламское революционное государство.

Хомейни и его окружение хотели распространить революцию на весь мусульманский мир. Ислам их марки, однако, находил (и находит) очень ограниченный отклик. Хотя мусульмане многих стран с одобрением восприняли сделанное аятоллой разоблачение «великого дьявола» (Америки), они не собирались (и не собираются) жить по иранскому образцу. В конце концов, подавляющее большинство мусульман – сунниты, которые боятся или презирают шиизм.

Вместе с тем приверженность идеям исламской революции отмечается и среди суннитов. Наиболее заметную роль здесь играют «Мусульманское братство» и его последователи, на которых лежит ответственность за многочисленные акты террора и насилия, включая убийство президента Садата в Египте; суданский режим, который дает убежище террористам и проводит кровавую кампанию против христиан и анимистов на юге страны; и, конечно, движение «Талибан». Эти силы тем не менее не проявляют склонности к координации действий с шиитским Ираном, более того, Иран и «Талибан» находятся на ножах. Один из специалистов в этой сфере так охарактеризовал ситуацию в целом:

Хотя в мусульманском сообществе идет активное возрождение ислама, иранская революция в значительной мере привязана к шиитским взглядам на историю и общество. Именно по этой причине революция иранского образца невозможна в Египте и Пакистане, где большинство населения составляют сунниты[195].



Даже среди шиитов призыв Ирана к оружию находит совсем не ту поддержку, которую можно было бы ожидать. Иран пытался без особого успеха мобилизовать шиитов в Ираке на борьбу с Саддамом Хусейном во время ирано-иракской войны. Он постоянно пытается спровоцировать проблемы в государствах Персидского залива и в Саудовской Аравии, где проживает довольно много шиитов. В Бахрейне, где большинство населения шиитское, по ночам можно услышать (как слышала я) взрывы. Там шиитская молодежь выражает свое недовольство, взрывая баллоны с газом и не давая заснуть руководителям страны. Случаются и более масштабные беспорядки. Однако до сих пор радикализм этим и ограничивался. Дестабилизирующее влияние иранцев серьезно проявляется только там, где оно связано с поставками оружия и финансовой поддержкой, например в случае террористических организаций «Хезболла», «Хамас» и «Палестинский исламский джихад» на Ближнем Востоке.

Второй особенностью иранского режима, значение которой возросло после смерти аятоллы Хомейни в июне 1989 года, является то, что Иран после свержения шаха – не только оплот исламской революции, но и крупное государство, способное стать очень сильным, как только оно перестанет разбрасываться. Персия/Иран – древняя цивилизация, правители которой испокон веков считали себя главенствующей силой региона. В стране сейчас молодое, быстро растущее население, превышающее по численности 60 миллионов человек, – отличная основа для формирования большой армии. Иран уже продемонстрировал готовность отстаивать свои интересы с помощью силы, когда в 1992 году аннексировал у Объединенных Арабских Эмиратов острова Абу-Муса и Танаб, позволяющие контролировать Ормузский пролив. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что в распоряжении нынешних правителей страны находятся огромные запасы нефти и газа: иранские месторождения входят в число крупнейших в мире.





Избрание президента Хатами, который заинтересован в прагматичной политике больше, чем в джихаде, сместило центр тяжести в сторону более традиционных критериев во внешней политике и обеспечении безопасности. Эта тенденция и ослабление (но ни в коем случае не прекращение) преследования оппонентов режима заставили западных лидеров в конце 90-х годов всерьез задуматься о возможности сближения с Ираном. Для Соединенных Штатов это подразумевало существенный отход от принятой стратегии «двойного сдерживания» Ирака с Ираном. Для государств Европейского союза – возврат к прежней политике. Нынешняя администрация США, похоже, заинтересована в сохранении давления на Иран. Европе следовало бы поддержать ее.

По правде говоря, ни модель «сдерживания», ни модель «сотрудничества» не являются в полной мере тем, что нужно. Всегда найдутся доводы за и против конкретных мер, с помощью которых мы можем выразить наше неодобрение опасных режимов, подобных иранскому. В зависимости от ситуации нам следует пользоваться и кнутом, и пряником. Реальное значение здесь приобретает принципиальное суждение о том, является ли государство непоколебимо враждебным или все же его можно убедить в необходимости стремиться к общим целям. Объективно Иран следует отнести к первой категории, т. е. к разряду враждебных государств, поскольку по некоторым существенным аспектам угроза, исходящая от него, продолжает нарастать.

Не стоит забывать, что все основные игроки на политической арене Ирана занимают позицию противостояния Америке. Для фанатиков это вопрос убеждений. Для прагматиков, таких как президент Хатами, – вопрос национального интереса. Иранские националисты горят желанием подорвать мощь Америки и уменьшить ее присутствие в районе Персидского залива, чтобы усилить свое влияние на Саудовскую Аравию, которая, впрочем, и сама не прочь договориться с Тегераном. Как выразился г-н Хатами, «безопасность региона можно обеспечить, лишь удалив из него войска союзников». Г-н Хатами также не раз критиковал союзнические отношения между Израилем и Турцией, в которых он видит препятствие для великодержавных устремлений Ирана. Действительно, Иран все еще опасается Саддама Хусейна. Однако он не меняет в лучшую сторону своего отношения к Соединенным Штатам, которые изо всех сил стараются держать Саддама под контролем, но пока что не добились успеха. Иранцы уверены, что в случае войны с Ираком они останутся с Саддамом один на один[196].

Едва не потерпев поражение в ирано-иракской войне, режим Тегерана решил максимально укрепить свои вооруженные силы. Самый эффективный с точки зрения затрат путь достижения этой цели он видел в ускорении осуществления действующих программ приобретения и принятия на вооружение оружия массового уничтожения. Как заметил один из экспертов, «получение ядерного оружия может… стать для Ирана единственно возможным путем превращения в военную державу, не подрывая экономику. В то время как программа ядерного оснащения требует миллиардов долларов, восстановление военной силы на основе обычных вооружений обойдется в десятки миллиардов»[197].

Факты, полученные из трех разных источников, являются неопровержимым свидетельством того, что Иран реально стоит на пороге превращения в ядерную державу. Прежде всего, существуют веские основания полагать, что попытки Ирана приобрести делящиеся материалы в России и других бывших советских республиках, энергичное осуществление исследовательских программ в сфере ядерных технологий и строительство реакторов-размножителей имеют военную направленность. Во-вторых, в своих многочисленных заявлениях высокопоставленные иранские чиновники не раз подчеркивали необходимость получения доступа к ядерному оружию. И, в-третьих, обращает на себя внимание то, какое значение в Иране придается программе создания ракет. В то время как разработку химического, биологического и даже ядерного оружия можно относительно легко скрыть от посторонних глаз, ракетные программы утаить значительно сложнее. Используя северокорейскую технологию, Иран создал и успешно испытал ракету Shehab – 3 (вероятная дальность полета около 1300 км), ведет разработку ракеты Shehab – 4 с дальностью полета около 2000 км и строит планы по созданию ракеты Shehab – 5, радиус действия которой может составлять уже 10 000 км. Трудно поверить в то, что Иран вкладывает столько усилий в создание ракет все большего радиуса действия лишь с тем, чтобы оснащать их обычными боеголовками.

Можно, конечно, предположить, что Иран видит в современном оружии массового уничтожения средство сдерживания, а не нападения. Однако это очень слабое утешение. Если в его распоряжении окажется ядерное оружие, последствия могут быть чрезвычайно опасными. Почувствовав себя в большей безопасности, иранцы вполне способны возобновить кампанию поддержки международного терроризма, которая может спровоцировать нанесение ударов возмездия и сделать их неизбежными. Со своей стороны, Израиль, получив, не без помощи Америки, эффективную систему противоракетной обороны, вряд ли будет ждать, пока его заклятый враг превратится в ядерную державу. Возможность нанесения Израилем превентивного удара, подобного тому, что он нанес по Ираку в 1981 году, не следует сбрасывать со счетов. Такое развитие событий прямо ведет к региональному, а возможно и глобальному кризису. На этом фоне западные политики должны оказать максимальное давление на Иран и тем самым устранить непосредственную опасность возникновения войны.

Никакие события, произошедшие после 11 сентября, не заставят меня изменить такую оценку. Иран, который поддерживает шиитов в Афганистане и недоволен влиянием Пакистана на эту страну, естественно, с готовностью осуждает нападение «Аль-Каиды» на Америку. Но это вовсе не означает, что иранский режим собирается прекратить поддержку террористов, убивающих граждан Израиля – союзника Америки. Как ясно показал необдуманный визит министра иностранных дел Великобритании, ненависть иранских властей к Западу настолько глубока, что они отказываются поддержать даже карательную акцию против своих старых врагов – талибов. Президент Буш в своем обращении к Конгрессу сказал: «Соединенные Штаты будут считать враждебной любую страну, которая предоставляет убежище или поддержку террористам». Иран – именно такая страна.

• Мы не должны ослаблять своей бдительности в отношении Ирана ни при каких обстоятельствах, в нем следует видеть источник возрастающей угрозы безопасности Запада и его союзников.

• В настоящий момент внимание необходимо сконцентрировать не на исламской революции, возможности которой всегда переоценивались, а на исламском военном потенциале.

• Запад должен ясно показать тегеранскому режиму, что, хотя мы готовы уважать региональные интересы Ирана, в наши планы не входит его превращение в ядерную державу, – такой шаг будет иметь для Ирана самые серьезные последствия.





Святая земля





Вновь и вновь взаимоотношения между арабскими государствами и Западом теряют равновесие из-за событий, происходящих на земле, называемой испокон веков святой. Исламские фанатики видят в американской поддержке Израиля лишь подтверждение существования широкого заговора против мусульманского мира. Циникам израильско-палестинский конфликт дает гарантированную возможность объединить молодых арабов в любой точке планеты ради сомнительных дел. Именно поэтому ни одна стратегия, направленная на изоляцию государств-изгоев и поддержку законных правительств, не может обойти стороной эту узкую полоску земли, на которой пролито так много слез и крови.

Политическая жизнь Израиля постоянно рождает выдающихся общественных деятелей. Возможно, это объясняется тем, что после своего появления в 1948 году государство Израиль либо находилось на грани войны, либо участвовало в ней. Именно поэтому среди политических лидеров так часто встречаются военные. Те же, кто не имеет непосредственного отношения к вооруженным силам, очень быстро становятся военными стратегами. Израильтянам хорошо известно, что даже после поражения их арабские недруги продолжают борьбу. Для Израиля же поражение означает уничтожение.

Все израильские премьер-министры, с которыми мне пришлось иметь дело, каждый по-своему, производили глубокое впечатление. Шимон Перес, безусловно, самый мудрый. Бенджамин Нетаньяху, пожалуй, самый талантливый. Но покойный Ицхак Рабин, несомненно, был самым харизматичным лидером – поистине увлекающей за собой личностью. Помимо прочего, он был человеком своего времени – твердым сторонником мира, который очень хорошо знал, что значит сражаться в бою.

Когда я пишу эти строки, попытки Рабина добиться долгосрочного согласия с палестинцами, по всей видимости, пошли прахом. И все же то, что он сказал 13 сентября 1993 года во время исторической встречи в Белом доме с председателем Организации освобождения Палестины Ясиром Арафатом, останется в веках. В тот момент я выступала в США с циклом лекций, и его слова произвели на меня очень сильное впечатление. Премьер-министр Рабин сказал так:

Я говорю вам, палестинцам, что судьбой назначено нам жить вместе на одной земле… Мы, кто сражался с вами, палестинцами, заявляем сегодня громко и ясно: «Довольно крови и слез. Довольно!»

Мы не хотим мстить… Мы такие же, как и вы, люди – люди, которые хотят строить дома, выращивать деревья, любить, жить с вами бок о бок, не теряя достоинства, проявляя симпатию, как представители рода человеческого, как свободные люди… Настало время мира.



Позже я прочитала замечательный комментарий главного раввина Великобритании, Джонатана Сакса, в котором он показывал, как библейские аллюзии пронизывают высказывания Рабина и придают им мистическую и пророческую силу. По словам д-ра Сакса, это был «религиозный момент» и, хотя «религия может питать конфликт… иногда она делает нас выше него»[198].

Ицхак Рабин был убит 4 ноября 1995 года в конце своего выступления на митинге в Тель-Авиве. Люди открыто оплакивали потерю этого человека, отдавшего свою жизнь за дело мира.

Три года спустя мне посчастливилось присутствовать на праздновании пятидесятилетия Израиля. Радость, как это нередко случается на Ближнем Востоке, и в этот раз была омрачена проявлением насилия. В тот момент, когда мы с премьер-министром Нетаньяху обсуждали ситуацию, пришло известие о том, что в Тель-Авиве в результате взрыва начиненной гвоздями самодельной бомбы пострадало более 20 человек.

На следующее утро я решила отправиться в Иерусалим – город паломников. Могила Ицхака Рабина находилась в нижней части Национального кладбища на горе Герцль. Неподалеку покоилась Голда Меир. Одна половина могилы была из белого алебастра и предназначалась для Леи Рабин (которая также теперь в мире ином), другая, где захоронены останки бывшего премьер-министра, – из черного мрамора. Она выглядела очень просто, на ней не было ничего, кроме имени, начертанного на иврите. В соответствии с еврейским обычаем я положила на могилу гальку, которую привезла из Англии с корнуоллского побережья.

Не так уж часто возникают международные проблемы, где компромисс был бы столь же необходимым и труднодостижимым, как и в конфликте между евреями и арабами в Израиле/Палестине. Всю свою политическую жизнь я старалась избегать компромиссов по той простой причине, что они, как правило, требуют отступления от принципов. В международных делах они нередко свидетельствуют о растерянности и слабости. Однако с годами я пришла к заключению, что арабо-израильский конфликт – исключение. Компромисс здесь действительно необходим. Потому, что обе стороны имеют бесспорные моральные основания. Потому, что ни одна из сторон не может добиться своего, не ущемив интересы другой. Потому, наконец, что интересы коллективной безопасности несопоставимо выше интересов, разделяющих стороны. Очень краткий и предельно упрощенный обзор исторических событий, я надеюсь, поможет подтвердить эти утверждения.

Моральное право как евреев, так и арабов на землю, известную под названием Палестина, имеет веское обоснование. Если не брать в расчет древние «библейские» притязания евреев (не потому, что они не заслуживают внимания, а оттого, что большинство неевреев не считает их достаточно убедительными), историю Израиля можно проследить вплоть до Декларации Балфура 1917 года, ставшей ответом на требования лидеров сионизма. В ней отмечалось, что британское правительство «благожелательно смотрит на возможность основания в Палестине национального государства еврейского народа и сделает все возможное для ее реализации; это, однако, не должно нанести ущерб нееврейским сообществам, существующим в Палестине, или правам и политическому статусу евреев в любой другой стране».

Нарушало ли это права арабов, и в какой мере – вопрос спорный, но подход, заложенный в Декларации, был положен в основу Палестинского мандата Лиги наций 1922 года и последующих международных деклараций.

Вопрос уперся в выделение территории для создания еврейского государства. Острота проблемы возросла с усилением еврейской иммиграции в середине 30-х годов в связи с преследованиями со стороны нацистов, которые вылились в массовое уничтожение евреев. После войны Великобритания, столкнувшись с развернутой евреями террористической кампанией с требованиями отменить ограничения на иммиграцию и создать еврейское государство, приняла решение о полном уходе из региона. В 1947 году был принят план Организации Объединенных Наций по разделу Палестины, аналогичный тому, что предлагала ранее Великобритания. План предусматривал выделение еврейскому государству 56 % территории Палестины. Такой раздел, однако, не устроил арабов, которые стали нападать на еврейские поселения.

Не дожидаясь окончательного ухода Великобритании из региона, еврейские лидеры провозгласили создание государства Израиль. Это послужило сигналом к первой арабо-израильской войне, победу в которой, несмотря на огромное превосходство противника, одержал Израиль. В соответствии с последующими мирными договорами Израиль получил в свое распоряжение уже 75 % территории Палестины. Начался исход арабов (по оценкам ООН, число беженцев достигло 700 тысяч человек) из земель, которые раньше принадлежали им, а теперь оказались под контролем Израиля.

Потребовалось еще одно поражение арабских государств в ходе так называемой «Войны судного дня» 1973 года (в которой Израиль также понес тяжелые потери), чтобы заставить их сделать шаг к реальному урегулированию проблемы. Здравомыслящие арабы ясно понимали, что уничтожить Израиль не удастся. Необходимость устойчивого мира с арабскими соседями не менее ясно ощущали и здравомыслящие израильтяне. На этом фоне в 1977 году президент Египта Анвар Садат обратился к Израилю с мирными предложениями, которые закончились подписанием в 1979 году Кемп-Дэвидского соглашения под эгидой США. В условиях мира и напряженности, терроризма и демонстрации израильской силы (как, например, в Ливане в 1982 году) положения этого соглашения оставались основой для урегулирования политической ситуации вплоть до конца 80-х – начала 90-х годов.

Именно в это время два события существенным образом изменили подходы израильтян и палестинцев друг к другу и к окружающему их миру. Первым была так называемая «интифада» – выступления палестинцев на оккупированных территориях против Израиля, которые в течение шести лет нарушали спокойствие и безопасность. Хотя Израиль вполне успешно справлялся с прямыми угрозами, устранить косвенные угрозы оказалось намного сложнее. Израильтяне начали понимать, что поддержания мира с соседними арабскими государствами недостаточно: если Израиль хочет мирной жизни, он должен решить палестинскую проблему. Такой вывод подкреплялся и демографическими данными. При сохранении оккупированных территорий в составе Израиля еврейское население вполне могло стать национальным меньшинством. Наряду с 4,7 миллиона евреев в стране проживало 4 миллиона арабов, а уровень рождаемости у последних намного выше.

Другим поворотным событием стала война в Персидском заливе, которая оказала глубокое психологическое воздействие на все стороны – на израильтян, палестинцев и граждан арабских государств. Во-первых, уязвимость Израиля перед ракетами Саддама Хусейна изменила стратегическую ситуацию. Хотя надежно защищенные границы по-прежнему оставались важными для Израиля, они уже не гарантировали безопасности. В этой связи идея обмена «земли на мир» вновь обрела привлекательность. Во-вторых, палестинцы заняли диаметрально противоположную позицию. Поддержав Саддама Хусейна в войне против Кувейта, они потеряли расположение руководства Саудовской Аравии и других стран залива, которые на протяжении многих лет оказывали им политическую поддержку и материальную помощь, а также предоставляли рабочие места. Это сразу усилило необходимость поиска компромисса внутри Израиля. И, в-третьих, арабские государства в ходе войны увидели неоспоримое доказательство военного и политического превосходства Америки. Стало ясно, что им придется проводить такую политику, которая приемлема для Вашингтона, и что Вашингтон никогда не допустит угрозы жизненным интересам Израиля.

Все это возвращает нас к словам Ицхака Рабина, произнесенным на лужайке у Белого дома. И, конечно, к суровому настоящему: когда я пишу эти строки, Израиль и Палестина находятся в состоянии, которое нельзя определить иначе, как вялотекущая война. Я не обольщаю себя надеждой, что могу (или должна) найти «решение» существующего конфликта. Эту нелегкую задачу должны взять на себя лидеры Израиля и Палестины. Однако, опираясь на собственный опыт, я хотела бы обратить внимание сторон на некоторые основополагающие принципы.

• Единственным заслуживающим доверия внешним миротворцем являются Соединенные Штаты, а не ООН или Европейский союз.

• Вместе с тем даже США не могут навязать мир: противоборствующие стороны должны искренне принять его.

• Вполне понятно, почему Америку раздражает то, в чем она нередко усматривает упрямство Израиля: она стремится получить максимальную международную поддержку в войне против терроризма; однако Госдепартаменту не следует забывать, что Израиль испытал на себе ужас, который несут исламские террористы-смертники, задолго до 11 сентября.

• Поэтому нельзя ожидать, что Израиль поступится своей безопасностью. Если он когда-либо пойдет на такой безрассудный шаг и пострадает из-за этого, его противодействие посредникам и палестинцам окажется беспредельным: «земля, отданная в обмен на мир» должна действительно нести мир.

• Ни посредникам, ни Израилю не следует забывать о том, что палестинским лидерам нужен зримый результат, т. е. движение к реальной автономии и, в конечном, итоге, к созданию независимого государства, иначе они просто не удержатся на своих местах, а на сцену выйдут более радикальные и более опасные фигуры, которые только и ждут удобного момента.

• Палестинское руководство, со своей стороны, никогда не сможет добиться доверия Израиля, если оно не арестует и не накажет тех, кто подстрекает к террору и осуществляет его на практике. Пока что Ясир Арафат не слишком склоняется к этому.

• Более того, палестинцам придется смириться с тем, что в случае создания собственного государства оно будет небольшим, уязвимым и (по крайней мере поначалу) очень бедным. Ему потребуется значительная поддержка со стороны Иордании; но в любом случае оно останется экономически зависимым от Израиля, – именно поэтому в интересах палестинцев сделать так, чтобы Израиль проявил максимум доброй воли при создании такого государства.

• Что бы ни преподнесло будущее, сторонам неизбежно понадобится терпение Иова: в конце концов, это святая земля, земля, за которую во все времена сражались больше, чем за любую другую, земля, где встречаются и соперничают три религии, и каждая из сторон может утверждать, что права именно она. Недаром Псалмопевец призывал: «Помолимся за мир в Иерусалиме»[199]. Он был прав. Мы должны сделать это.





Глава 7

Права человека и их соблюдение




Права человека с точки зрения консерваторов