• ее политические достижения и экономический потенциал получили значительно более широкое признание.
Разрешение конфликта
Индия, помимо прочего, очень близко подошла к статусу великой державы и с военной точки зрения. В этом тоже есть определенная новизна.
После Второй мировой войны, во время которой многие индийцы были награждены за отвагу, вооруженным силам Индии не приходилось участвовать в серьезных столкновениях. В 1962 году индийская армия очень плохо проявила себя в военных действиях против Китая. То, что она не уступала в конфликтах с Пакистаном или даже брала верх, объяснялось ее подавляющим численным превосходством, а не умением воевать. Эти факты, впрочем, очень ненадежная основа для создания картины будущего.
Индия по-прежнему имеет одну из самых больших армий в мире: она держит под ружьем около 980 тысяч человек. В настоящее время она пытается осуществить ее радикальную модернизацию за счет принятия на вооружение новой техники – как собственного производства, так и импортной. Как и Китай, Индия делает упор на использование в военных целях информационных технологий, в разработке которых очень сильно продвинулась индийская промышленность, – в частности, высокопроизводительных компьютеров и сложнейшего программного обеспечения. Правительство Индии постоянно увеличивает военные расходы и занимается созданием военно-морского флота, который сможет выполнять боевые задачи в Восточно-Китайском море. Индия, наравне с Китаем, – крупнейший покупатель вооружений у России[164]. Она также является вполне оформившейся ядерной державой.
Я уже не раз объясняла, почему превращение Индии в таковую было, на мой взгляд, неизбежным[165]. В любом случае, независимо от того, какие обещания раздают индийцы в настоящее время, этот процесс необратим. Министр обороны Индии Джордж Фернандес, защищаясь от американской критики в отношении индийских ядерных испытаний, задал вопрос: «Когда это вы успели так сблизиться с Китаем, что стали спокойно смотреть на его ядерное оружие… почему бы вам не сделать то же самое в отношении Индии?» Он совершенно прав.
Прежде всего, мне бы хотелось, чтобы Индия превратилась в мощный противовес Китаю. Она достаточно велика и имеет сопоставимое по численности население; ее экономический потенциал во многом сходен с китайским; кроме того, она имеет прочную демократическую систему. Могут, конечно, возразить, что эта демократия, мол, с изъяном. Это правда. У меня нет иллюзий на этот счет, индийское общество – вовсе не образец терпимости и гармонии. В Индии практически каждый день совершаются убийства, нередки беспорядки, подвергаются притеснениям меньшинства. Вместе с тем я не сомневаюсь, что, если Азия выберет путь Индии, а не Китая, она станет значительно более удобным партнером для Запада.
Предметом серьезного беспокойства для западных наблюдателей, однако, сегодня являются отношения Индии не с Китаем, а с Пакистаном, который тоже владеет ядерным оружием. Индия сможет претендовать на роль одной из крупнейших держав за пределами Южно-Азиатского региона только в том случае, если ей удастся стабилизировать отношения с Пакистаном. Возможно ли это?
В данный момент, пожалуй, нет. Причину столь мрачной оценки следует искать в Исламабаде, а не в Дели. Еще до событий 11 сентября и начала американской операции против «Талибана» Пакистан был по-своему практически так же важен для Запада, как и Индия. После вторжения Советского Союза в Афганистан в декабре 1979 года Пакистан приютил несколько миллионов беженцев. Он превратился в главную опору сил афганского сопротивления, но сам при этом попал под влияние распространенного среди афганцев воинствующего ислама. При президенте Зия государство в значительной мере исламизировалось, его основным законом стал шариат. Во времена холодной войны, когда Запад боролся против Советского Союза, в усилении воинствующего ислама в регионе никто не видел источника серьезного беспокойства. А, наверное, следовало бы. Однако в геополитике, как и в жизни, в каждый момент времени мы можем заниматься лишь одной задачей. Главной угрозой был советский коммунизм. И глубоко религиозные мусульмане, и светские жители западных стран вместе боролись с ним.
С окончанием холодной войны интерес Пакистана к Афганистану не исчез. Пакистанское руководство всеми силами стремилось ослабить влияние России и Ирана на своего северного соседа. Этнические связи (между членами афганского племени патанов) и религиозные (между суннитами) также имели немалое значение. В любом случае в Пакистане осталась большая афганская община. По этим причинам правительство Пакистана крайне нуждалось в сговорчивой силе, которую можно было бы поддержать и привести к власти в Афганистане. В начале 90-х годов оно остановило свой выбор на движении «Талибан», сформировавшем в 1996 году свое правительство в Кабуле. Хотя сам Пакистан оставался умеренным мусульманским государством, талибы, которые в значительной мере были его творением, очень быстро проявили себя как экстремисты и непримиримые исламские фанатики. Это создало серьезную проблему для прозападного правительства Пакистана – проблему, которая вылилась в кризис, связанный с нападением «Аль-Каиды» на Америку и отказом «Талибана» выдать преступников.
Принимая решение о том, как строить отношения с Пакистаном сегодня, мы должны учитывать трудности, с которыми он столкнется в более отдаленной перспективе, и его слабость как государства. За время, прошедшее с момента обретения независимости, подлинная демократия так и не смогла в нем утвердиться. Его проклятьем являются коррупция и неэффективное руководство. Большая часть населения живет в жалкой нищете без всякой надежды из нее выкарабкаться.
Другой неиссякаемый источник нестабильности кроется в соперничестве с Индией. Его корни – исторические и во многом связаны с проблемой Кашмира. Дестабилизирующий эффект углубляется еще и тем, что Пакистан, несомненно, более слабый из соперников. Его территория имеет невыгодные очертания, а то, что он значительно меньше Индии (его население составляет 138 миллионов человек), заставляет Пакистан серьезно опасаться своего гигантского соседа.
Один из самых сильных и уважаемых государственных институтов Пакистана – его вооруженные силы. Еще до переворота, в результате которого генерал (ныне президент) Первез Мушарраф пришел к власти в 1998 году, армия контролировала крупнейшие гражданские предприятия и даже управляла ими. Именно поэтому население с энтузиазмом восприняло переворот: в армии виделась единственная сила в государстве, способная искоренить коррупцию и восстановить разумное управление.
Однако ситуация в Кашмире подрывает самоуважение Пакистана, а вместе с ним и армии. Думаю, не вредно напомнить вкратце основные факты. Раздел бывшей британской колонии на два государства – индуистскую Индию и мусульманский Пакистан – привел к перекраиванию не только двух третей континента, находившихся под прямым британским управлением, но и одной трети, состоявшей из штатов, управляемых индийскими князьями. Одним из этих штатов был Кашмир. Много лет его население было в основном мусульманским, а правление – индуистским. Его князь, махараджа Хари Сингх, столкнувшись с вторжением племени патанов, инспирированным, вполне вероятно, Пакистаном, подписал указ о присоединении, в соответствии с которым княжество отходило к Индии. Лорд Маунтбеттен, последний британский вице-король Индии, приветствовал такое решение, но поставил одно условие. Приведу его собственные слова: «Как только закон и порядок будут восстановлены, а захватчики изгнаны, вопрос о присоединении штата должен быть решен по усмотрению народа». Это предложение подкреплялось резолюциями ООН 1948 и 1949 годов[166].
Это вовсе не означает, что Индия не имеет права вмешиваться. На деле у нее есть для этого очень серьезные основания – соображения национальной безопасности и национальные интересы. Когда великая держава, как, например, Индия, приходит к заключению, что ее фундаментальные интересы распространяются на такую сферу, которая, как Кашмир, прямо не затрагивает фундаментальных интересов Запада, я не поддерживаю наше бесцельное вмешательство. Я остаюсь на этой позиции, несмотря на настоятельные требования быстрее «разрешить» кашмирскую проблему, впрочем как и проблему Ближнего Востока, с тем чтобы более эффективно вести войну против терроризма. Дипломатические решения, принятые в ответ на потребности текущего момента, очень редко оказываются долгоживущими, а их реализация может даже ухудшить ситуацию.
Заглядывая вперед, невозможно себе представить, что Пакистан и воинственно настроенные кашмирцы будут когда-либо спокойно воспринимать присутствие Индии. Продолжающийся конфликт, с другой стороны, не дает Индии сосредоточиться на осуществлении ее очевидного предназначения – превращения в сверхдержаву азиатского континента. Полномасштабная война с Пакистаном не отвечает и никогда не будет отвечать интересам Индии, поскольку связана с риском обмена ядерными ударами. Даже столкновение с использованием обычных вооружений будет иметь печальные последствия.
Решение конфликта вряд ли может быть найдено с помощью проведения международных мирных конференций. Прогресс появится только в том случае и тогда, когда и Пакистан, и Индия поймут, что у них есть более важные проблемы, чем Кашмир, и согласятся пойти на компромисс. До того момента необходимо всеми силами удерживать обе стороны от стычек с применением оружия, подчеркивая опасность их перерастания в войну.
Пакистанский военный режим, что бы там ни говорили об обстоятельствах прихода военных к власти, дает стране новый шанс. Он может сделать то же самое, что в свое время сделал для Чили генерал Пиночет, который радикально реформировал экономику, что оказалось не под силу ни одному демократическому правительству того времени. Пакистану, прежде всего, нужна передышка, время для приведения дел в порядок и достижения национального согласия, с тем чтобы сформировать честное и подлинно демократическое правительство. Западу следовало бы помочь президенту Мушаррафу начать преобразование страны и экономики. А вместо этого мы занимались уговорами и угрозами.
После событий 11 сентября это отношение изменилось. Санкции, наложенные на Пакистан (и Индию) вслед за ядерными испытаниями 1998 года, были отменены. Возобновилась помощь Пакистану. Всесторонняя поддержка должна продолжаться и расширяться. Не стоит видеть в западной помощи Пакистану чистую благотворительность. Не следует ее воспринимать и просто как вознаграждение президенту Мушаррафу за сотрудничество, хотя в этом и есть доля истины. Наиболее весомой причиной является то, что на карту поставлена безопасность. Мы обязаны сделать все, чтобы Пакистан не оказался в руках исламских экстремистов. Эти люди стремятся получить доступ к пакистанскому ядерному оружию и развернуть джихад против индусов, сикхов, а вместе с ними и против христиан и евреев. Если правительство Мушаррафа падет в результате его близости к Западу, это может иметь для нас такие же последствия, как и свержение шаха Ирана в 1979 году. Поднимется новая волна исламского фанатизма, у наших заклятых врагов откроется второе дыхание, а опорой джихада станет государство, владеющее ядерным оружием. О подобной перспективе даже подумать страшно.
Эти соображения выносят на повестку дня также и вопрос о возврате Пакистана к демократии. Правление военных в конечном итоге не может дать стране той долгосрочной стабильности, которая ей так необходима. Впрочем, «конечный итог» может и подождать. Президент Мушарраф 14 августа 2001 года пообещал провести выборы в конце 2002 года. При других обстоятельствах его следовало бы заставить придерживаться этого графика. Однако если он сочтет, что возврат к полной демократии необходимо отложить из-за событий в Афганистане, мы должны его поддержать. Дружественное государство с ограниченной свободой намного лучше, чем враждебное с полным отсутствием таковой, особенно если оно обладает ядерным оружием.
Судьба Индии в более отдаленной перспективе существенно важнее для нас. К счастью, она находится в значительно лучшей форме, чем ее сосед, и в целом вполне способна сама разобраться со своими внутренними проблемами. Вместе с тем она также заслуживает большего терпения, понимания и уважения со стороны Запада. В ней нужно видеть то, чем она уже является, – великую державу, которая в скором времени займет место региональной сверхдержавы.
Возникает вопрос: должна ли Индия получить статус постоянного члена Совета Безопасности ООН? С моей сегодняшней точки зрения, Совет не следует расширять вообще. Не могу себе даже представить, как подобное изменение воспримут те, кого не принимают в Совет, да к тому же увеличение числа государств, пытающихся сесть во главе стола, – прямая дорога к прекращению нормальной работы. Но если все же будет принято решение о расширении, Индия по праву предъявит очень сильные претензии на место в Совете, значительно более сильные, чем другие претенденты.
Приобретение Индией статуса великой державы соответствует интересам Запада. Превращение этой огромной демократической страны в одно из главных действующих лиц мировой сцены может принести немало выгод. Не самая последняя из них – возможность создать региональный противовес Китаю, подобно тому, как тридцать лет назад президент Никсон «открыл» Китай в качестве противовеса Советскому Союзу.
Таким образом, Западу необходимо сделать следующее:
• согласиться с тем, что Индия является великой державой, и предоставить ей статус, который предполагает, косвенно, а возможно и прямо, получение постоянного членства в Совете Безопасности ООН;
• прекратить бессмысленные протесты против наращивания ядерного потенциала Индией и Пакистаном;
• прекратить попытки «разрешить» неразрешимую в настоящее время проблему Кашмира, но при этом не ослаблять усилий по сдерживанию обеих сторон конфликта;
• помочь Пакистану справиться с его огромными трудностями и сделать все, чтобы у власти там оставались наши друзья;
• приветствовать превращение Индии в региональную сверхдержаву, способную стать противовесом Китаю.
Глава 6
Государства-изгои, религии и терроризм
Что такое государства-изгои
Государства-изгои, религиозный экстремизм и международный терроризм – эти три понятия после 11 сентября 2001 года неразрывно переплелись друг с другом в глазах общественности. Любое из этих явлений уже само по себе несет угрозу гражданскому миру и международной стабильности. Совместное же зло, исходящее от них, намного превосходит простую сумму его составных частей[167]. Число жертв в Нью-Йорке и Вашингтоне не оставляет места даже для малейшего сомнения.
Понятие «государства-изгои» появилось относительно недавно. Официально оно впервые прозвучало в контексте американской внешней политики в речи советника президента Клинтона по национальной безопасности Энтони Лейка в сентябре 1993 года. Г-н Лейк представил концепцию внешней политики после окончания холодной войны, стержнем которой была «стратегия расширения мирового свободного сообщества демократических стран с рыночной экономикой». В числе прочего стратегия предполагала «дипломатическую, военную, экономическую и технологическую изоляцию» государств-изгоев[168]. Подобные взгляды, впрочем, не так уж и новы. Концепция «нового мирового порядка» президента Джорджа Буша, озвученная в сентябре 1990 года в обращении к Конгрессу Соединенных Штатов, уже содержала зачатки этого подхода[169]. Его стержнем была мысль о том, что с окончанием холодной войны и приближением «конца истории» (в том смысле, конечно, который вкладывал в него Фукуяма) должно сформироваться глобальное сообщество высокоорганизованных, тесно сотрудничающих, открытых и прежде всего демократических государств. Небольшое число злодеев или «изгоев», оказывающихся за пределами их постоянно расширяющегося круга, все же может создавать проблемы. Однако передовое большинство, мобилизуемое по решению Совета Безопасности ООН, способно сорвать их намерения, сдержать, изолировать и, в конечном итоге, подавить их.
Как и большинство других понятий такого рода (взять хотя бы «новый мировой порядок»), понятие «государства-изгои» несет в себе существенную долю истины. Я сама не раз использовала его в своих выступлениях для обозначения относительно небольших государств, у которых есть мотивы и средства для создания несоразмерно серьезных проблем. Недостатком этого понятия является его неопределенность.
Оно фактически основано на двух допущениях. Первое состоит в том, что все «неизгои» заинтересованы друг в друге настолько сильно, что это гарантирует сотрудничество между ними. Второе – в том, что один «изгой» как две капли воды похож на другого. Оба допущения на самом деле неверны. Страны-изгои никогда не бывают такими отверженными, какими их пытаются представить. Единственное, чем они отличаются от прочих, так это способностью причинять вред или, по меньшей мере, создавать угрозу его причинения из-за того, что пользуются тайной поддержкой (обычно выражающейся в передаче технологий) со стороны одного или нескольких крупных государств, входящих в глобальный магический круг «хороших ребят». Кроме того, отдельные государства, считающиеся «изгоями», нередко имеют совершенно разные приоритеты и возможности.
С учетом сказанного, мне, видимо, следовало бы порадоваться, когда Госдепартамент США, наверное из уважения к чувствам сталинистской Северной Кореи, решил больше не использовать понятие «государства-изгои», а стал говорить о «государствах, вызывающих озабоченность»[170]. Но если не брать в расчет бóльшую благозвучность нового определения, совершенно ясно, что оно не вносит ничего нового. Это просто переливание из пустого в порожнее. Зато оно определенно должно «вызвать озабоченность» у всех нас, если такой подход утвердится среди тех, кто определяет политику величайшей державы мира. К счастью, нынешняя администрация, похоже, положила конец этим глупым упражнениям в пустословии.
Обычно в список государств-изгоев попадают Северная Корея, Ирак, Сирия, Ливия, Иран и (в меньшей степени) Судан[171]. Не берусь оспаривать этот список. Режимы включенных в него государств, так или иначе, неприглядны и опасны. Ни один из них не является демократическим. Ни одно из этих государств не управляется по закону в том смысле, как мы это понимаем. В каждом из них преследуют диссидентов и оппозиционные группы. Во всех господствует идеология, делающая их принципиально враждебными по отношению к Западу и его союзникам. Все они в той или иной мере обладают оружием массового уничтожения. Эти общие характеристики, несомненно, имеют важное значение, вместе с тем для выстраивания политики, позволяющей справиться с исходящей от перечисленных государств угрозой, требуется более глубокий анализ.
Северная Корея
Северная Корея – классическое государство-изгой с диктаторским режимом, контролирующим закрытое общество, одновременно репрессивное и агрессивное, насыщенное до предела обычными вооружениями и пытающееся создать и экспортировать оружие массового уничтожения. Вместе с тем оно уникально, поскольку является одним из последних оплотов непримиримого коммунизма.
Телевизионные кадры, показывающие, как северокорейский диктатор сталинского типа Ким Чен Ир и тысячи его подданных радостно приветствуют президента Южной Кореи Ким Дэ Чжуна, а затем госсекретаря США Мадлен Олбрайт, вряд ли могут оправдать реалии жизни к северу от 38-й параллели. Северная Корея – одно из самых закрытых и зловещих мест на земле. Г-жа Олбрайт после возвращения в Соединенные Штаты признала, что ситуация с соблюдением прав человека в Северной Корее «не слишком хорошая»[172]. Судя по тем отрывочным сведениям о жизни северных корейцев, которые до нас доходят, подобная оценка выглядит чрезмерно мягкой. Но пока существующий там режим не рухнет, нам вряд ли удастся реально оценить его ужасы.
С 1945 года, когда северная часть Корейского полуострова оказалась под контролем Советского Союза, в ней начала формироваться система политического принуждения. После создания Корейской Народно-Демократической республики в 1948 году режим, возглавляемый Ким Ир Сеном, пытался насильственным путем захватить Южную Корею, что два года спустя привело к развязыванию Корейской войны. Потерпев поражение и едва избежав печальных для себя последствий, Ким Ир Сен превратил свою страну в гигантскую политическую тюрьму. Подобно правителям Албании и Камбоджи, он делал все, чтобы оградить страну от попадания в нее «чужаков», не считая, конечно, специалистов или других полезных с точки зрения режима людей, которых просто похищали. Коммунистическая партия периодически подвергалась чисткам, причем с особой жестокостью уничтожались противники намерения Кима назначить преемником своего сына. В государстве насаждалась подкрепляемая систематическим террором идеология «чучхе» (идеология тоталитарной социалистической самодостаточности). Северная Корея энергично поддерживала терроризм. Она организовала убийство ряда членов южнокорейского кабинета министров в Бирме и предоставила убежище для японских террористов, взорвавших самолет в 1987 году. Смерть Ким Ир Сена в 1994 году не принесла каких-либо положительных изменений. Ким Чен Ир назначил новых людей на ряд ключевых должностей, но смягчения репрессий и агрессивности не произошло.
По оценкам, сделанным на основе скудных данных, накопленных с 1948 года, в результате партийных чисток было уничтожено 100 тысяч человек, а 1,5 миллиона оказались в концентрационных лагерях. К этому следует добавить более 1,3 миллиона человек, погибших во время Корейской войны, которая была развязана Пхеньяном с одобрения Москвы. И, как предполагается, до полумиллиона человек умерло в результате не так давно спровоцированного стихийными бедствиями голода, глубинной причиной которого, однако, была невероятная недееспособность политической системы и тех, кто ею управляет. Общее число жертв, таким образом, переваливает за 3 миллиона человек, и это в стране с населением всего лишь 23 миллиона[173].
Ким Чен Ир вполне недвусмысленно обозначил свои приоритеты, нужно лишь некоторое терпение, чтобы отыскать их среди громких слов и хаотично разбросанных мыслей. Он убежден, и, по всей видимости, совершенно обоснованно, в том, что опорой его власти является армия. Он четко понимает, что должен создать для командования хорошие условия. Однажды он, к примеру, сказал: «Мы не сможем одолеть врага, если не будем кормить военных. Оправдать нашу неспособность обеспечить продовольствием армию не может ничто… Поставки продовольствия военным должны быть безусловно гарантированы»[174]. Его готовность изменить официальной идеологии «чучхе» и не только принять зарубежную продовольственную помощь, но даже просить о ее предоставлении объясняется стремлением накормить солдат, а не народ.
Недавние изменения, произошедшие в Северной Корее, являются результатом внешнего воздействия, а не внутреннего развития. Развал Советского Союза лишил ее помощника, торгового партнера, опоры и защитника. Переориентация Китая в сторону Запада и рыночной экономики привела к тому, что он также стал менее активно поддерживать в целом нежизнеспособный режим. Северная Корея, таким образом, была вынуждена избрать стратегию установления связей с остальным миром на новой основе.
Одним из ее аспектов, который я уже упоминала, является эксплуатация сострадания Запада. Здесь мы стоим перед дилеммой. У нас нет достаточной информации о масштабах и причинах голода, который, впрочем, вполне реален, позволяющей выбрать наилучшее направление помощи. Режим видит его причину в стихийных бедствиях. Точно такие же доводы приводили в свое время Советский Союз и африканские социалистические страны. Однако их нельзя считать убедительными. Эффективные экономические системы, может быть не сразу, но неизменно находят ресурсы для преодоления любых бедствий, которые обрушивает на них стихия. В отличие от них, страны, подобные Северной Корее, где частная собственность на землю поставлена вне закона, в конечном итоге обречены на голод. Продовольственная помощь не является решением проблемы в долгосрочной перспективе; многие экономисты предупреждают об отрицательном эффекте такой «помощи», которая подрывает местное сельское хозяйство. Возможно, это звучит резко, но самый эффективный и короткий путь к спасению Северной Кореи от голода – это смена правительства[175].
Другим аспектом политики Северной Кореи, дающим прямое основание отнести ее к числу «изгоев», является то, что один из экспертов очень точно определил как «тщательно управляемая стратагема военного вымогательства»[176]. Эта стратагема была разработана Пхеньяном в 1994 году, чтобы сбить волну угроз со стороны Запада, поднявшуюся после того, как стало ясно, что Северная Корея вот-вот превратится в ядерную державу. Северная Корея согласилась заморозить свою программу в обмен на обещание США ежегодно бесплатно поставлять полмиллиона тонн нефти и возместить расходы на строительство двух ядерных реакторов на легкой воде общей стоимостью 4 млрд долларов. Это было серьезным дипломатическим поражением Запада и выдающимся успехом немощного банкрота. В результате Северная Корея превратилась, пожалуй, в самого крупного получателя американской помощи в Азии.
Самое поразительное заключается в том, что это соглашение не заставило Северную Корею не только прекратить, но хотя бы сократить масштабы разработки и продажи современной ракетной техники. Действительно, если встать на ее позицию, с какой стати она должна это делать? Северная Корея отчаянно нуждается в иностранной валюте, которую ей дает торговля смертью; роль главного «изгоя» повышает ее престиж среди антизападно настроенных государств; а помимо прочего, она может в нужный момент вытянуть из Америки и ее союзников новую порцию дани, или, на английский манер, – Danegeld[177].
Северная Корея давно осуществляет программы создания, испытания и экспорта ракет «земля – земля» ближнего радиуса действия типа Scud, ракет среднего радиуса действия типа Nodong и межконтинентальных баллистических ракет типа Taepodong. Продажа этого вооружения и связанных с ним технологий приносит ей до 100 млн долларов в год. Ракеты типа Scud приобрели Египет, Сирия и Вьетнам, ракеты типа Nodong – Иран, Ливия и Пакистан[178]. Северная Корея со своими ракетными программами – сегодня главный источник распространения оружия в мире, несущий реальную глобальную угрозу.
Эта угроза имеет конкретную направленность – страны Запада. Северокорейский режим глубоко враждебен нам. Я вполне допускаю, что он безрассуден настолько, что может решиться на атаку с использованием межконтинентальных баллистических ракет, оснащенных ядерными, химическими или биологическими боеголовками. Чрезвычайно наивно полагать, что этот риск исчез или хотя бы уменьшился в результате недавних жестов доброй воли. Хотя наиболее вероятная цель для подобных атак – Япония, Северная Корея уже располагает или очень скоро получит средства, позволяющие нанести удар как по Америке (Аляске), так и по Европе – Норвегии и Финляндии. Не стоит радоваться и моим соотечественникам. По словам одного из экспертов в этом вопросе, «можно утверждать, что северокорейская программа создания ракет большого радиуса действия угрожает безопасности Западной Европы в еще большей степени, чем безопасности США»[179]. Хотелось бы верить в то, что это соображение заставит европейцев отказаться от своей резкой и необдуманной кампании против планов США по созданию системы ПРО.
Отношение Северной Кореи к подобным возможностям предельно простое. В 1998 году ее официальные средства массовой информации объявили «продолжение разработки, испытания и размещения ракет» делом принципа, однако добавили, что, если Америка хочет прекратить это, она должна «компенсировать потери». В начале 1999 года официальные представители Северной Кореи намекнули, что первоначальный размер такой компенсации составляет 1 млрд долларов в год[180]. Шантаж, а по-другому это не назовешь, начался.
Вместе с тем представители некоторых великих держав не хотят верить, что дело обстоит именно так. Во время визита в Пхеньян летом 2000 года российский президент Путин сделал вид, что поверил обещанию Ким Чен Ира прекратить разработку баллистических ракет, после того как Северная Корея получит возможность использовать ракеты-носители других стран для продолжения собственной космической программы. Как бывший оперативный сотрудник КГБ, г-н Путин должен был бы знать, что это не более чем пустые разговоры. Северной Корее космос нужен лишь для единственной цели – ведения войны. Ким Чен Ир лишь обыграл старую сталинистскую шутку: в 1998 году Северная Корея заявила, что ракета, которая пролетела над территорией Японии, на деле должна была вывести в космос спутник для передачи «бессмертных революционных гимнов» и «Чучхе Корея» с помощью азбуки Морзе. Нужно ли говорить, что таких спутников никто и никогда не видел[181].
Как у России, так и у Китая, который тоже пытается помочь Северной Корее улучшить ее имидж, есть веские основания претендовать на роль посредника между Пхеньяном и Западом. Русские и китайцы отчаянно пытаются не допустить того, чтобы Америка создала эффективную глобальную систему ПРО, поскольку опасаются ослабления действенности своих ядерных сил сдерживания. Им также известно, что Вашингтон видит в Северной Корее главный источник ракетной угрозы. Если им удастся удержать Северную Корею от создания проблем, они получат возможность представить (не без поддержки своих обычных помощников в западных средствах массовой информации) систему ПРО как нечто безответственное, провокационное, ненужное, неосуществимое и т. д. и т. п.
Значительно труднее понять причину той готовности, с которой Госдепартамент США и администрация Клинтона попадаются на северокорейские пропагандистские уловки. Когда в октябре 2000 года г-жа Олбрайт была в Северной Корее, Ким Чен Ир, по-видимому, «сострил» (именно это выражение использовала г-жа госсекретарь), что изображение летящей ракеты Taepodong большого радиуса действия на многочисленных плакатах – это «первый и последний запуск спутника». Американцы всерьез восприняли это «обещание», хотя Ким Чен Ир, по сообщениям, позднее сказал на встрече с представителями Южной Кореи, что оно не более чем «шутка». Острота ли это или шутка, обещание в любом случае не имело смысла. Северная Корея уже обладала ракетами, которые позволяли ей угрожать нам. Она будет продолжать их испытывать и, несомненно, продавать. Единственное, чего нам следует ожидать, так это попыток вытянуть из Запада уступки и деньги.
Вот мы и подошли к третьему, самому свежему аспекту стратегии взаимоотношений Северной Кореи с Западом – налаживанию связей с Югом. По всей видимости, изменить отношение к южному соседу Ким Чен Ира заставило давление Китая, а также экономические трудности. Его коллега, президент Южной Кореи Ким Дэ Чжун, с момента избрания в 1997 году добивался урегулирования отношений с Северной Кореей с помощью того, что он называл «политикой открытых дверей». Однако прогресса не было вплоть до знаменательной встречи двух лидеров, которая состоялась в июне 2000 года в северной столице.
У южнокорейцев, вполне понятно, вспыхнули родственные чувства. Семьи жаждали воссоединения после 50 лет принудительной разлуки. Корейцы уже давно поддерживали идею воссоединения, и теперь, когда экономика Северной Кореи вместе с ее агрессивными устремлениями потерпела очевидный крах, казалось, что оно произойдет на условиях Юга. Корейская «стена» закачалась, когда число людей, приезжающих на встречи (хотя все еще ограниченные) с обеих сторон, возросло. Если воссоединение произойдет на условиях предоставления свободы, оно полностью окупит жертвы тех, кто сражался и погиб во время корейской войны, пытаясь не допустить распространения коммунистической тирании на весь Корейский полуостров. Оно окупит также и огромные усилия Соединенных Штатов, которые все еще держат 30 тысяч своих военнослужащих на границе между Севером и Югом.
Проблема заключается в том, что с открытием дверей для контактов между жителями двух корейских государств не устраняется угроза, которую представляет собой Северная Корея для безопасности Запада, да и Южной Кореи тоже. Никто не знает, когда рухнет коммунистический режим Пхеньяна. Никто не может сказать, произойдет ли это мирным путем или приведет к новому всплеску насилия, которое, увы, так обычно для современной корейской истории.
Хочется верить, что мы увидим повторение событий 1989 года, когда Восточная и Западная Германии объединились, а простые люди ногами проголосовали против коммунизма, в пользу устранения барьеров, которые он возвел. Население Северной Кореи, я уверена, несмотря на годы непрекращающейся пропаганды, хотело бы поступить точно так же, как поступили немцы Восточной Германии. Однако вряд ли у них будет такая возможность. Граница вдоль 38-й параллели заминирована и усиленно охраняется войсками коммунистического режима. Вряд ли кому-то удавалось свободно ее пересечь. Это совсем не то, что «прозрачная» Берлинская стена, – это непроницаемый стальной барьер. Боюсь, что и Ким Чен Ир со своими соратниками вряд ли пойдет по пути мирных реформ. Они при каждом удобном случае демонстрируют свое презрение к Советскому Союзу, который под руководством Михаила Горбачева потерял способность сопротивляться.
• От режима, подобного северокорейскому, можно ожидать чего угодно. Мы должны ясно сознавать, что уступки со стороны Пхеньяна – это попытки выиграть время и получить помощь в то время, как он вбивает клин в отношения между Америкой и Южной Кореей и попутно строит планы по уничтожению последней. Я не думаю, что Северная Корея добьется своего. Но я уверена в том, что дать ей почувствовать наши сомнения когда бы то ни было стало бы верхом безумия. Радует то, что нынешняя администрация США разделяет подобный взгляд.
• Мы должны оказать на Северную Корею такой нажим, который заставил бы ее не приостановить, а полностью прекратить разработку и продажу ракет. Мы должны потребовать предоставления возможности полной инспекции всех соответствующих объектов, с тем чтобы получить гарантии отсутствия оружия массового уничтожения.
• До выполнения вышеназванных условий любая помощь должна быть прекращена, за исключением предельно ограниченных поставок продовольствия в чрезвычайных ситуациях.
• Со стороны Соединенных Штатов было бы благоразумно убедить своего союзника – Южную Корею в том, что при любых контактах с Севером вопросы безопасности играют не менее важную роль, чем вопросы гуманитарные.
• Не следует обходить молчанием проблему ужасающей жестокости Северной Кореи по отношению к собственному народу.
Разрешение конфликта
Индия, помимо прочего, очень близко подошла к статусу великой державы и с военной точки зрения. В этом тоже есть определенная новизна.
После Второй мировой войны, во время которой многие индийцы были награждены за отвагу, вооруженным силам Индии не приходилось участвовать в серьезных столкновениях. В 1962 году индийская армия очень плохо проявила себя в военных действиях против Китая. То, что она не уступала в конфликтах с Пакистаном или даже брала верх, объяснялось ее подавляющим численным превосходством, а не умением воевать. Эти факты, впрочем, очень ненадежная основа для создания картины будущего.
Индия по-прежнему имеет одну из самых больших армий в мире: она держит под ружьем около 980 тысяч человек. В настоящее время она пытается осуществить ее радикальную модернизацию за счет принятия на вооружение новой техники – как собственного производства, так и импортной. Как и Китай, Индия делает упор на использование в военных целях информационных технологий, в разработке которых очень сильно продвинулась индийская промышленность, – в частности, высокопроизводительных компьютеров и сложнейшего программного обеспечения. Правительство Индии постоянно увеличивает военные расходы и занимается созданием военно-морского флота, который сможет выполнять боевые задачи в Восточно-Китайском море. Индия, наравне с Китаем, – крупнейший покупатель вооружений у России[164]. Она также является вполне оформившейся ядерной державой.
Я уже не раз объясняла, почему превращение Индии в таковую было, на мой взгляд, неизбежным[165]. В любом случае, независимо от того, какие обещания раздают индийцы в настоящее время, этот процесс необратим. Министр обороны Индии Джордж Фернандес, защищаясь от американской критики в отношении индийских ядерных испытаний, задал вопрос: «Когда это вы успели так сблизиться с Китаем, что стали спокойно смотреть на его ядерное оружие… почему бы вам не сделать то же самое в отношении Индии?» Он совершенно прав.
Прежде всего, мне бы хотелось, чтобы Индия превратилась в мощный противовес Китаю. Она достаточно велика и имеет сопоставимое по численности население; ее экономический потенциал во многом сходен с китайским; кроме того, она имеет прочную демократическую систему. Могут, конечно, возразить, что эта демократия, мол, с изъяном. Это правда. У меня нет иллюзий на этот счет, индийское общество – вовсе не образец терпимости и гармонии. В Индии практически каждый день совершаются убийства, нередки беспорядки, подвергаются притеснениям меньшинства. Вместе с тем я не сомневаюсь, что, если Азия выберет путь Индии, а не Китая, она станет значительно более удобным партнером для Запада.
Предметом серьезного беспокойства для западных наблюдателей, однако, сегодня являются отношения Индии не с Китаем, а с Пакистаном, который тоже владеет ядерным оружием. Индия сможет претендовать на роль одной из крупнейших держав за пределами Южно-Азиатского региона только в том случае, если ей удастся стабилизировать отношения с Пакистаном. Возможно ли это?
В данный момент, пожалуй, нет. Причину столь мрачной оценки следует искать в Исламабаде, а не в Дели. Еще до событий 11 сентября и начала американской операции против «Талибана» Пакистан был по-своему практически так же важен для Запада, как и Индия. После вторжения Советского Союза в Афганистан в декабре 1979 года Пакистан приютил несколько миллионов беженцев. Он превратился в главную опору сил афганского сопротивления, но сам при этом попал под влияние распространенного среди афганцев воинствующего ислама. При президенте Зия государство в значительной мере исламизировалось, его основным законом стал шариат. Во времена холодной войны, когда Запад боролся против Советского Союза, в усилении воинствующего ислама в регионе никто не видел источника серьезного беспокойства. А, наверное, следовало бы. Однако в геополитике, как и в жизни, в каждый момент времени мы можем заниматься лишь одной задачей. Главной угрозой был советский коммунизм. И глубоко религиозные мусульмане, и светские жители западных стран вместе боролись с ним.
С окончанием холодной войны интерес Пакистана к Афганистану не исчез. Пакистанское руководство всеми силами стремилось ослабить влияние России и Ирана на своего северного соседа. Этнические связи (между членами афганского племени патанов) и религиозные (между суннитами) также имели немалое значение. В любом случае в Пакистане осталась большая афганская община. По этим причинам правительство Пакистана крайне нуждалось в сговорчивой силе, которую можно было бы поддержать и привести к власти в Афганистане. В начале 90-х годов оно остановило свой выбор на движении «Талибан», сформировавшем в 1996 году свое правительство в Кабуле. Хотя сам Пакистан оставался умеренным мусульманским государством, талибы, которые в значительной мере были его творением, очень быстро проявили себя как экстремисты и непримиримые исламские фанатики. Это создало серьезную проблему для прозападного правительства Пакистана – проблему, которая вылилась в кризис, связанный с нападением «Аль-Каиды» на Америку и отказом «Талибана» выдать преступников.
Принимая решение о том, как строить отношения с Пакистаном сегодня, мы должны учитывать трудности, с которыми он столкнется в более отдаленной перспективе, и его слабость как государства. За время, прошедшее с момента обретения независимости, подлинная демократия так и не смогла в нем утвердиться. Его проклятьем являются коррупция и неэффективное руководство. Большая часть населения живет в жалкой нищете без всякой надежды из нее выкарабкаться.
Другой неиссякаемый источник нестабильности кроется в соперничестве с Индией. Его корни – исторические и во многом связаны с проблемой Кашмира. Дестабилизирующий эффект углубляется еще и тем, что Пакистан, несомненно, более слабый из соперников. Его территория имеет невыгодные очертания, а то, что он значительно меньше Индии (его население составляет 138 миллионов человек), заставляет Пакистан серьезно опасаться своего гигантского соседа.
Один из самых сильных и уважаемых государственных институтов Пакистана – его вооруженные силы. Еще до переворота, в результате которого генерал (ныне президент) Первез Мушарраф пришел к власти в 1998 году, армия контролировала крупнейшие гражданские предприятия и даже управляла ими. Именно поэтому население с энтузиазмом восприняло переворот: в армии виделась единственная сила в государстве, способная искоренить коррупцию и восстановить разумное управление.
Однако ситуация в Кашмире подрывает самоуважение Пакистана, а вместе с ним и армии. Думаю, не вредно напомнить вкратце основные факты. Раздел бывшей британской колонии на два государства – индуистскую Индию и мусульманский Пакистан – привел к перекраиванию не только двух третей континента, находившихся под прямым британским управлением, но и одной трети, состоявшей из штатов, управляемых индийскими князьями. Одним из этих штатов был Кашмир. Много лет его население было в основном мусульманским, а правление – индуистским. Его князь, махараджа Хари Сингх, столкнувшись с вторжением племени патанов, инспирированным, вполне вероятно, Пакистаном, подписал указ о присоединении, в соответствии с которым княжество отходило к Индии. Лорд Маунтбеттен, последний британский вице-король Индии, приветствовал такое решение, но поставил одно условие. Приведу его собственные слова: «Как только закон и порядок будут восстановлены, а захватчики изгнаны, вопрос о присоединении штата должен быть решен по усмотрению народа». Это предложение подкреплялось резолюциями ООН 1948 и 1949 годов[166].
Это вовсе не означает, что Индия не имеет права вмешиваться. На деле у нее есть для этого очень серьезные основания – соображения национальной безопасности и национальные интересы. Когда великая держава, как, например, Индия, приходит к заключению, что ее фундаментальные интересы распространяются на такую сферу, которая, как Кашмир, прямо не затрагивает фундаментальных интересов Запада, я не поддерживаю наше бесцельное вмешательство. Я остаюсь на этой позиции, несмотря на настоятельные требования быстрее «разрешить» кашмирскую проблему, впрочем как и проблему Ближнего Востока, с тем чтобы более эффективно вести войну против терроризма. Дипломатические решения, принятые в ответ на потребности текущего момента, очень редко оказываются долгоживущими, а их реализация может даже ухудшить ситуацию.
Заглядывая вперед, невозможно себе представить, что Пакистан и воинственно настроенные кашмирцы будут когда-либо спокойно воспринимать присутствие Индии. Продолжающийся конфликт, с другой стороны, не дает Индии сосредоточиться на осуществлении ее очевидного предназначения – превращения в сверхдержаву азиатского континента. Полномасштабная война с Пакистаном не отвечает и никогда не будет отвечать интересам Индии, поскольку связана с риском обмена ядерными ударами. Даже столкновение с использованием обычных вооружений будет иметь печальные последствия.
Решение конфликта вряд ли может быть найдено с помощью проведения международных мирных конференций. Прогресс появится только в том случае и тогда, когда и Пакистан, и Индия поймут, что у них есть более важные проблемы, чем Кашмир, и согласятся пойти на компромисс. До того момента необходимо всеми силами удерживать обе стороны от стычек с применением оружия, подчеркивая опасность их перерастания в войну.
Пакистанский военный режим, что бы там ни говорили об обстоятельствах прихода военных к власти, дает стране новый шанс. Он может сделать то же самое, что в свое время сделал для Чили генерал Пиночет, который радикально реформировал экономику, что оказалось не под силу ни одному демократическому правительству того времени. Пакистану, прежде всего, нужна передышка, время для приведения дел в порядок и достижения национального согласия, с тем чтобы сформировать честное и подлинно демократическое правительство. Западу следовало бы помочь президенту Мушаррафу начать преобразование страны и экономики. А вместо этого мы занимались уговорами и угрозами.
После событий 11 сентября это отношение изменилось. Санкции, наложенные на Пакистан (и Индию) вслед за ядерными испытаниями 1998 года, были отменены. Возобновилась помощь Пакистану. Всесторонняя поддержка должна продолжаться и расширяться. Не стоит видеть в западной помощи Пакистану чистую благотворительность. Не следует ее воспринимать и просто как вознаграждение президенту Мушаррафу за сотрудничество, хотя в этом и есть доля истины. Наиболее весомой причиной является то, что на карту поставлена безопасность. Мы обязаны сделать все, чтобы Пакистан не оказался в руках исламских экстремистов. Эти люди стремятся получить доступ к пакистанскому ядерному оружию и развернуть джихад против индусов, сикхов, а вместе с ними и против христиан и евреев. Если правительство Мушаррафа падет в результате его близости к Западу, это может иметь для нас такие же последствия, как и свержение шаха Ирана в 1979 году. Поднимется новая волна исламского фанатизма, у наших заклятых врагов откроется второе дыхание, а опорой джихада станет государство, владеющее ядерным оружием. О подобной перспективе даже подумать страшно.
Эти соображения выносят на повестку дня также и вопрос о возврате Пакистана к демократии. Правление военных в конечном итоге не может дать стране той долгосрочной стабильности, которая ей так необходима. Впрочем, «конечный итог» может и подождать. Президент Мушарраф 14 августа 2001 года пообещал провести выборы в конце 2002 года. При других обстоятельствах его следовало бы заставить придерживаться этого графика. Однако если он сочтет, что возврат к полной демократии необходимо отложить из-за событий в Афганистане, мы должны его поддержать. Дружественное государство с ограниченной свободой намного лучше, чем враждебное с полным отсутствием таковой, особенно если оно обладает ядерным оружием.
Судьба Индии в более отдаленной перспективе существенно важнее для нас. К счастью, она находится в значительно лучшей форме, чем ее сосед, и в целом вполне способна сама разобраться со своими внутренними проблемами. Вместе с тем она также заслуживает большего терпения, понимания и уважения со стороны Запада. В ней нужно видеть то, чем она уже является, – великую державу, которая в скором времени займет место региональной сверхдержавы.
Возникает вопрос: должна ли Индия получить статус постоянного члена Совета Безопасности ООН? С моей сегодняшней точки зрения, Совет не следует расширять вообще. Не могу себе даже представить, как подобное изменение воспримут те, кого не принимают в Совет, да к тому же увеличение числа государств, пытающихся сесть во главе стола, – прямая дорога к прекращению нормальной работы. Но если все же будет принято решение о расширении, Индия по праву предъявит очень сильные претензии на место в Совете, значительно более сильные, чем другие претенденты.
Приобретение Индией статуса великой державы соответствует интересам Запада. Превращение этой огромной демократической страны в одно из главных действующих лиц мировой сцены может принести немало выгод. Не самая последняя из них – возможность создать региональный противовес Китаю, подобно тому, как тридцать лет назад президент Никсон «открыл» Китай в качестве противовеса Советскому Союзу.
Таким образом, Западу необходимо сделать следующее:
• согласиться с тем, что Индия является великой державой, и предоставить ей статус, который предполагает, косвенно, а возможно и прямо, получение постоянного членства в Совете Безопасности ООН;
• прекратить бессмысленные протесты против наращивания ядерного потенциала Индией и Пакистаном;
• прекратить попытки «разрешить» неразрешимую в настоящее время проблему Кашмира, но при этом не ослаблять усилий по сдерживанию обеих сторон конфликта;
• помочь Пакистану справиться с его огромными трудностями и сделать все, чтобы у власти там оставались наши друзья;
• приветствовать превращение Индии в региональную сверхдержаву, способную стать противовесом Китаю.
Глава 6
Государства-изгои, религии и терроризм
Что такое государства-изгои
Государства-изгои, религиозный экстремизм и международный терроризм – эти три понятия после 11 сентября 2001 года неразрывно переплелись друг с другом в глазах общественности. Любое из этих явлений уже само по себе несет угрозу гражданскому миру и международной стабильности. Совместное же зло, исходящее от них, намного превосходит простую сумму его составных частей[167]. Число жертв в Нью-Йорке и Вашингтоне не оставляет места даже для малейшего сомнения.
Понятие «государства-изгои» появилось относительно недавно. Официально оно впервые прозвучало в контексте американской внешней политики в речи советника президента Клинтона по национальной безопасности Энтони Лейка в сентябре 1993 года. Г-н Лейк представил концепцию внешней политики после окончания холодной войны, стержнем которой была «стратегия расширения мирового свободного сообщества демократических стран с рыночной экономикой». В числе прочего стратегия предполагала «дипломатическую, военную, экономическую и технологическую изоляцию» государств-изгоев[168]. Подобные взгляды, впрочем, не так уж и новы. Концепция «нового мирового порядка» президента Джорджа Буша, озвученная в сентябре 1990 года в обращении к Конгрессу Соединенных Штатов, уже содержала зачатки этого подхода[169]. Его стержнем была мысль о том, что с окончанием холодной войны и приближением «конца истории» (в том смысле, конечно, который вкладывал в него Фукуяма) должно сформироваться глобальное сообщество высокоорганизованных, тесно сотрудничающих, открытых и прежде всего демократических государств. Небольшое число злодеев или «изгоев», оказывающихся за пределами их постоянно расширяющегося круга, все же может создавать проблемы. Однако передовое большинство, мобилизуемое по решению Совета Безопасности ООН, способно сорвать их намерения, сдержать, изолировать и, в конечном итоге, подавить их.
Как и большинство других понятий такого рода (взять хотя бы «новый мировой порядок»), понятие «государства-изгои» несет в себе существенную долю истины. Я сама не раз использовала его в своих выступлениях для обозначения относительно небольших государств, у которых есть мотивы и средства для создания несоразмерно серьезных проблем. Недостатком этого понятия является его неопределенность.
Оно фактически основано на двух допущениях. Первое состоит в том, что все «неизгои» заинтересованы друг в друге настолько сильно, что это гарантирует сотрудничество между ними. Второе – в том, что один «изгой» как две капли воды похож на другого. Оба допущения на самом деле неверны. Страны-изгои никогда не бывают такими отверженными, какими их пытаются представить. Единственное, чем они отличаются от прочих, так это способностью причинять вред или, по меньшей мере, создавать угрозу его причинения из-за того, что пользуются тайной поддержкой (обычно выражающейся в передаче технологий) со стороны одного или нескольких крупных государств, входящих в глобальный магический круг «хороших ребят». Кроме того, отдельные государства, считающиеся «изгоями», нередко имеют совершенно разные приоритеты и возможности.
С учетом сказанного, мне, видимо, следовало бы порадоваться, когда Госдепартамент США, наверное из уважения к чувствам сталинистской Северной Кореи, решил больше не использовать понятие «государства-изгои», а стал говорить о «государствах, вызывающих озабоченность»[170]. Но если не брать в расчет бóльшую благозвучность нового определения, совершенно ясно, что оно не вносит ничего нового. Это просто переливание из пустого в порожнее. Зато оно определенно должно «вызвать озабоченность» у всех нас, если такой подход утвердится среди тех, кто определяет политику величайшей державы мира. К счастью, нынешняя администрация, похоже, положила конец этим глупым упражнениям в пустословии.
Обычно в список государств-изгоев попадают Северная Корея, Ирак, Сирия, Ливия, Иран и (в меньшей степени) Судан[171]. Не берусь оспаривать этот список. Режимы включенных в него государств, так или иначе, неприглядны и опасны. Ни один из них не является демократическим. Ни одно из этих государств не управляется по закону в том смысле, как мы это понимаем. В каждом из них преследуют диссидентов и оппозиционные группы. Во всех господствует идеология, делающая их принципиально враждебными по отношению к Западу и его союзникам. Все они в той или иной мере обладают оружием массового уничтожения. Эти общие характеристики, несомненно, имеют важное значение, вместе с тем для выстраивания политики, позволяющей справиться с исходящей от перечисленных государств угрозой, требуется более глубокий анализ.
Северная Корея
Северная Корея – классическое государство-изгой с диктаторским режимом, контролирующим закрытое общество, одновременно репрессивное и агрессивное, насыщенное до предела обычными вооружениями и пытающееся создать и экспортировать оружие массового уничтожения. Вместе с тем оно уникально, поскольку является одним из последних оплотов непримиримого коммунизма.
Телевизионные кадры, показывающие, как северокорейский диктатор сталинского типа Ким Чен Ир и тысячи его подданных радостно приветствуют президента Южной Кореи Ким Дэ Чжуна, а затем госсекретаря США Мадлен Олбрайт, вряд ли могут оправдать реалии жизни к северу от 38-й параллели. Северная Корея – одно из самых закрытых и зловещих мест на земле. Г-жа Олбрайт после возвращения в Соединенные Штаты признала, что ситуация с соблюдением прав человека в Северной Корее «не слишком хорошая»[172]. Судя по тем отрывочным сведениям о жизни северных корейцев, которые до нас доходят, подобная оценка выглядит чрезмерно мягкой. Но пока существующий там режим не рухнет, нам вряд ли удастся реально оценить его ужасы.
С 1945 года, когда северная часть Корейского полуострова оказалась под контролем Советского Союза, в ней начала формироваться система политического принуждения. После создания Корейской Народно-Демократической республики в 1948 году режим, возглавляемый Ким Ир Сеном, пытался насильственным путем захватить Южную Корею, что два года спустя привело к развязыванию Корейской войны. Потерпев поражение и едва избежав печальных для себя последствий, Ким Ир Сен превратил свою страну в гигантскую политическую тюрьму. Подобно правителям Албании и Камбоджи, он делал все, чтобы оградить страну от попадания в нее «чужаков», не считая, конечно, специалистов или других полезных с точки зрения режима людей, которых просто похищали. Коммунистическая партия периодически подвергалась чисткам, причем с особой жестокостью уничтожались противники намерения Кима назначить преемником своего сына. В государстве насаждалась подкрепляемая систематическим террором идеология «чучхе» (идеология тоталитарной социалистической самодостаточности). Северная Корея энергично поддерживала терроризм. Она организовала убийство ряда членов южнокорейского кабинета министров в Бирме и предоставила убежище для японских террористов, взорвавших самолет в 1987 году. Смерть Ким Ир Сена в 1994 году не принесла каких-либо положительных изменений. Ким Чен Ир назначил новых людей на ряд ключевых должностей, но смягчения репрессий и агрессивности не произошло.
По оценкам, сделанным на основе скудных данных, накопленных с 1948 года, в результате партийных чисток было уничтожено 100 тысяч человек, а 1,5 миллиона оказались в концентрационных лагерях. К этому следует добавить более 1,3 миллиона человек, погибших во время Корейской войны, которая была развязана Пхеньяном с одобрения Москвы. И, как предполагается, до полумиллиона человек умерло в результате не так давно спровоцированного стихийными бедствиями голода, глубинной причиной которого, однако, была невероятная недееспособность политической системы и тех, кто ею управляет. Общее число жертв, таким образом, переваливает за 3 миллиона человек, и это в стране с населением всего лишь 23 миллиона[173].
Ким Чен Ир вполне недвусмысленно обозначил свои приоритеты, нужно лишь некоторое терпение, чтобы отыскать их среди громких слов и хаотично разбросанных мыслей. Он убежден, и, по всей видимости, совершенно обоснованно, в том, что опорой его власти является армия. Он четко понимает, что должен создать для командования хорошие условия. Однажды он, к примеру, сказал: «Мы не сможем одолеть врага, если не будем кормить военных. Оправдать нашу неспособность обеспечить продовольствием армию не может ничто… Поставки продовольствия военным должны быть безусловно гарантированы»[174]. Его готовность изменить официальной идеологии «чучхе» и не только принять зарубежную продовольственную помощь, но даже просить о ее предоставлении объясняется стремлением накормить солдат, а не народ.
Недавние изменения, произошедшие в Северной Корее, являются результатом внешнего воздействия, а не внутреннего развития. Развал Советского Союза лишил ее помощника, торгового партнера, опоры и защитника. Переориентация Китая в сторону Запада и рыночной экономики привела к тому, что он также стал менее активно поддерживать в целом нежизнеспособный режим. Северная Корея, таким образом, была вынуждена избрать стратегию установления связей с остальным миром на новой основе.
Одним из ее аспектов, который я уже упоминала, является эксплуатация сострадания Запада. Здесь мы стоим перед дилеммой. У нас нет достаточной информации о масштабах и причинах голода, который, впрочем, вполне реален, позволяющей выбрать наилучшее направление помощи. Режим видит его причину в стихийных бедствиях. Точно такие же доводы приводили в свое время Советский Союз и африканские социалистические страны. Однако их нельзя считать убедительными. Эффективные экономические системы, может быть не сразу, но неизменно находят ресурсы для преодоления любых бедствий, которые обрушивает на них стихия. В отличие от них, страны, подобные Северной Корее, где частная собственность на землю поставлена вне закона, в конечном итоге обречены на голод. Продовольственная помощь не является решением проблемы в долгосрочной перспективе; многие экономисты предупреждают об отрицательном эффекте такой «помощи», которая подрывает местное сельское хозяйство. Возможно, это звучит резко, но самый эффективный и короткий путь к спасению Северной Кореи от голода – это смена правительства[175].
Другим аспектом политики Северной Кореи, дающим прямое основание отнести ее к числу «изгоев», является то, что один из экспертов очень точно определил как «тщательно управляемая стратагема военного вымогательства»[176]. Эта стратагема была разработана Пхеньяном в 1994 году, чтобы сбить волну угроз со стороны Запада, поднявшуюся после того, как стало ясно, что Северная Корея вот-вот превратится в ядерную державу. Северная Корея согласилась заморозить свою программу в обмен на обещание США ежегодно бесплатно поставлять полмиллиона тонн нефти и возместить расходы на строительство двух ядерных реакторов на легкой воде общей стоимостью 4 млрд долларов. Это было серьезным дипломатическим поражением Запада и выдающимся успехом немощного банкрота. В результате Северная Корея превратилась, пожалуй, в самого крупного получателя американской помощи в Азии.
Самое поразительное заключается в том, что это соглашение не заставило Северную Корею не только прекратить, но хотя бы сократить масштабы разработки и продажи современной ракетной техники. Действительно, если встать на ее позицию, с какой стати она должна это делать? Северная Корея отчаянно нуждается в иностранной валюте, которую ей дает торговля смертью; роль главного «изгоя» повышает ее престиж среди антизападно настроенных государств; а помимо прочего, она может в нужный момент вытянуть из Америки и ее союзников новую порцию дани, или, на английский манер, – Danegeld[177].
Северная Корея давно осуществляет программы создания, испытания и экспорта ракет «земля – земля» ближнего радиуса действия типа Scud, ракет среднего радиуса действия типа Nodong и межконтинентальных баллистических ракет типа Taepodong. Продажа этого вооружения и связанных с ним технологий приносит ей до 100 млн долларов в год. Ракеты типа Scud приобрели Египет, Сирия и Вьетнам, ракеты типа Nodong – Иран, Ливия и Пакистан[178]. Северная Корея со своими ракетными программами – сегодня главный источник распространения оружия в мире, несущий реальную глобальную угрозу.
Эта угроза имеет конкретную направленность – страны Запада. Северокорейский режим глубоко враждебен нам. Я вполне допускаю, что он безрассуден настолько, что может решиться на атаку с использованием межконтинентальных баллистических ракет, оснащенных ядерными, химическими или биологическими боеголовками. Чрезвычайно наивно полагать, что этот риск исчез или хотя бы уменьшился в результате недавних жестов доброй воли. Хотя наиболее вероятная цель для подобных атак – Япония, Северная Корея уже располагает или очень скоро получит средства, позволяющие нанести удар как по Америке (Аляске), так и по Европе – Норвегии и Финляндии. Не стоит радоваться и моим соотечественникам. По словам одного из экспертов в этом вопросе, «можно утверждать, что северокорейская программа создания ракет большого радиуса действия угрожает безопасности Западной Европы в еще большей степени, чем безопасности США»[179]. Хотелось бы верить в то, что это соображение заставит европейцев отказаться от своей резкой и необдуманной кампании против планов США по созданию системы ПРО.
Отношение Северной Кореи к подобным возможностям предельно простое. В 1998 году ее официальные средства массовой информации объявили «продолжение разработки, испытания и размещения ракет» делом принципа, однако добавили, что, если Америка хочет прекратить это, она должна «компенсировать потери». В начале 1999 года официальные представители Северной Кореи намекнули, что первоначальный размер такой компенсации составляет 1 млрд долларов в год[180]. Шантаж, а по-другому это не назовешь, начался.
Вместе с тем представители некоторых великих держав не хотят верить, что дело обстоит именно так. Во время визита в Пхеньян летом 2000 года российский президент Путин сделал вид, что поверил обещанию Ким Чен Ира прекратить разработку баллистических ракет, после того как Северная Корея получит возможность использовать ракеты-носители других стран для продолжения собственной космической программы. Как бывший оперативный сотрудник КГБ, г-н Путин должен был бы знать, что это не более чем пустые разговоры. Северной Корее космос нужен лишь для единственной цели – ведения войны. Ким Чен Ир лишь обыграл старую сталинистскую шутку: в 1998 году Северная Корея заявила, что ракета, которая пролетела над территорией Японии, на деле должна была вывести в космос спутник для передачи «бессмертных революционных гимнов» и «Чучхе Корея» с помощью азбуки Морзе. Нужно ли говорить, что таких спутников никто и никогда не видел[181].
Как у России, так и у Китая, который тоже пытается помочь Северной Корее улучшить ее имидж, есть веские основания претендовать на роль посредника между Пхеньяном и Западом. Русские и китайцы отчаянно пытаются не допустить того, чтобы Америка создала эффективную глобальную систему ПРО, поскольку опасаются ослабления действенности своих ядерных сил сдерживания. Им также известно, что Вашингтон видит в Северной Корее главный источник ракетной угрозы. Если им удастся удержать Северную Корею от создания проблем, они получат возможность представить (не без поддержки своих обычных помощников в западных средствах массовой информации) систему ПРО как нечто безответственное, провокационное, ненужное, неосуществимое и т. д. и т. п.
Значительно труднее понять причину той готовности, с которой Госдепартамент США и администрация Клинтона попадаются на северокорейские пропагандистские уловки. Когда в октябре 2000 года г-жа Олбрайт была в Северной Корее, Ким Чен Ир, по-видимому, «сострил» (именно это выражение использовала г-жа госсекретарь), что изображение летящей ракеты Taepodong большого радиуса действия на многочисленных плакатах – это «первый и последний запуск спутника». Американцы всерьез восприняли это «обещание», хотя Ким Чен Ир, по сообщениям, позднее сказал на встрече с представителями Южной Кореи, что оно не более чем «шутка». Острота ли это или шутка, обещание в любом случае не имело смысла. Северная Корея уже обладала ракетами, которые позволяли ей угрожать нам. Она будет продолжать их испытывать и, несомненно, продавать. Единственное, чего нам следует ожидать, так это попыток вытянуть из Запада уступки и деньги.
Вот мы и подошли к третьему, самому свежему аспекту стратегии взаимоотношений Северной Кореи с Западом – налаживанию связей с Югом. По всей видимости, изменить отношение к южному соседу Ким Чен Ира заставило давление Китая, а также экономические трудности. Его коллега, президент Южной Кореи Ким Дэ Чжун, с момента избрания в 1997 году добивался урегулирования отношений с Северной Кореей с помощью того, что он называл «политикой открытых дверей». Однако прогресса не было вплоть до знаменательной встречи двух лидеров, которая состоялась в июне 2000 года в северной столице.
У южнокорейцев, вполне понятно, вспыхнули родственные чувства. Семьи жаждали воссоединения после 50 лет принудительной разлуки. Корейцы уже давно поддерживали идею воссоединения, и теперь, когда экономика Северной Кореи вместе с ее агрессивными устремлениями потерпела очевидный крах, казалось, что оно произойдет на условиях Юга. Корейская «стена» закачалась, когда число людей, приезжающих на встречи (хотя все еще ограниченные) с обеих сторон, возросло. Если воссоединение произойдет на условиях предоставления свободы, оно полностью окупит жертвы тех, кто сражался и погиб во время корейской войны, пытаясь не допустить распространения коммунистической тирании на весь Корейский полуостров. Оно окупит также и огромные усилия Соединенных Штатов, которые все еще держат 30 тысяч своих военнослужащих на границе между Севером и Югом.
Проблема заключается в том, что с открытием дверей для контактов между жителями двух корейских государств не устраняется угроза, которую представляет собой Северная Корея для безопасности Запада, да и Южной Кореи тоже. Никто не знает, когда рухнет коммунистический режим Пхеньяна. Никто не может сказать, произойдет ли это мирным путем или приведет к новому всплеску насилия, которое, увы, так обычно для современной корейской истории.
Хочется верить, что мы увидим повторение событий 1989 года, когда Восточная и Западная Германии объединились, а простые люди ногами проголосовали против коммунизма, в пользу устранения барьеров, которые он возвел. Население Северной Кореи, я уверена, несмотря на годы непрекращающейся пропаганды, хотело бы поступить точно так же, как поступили немцы Восточной Германии. Однако вряд ли у них будет такая возможность. Граница вдоль 38-й параллели заминирована и усиленно охраняется войсками коммунистического режима. Вряд ли кому-то удавалось свободно ее пересечь. Это совсем не то, что «прозрачная» Берлинская стена, – это непроницаемый стальной барьер. Боюсь, что и Ким Чен Ир со своими соратниками вряд ли пойдет по пути мирных реформ. Они при каждом удобном случае демонстрируют свое презрение к Советскому Союзу, который под руководством Михаила Горбачева потерял способность сопротивляться.
• От режима, подобного северокорейскому, можно ожидать чего угодно. Мы должны ясно сознавать, что уступки со стороны Пхеньяна – это попытки выиграть время и получить помощь в то время, как он вбивает клин в отношения между Америкой и Южной Кореей и попутно строит планы по уничтожению последней. Я не думаю, что Северная Корея добьется своего. Но я уверена в том, что дать ей почувствовать наши сомнения когда бы то ни было стало бы верхом безумия. Радует то, что нынешняя администрация США разделяет подобный взгляд.
• Мы должны оказать на Северную Корею такой нажим, который заставил бы ее не приостановить, а полностью прекратить разработку и продажу ракет. Мы должны потребовать предоставления возможности полной инспекции всех соответствующих объектов, с тем чтобы получить гарантии отсутствия оружия массового уничтожения.
• До выполнения вышеназванных условий любая помощь должна быть прекращена, за исключением предельно ограниченных поставок продовольствия в чрезвычайных ситуациях.
• Со стороны Соединенных Штатов было бы благоразумно убедить своего союзника – Южную Корею в том, что при любых контактах с Севером вопросы безопасности играют не менее важную роль, чем вопросы гуманитарные.
• Не следует обходить молчанием проблему ужасающей жестокости Северной Кореи по отношению к собственному народу.