Когда захлопывает за собой дверь и запирает на два замка, у него содрогаются все до единой мышцы. Внезапный яркий свет шибает по глазам.
– Дай полотенце, – говорит он, падая на стул у стола. – И зеркало.
Трей оставляет “хенри” на кухонной стойке и приносит Келу что попросил, а затем тазик с водой и аптечку и висит над ним, пока он промокает нос полотенцем.
– Вы как? – переспрашивает.
Кел улавливает напряжение у нее в голосе. Глубоко вздыхает – чтоб стало поровнее.
– Типа такого, как у тебя вчера, – отвечает сквозь полотенце. – Потрепали хорошо, но бывало и хуже.
Малая нависает еще минуту, смотрит на него, теребит пальцем губу. Затем внезапно отправляется к морозилке, возится в ней. Пока не остановилась кровь, Кел задирает штанину, проверяет колено. Багровое, распухшее, поперек полоса еще темнее, но, поэкспериментировав, Кел почти не сомневается, что не сломано. Ключица наверняка треснула: стоит шевельнуть плечом, как стреляет болью. Правда, очень осторожно ощупав ее, он обнаруживает, что линия прямая. Значит, вправлять не понадобится, это хорошо. Кел определенно предпочел бы не объяснять всего этого врачу.
Трей бросает на стол перед ним два пластиковых пакета со льдом.
– Что еще? – спрашивает.
– Перевязь понадобится, – говорит Кел. – Простыня в уборной на окне, она длинная, снизу полосу можно отрезать. Ножницы вон в том ящике.
Трей идет в уборную, возвращается, мастерит из того, что отрезала, грязную, но годную перевязь. Когда им удается стащить с Кела куртку и приладить перевязь, Трей забирается на кухонную стойку, откуда можно следить за окном.
Нос кровить перестал. Кел ощупывает его, стараясь не показывать малой, что морщится при каждом касании. Нос разнесло вдвое против обычных размеров, но на ощупь очертания вроде не изменились. Дрожь унялась, можно худо-бедно умыть лицо, макая в таз уголок полотенца. В зеркале он смотрится примерно так, как и ожидал: нос похож на помидор, назревают два фингала под глазами, хотя и близко не такие зрелищные, как у малой.
Трей наблюдает за ним.
– Ты глянь на нас, – говорит Кел. Голос такой же глухой и смазанный, как сквозь полотенце. – Парочка битых бродячих дворняжек.
Трей кивает. Не разобрать, насколько все это ее потрясло. На лице по-прежнему эта жесткая, сосредоточенная решимость, какую он слышал у нее в голосе еще во дворе, при оружии. Вроде как не к месту такая решимость у ребенка. Келу кажется, что он должен что-то с этим сделать, но прямо сейчас не сообразит, что именно.
Откидывается на стуле, пристраивает один пакет со льдом к колену, второй – к носу и сосредоточивается на том, чтобы замедлить тело и ум, чтоб заработали как надо. Вспоминает предыдущие драки, какие выпадали ему, чтобы сравнить с этой. Пацаны в школе, несколько раз. Еще этот идиот, бросившийся на него с обрезком трубы на улице после вечеринки, на которой были Кел с Донной в буйные деньки, – решил, что Кел странно посматривает на его девушку, у Кела до сих пор вмятина на ляжке там, куда воткнулся конец трубы. Тот мужик собирался его убить – как и тот, который вмазался чем-то и выскочил из проулка, когда Кел патрулировал, и не успокаивался, пока Кел не сломал ему руку. И вот пожалуйста – Кел опять сидит, теперь на другом краю света, в дальнем углу Ирландии, с разбитым носом. Ему от этого почему-то уютно.
– У нас жила одно время побитая дворняжка, – говорит Трей со своего шестка. – Мы с Бренданом и с папкой шли в деревню и нашли этого пса на дороге. Весь потрепанный и в крови, и лапа больная. Папка сказал, подыхает. Собирался утопить его, чтоб не мучился. А Брендан что? Хотел вылечить ему лапу, папка в итоге сказал, пусть пробует. Еще шесть лет он у нас прожил, тот песик. Хромал, но вообще все шик. Спал на кровати у Брендана. Умер под конец от старости.
Кел никогда столько слов от нее не слышал, тем более без особой цели. Поначалу решает, что так через болтовню у нее выходит напряжение, но глядит, как она смотрит на него, и осознаёт, что́ она делает. Применяет то, чему у него же и научилась, – говорить о чем угодно, что взбредет на ум, чтобы его успокоить.
– Сколько тебе было? – спрашивает Кел.
– Пять. Брен сказал, что имя могу я придумать. Я назвала Шлёпом – у него пятно вокруг глаза было, типа нашлепки. Сейчас что получше придумала бы, но тогда я была маленькая.
– Ты выяснила, откуда он взялся?
– Не. Не отсюда, а то мы б о нем знали. Кто-то, может, выбросил из машины на главной дороге, и он оттуда приполз. Не из выпендрежных собак. Просто черно-белая дворняга.
– Такие лучше всех, – говорит Кел. – Брат твой молодец. – Пробует колено – теперь, когда первый шок сошел, оно вполне служит. – Скажу тебе, мне сейчас лучше, чем я ожидал.
Это, в общем, правда. Ему все еще шатко много где и мутит от проглоченной крови, но в целом могло выйти гораздо хуже. И вышло бы, если б не Трей и “хенри”.
– Спасибо, малая, – произносит он. – Что прикрыла мне задницу.
Трей кивает. Тянется к хлебу, сует пару кусков в тостер.
– Думаете, они б вас прибили?
– Кто знает, – отвечает Кел. – Не рвусь выяснить.
Отнимать у малой заслуги он не хочет, но сомневается, что его бы убили, – ну только если кто-нибудь облажался бы. Он понимает разницу: его били не для того, чтобы прикончить. Как он и говорил Дони, дублинским ребятам внимание, привлеченное к дохлому янки, незачем. Цель была одна – сделать внушение.
Теперь же, когда Трей кого-то подстрелила, расклад может поменяться. Зависит от того, насколько этот Остин уравновешен, насколько убедительным удастся быть Келу и до чего крепко старшой держит в кулаке свою банду. Кел нисколько не расположен звонить сегодня же вечером, но завтра утром точно придется – когда, по разумным прикидкам, Остин проснется.
Трей поочередно присматривает за окном, за тостом и за Келом.
– Ты ружье-то зарядила быстро, – говорит Кел.
– Оно у меня было наготове. Как вы уехали.
– Как ты его из сейфа достала?
– Подглядела комбинацию, когда вы его в тот раз доставали.
Кел порывается прочесть ей лекцию о том, что нельзя браться за ружье, пока ей не дадут на то разрешение и лицензию, но обстоятельства кажутся неподходящими.
– Точно, – говорит. – Откуда такая уверенность, что ты бы в меня не попала?
У малой такое лицо, будто вопрос до того тупой, что едва заслуживает ответа.
– Вы лежали на земле. Я метила выше.
– Точно, – повторяет Кел. Мысль о том, как Трей попадает кому-то из тех мужиков в голову, добавляет ему тошноты. – Ну хорошо.
Выскакивают тосты. Она лезет в холодильник за чеддером, в ящик – за ножом.
– Хотите?
– Не сейчас. Спасибо.
Трей сует сыр между тостами, тарелкой пренебрегает и отрывает кусок, чтоб не тревожить разбитую губу.
– Чего вы не дали мне заставить их разговаривать?
Кел отводит мешок со льдом от носа.
– Малая. Ты на них ружье наставила. Одного из них подстрелила. Что б они тебе сказали? “Ой, да, это мы твоего брата уделали, прости-извини”? Не. Они поклялись бы, что понятия не имеют, что там с ним произошло, хоть знают, хоть нет. И тогда пришлось бы тебе решать, перебить их всех на месте или отпустить по домам. Так или иначе, ответа б не было. Я решил, что гораздо умнее отправить их домой сразу.
Малая обдумывает, осторожно поедая куски сэндвича и болтая ногой. Напряженная сосредоточенность ушла. Глаз темнеет зверскими новыми оттенками, но сама она с виду оживлена и энергична – и телом, и умом. Сегодняшний вечер пошел ей на пользу.
Говорит:
– Хотела их всех перебить.
– Это понятно. Но не перебила. Хорошо.
Трей смотрит на него не до конца убежденно.
– В одного попала, по-любому.
– Ну. Вроде в руку. Двигался нормально, когда они уходили. Все в порядке с ним будет.
– К легавым не пойдет.
– Не, – говорит Кел. – Больница может их вызвать, если он туда подастся. Но скажет, что это случайность – ружье чистил или что-то такое. Они ему не поверят, но поделать с этим смогут мало что.
Трей кивает.
– Они на дубаков похожи?
– Нинаю. Не обратил особого внимания.
– На мой слух, местные.
– Может, – говорит Кел. Остину не хватило бы времени или, скорее, желания прислать ребяток из Дублина. Это работенка для местных рядовых. – Узнала кого-то из них?
Трей качает головой.
– Видела, чем меня били?
– Вроде клюшками для хёрлинга. Но тока хорошо не разглядела. – Отрывается от сэндвича. – Мы небось близко подобрались, так? Иначе они б за нами не ходили.
– Может, – повторяет Кел. – А может, и нет. Может, им просто вся эта канитель надоела. Или они сбесились из-за того, что я Дони отделал.
– Но может.
– Ага, – соглашается Кел лишь отчасти потому, что ей это нужно, что все оно того стоит. – Мы могли.
Через миг Трей говорит:
– Вы злитесь?
– На это у меня сейчас нет времени. Надо сперва порядок навести.
Трей осмысляет, отрывая еще кусок от сэндвича. Кел чувствует, как ей хочется сказать что-то, но помочь ей ничем не может. Роется в аптечке, отыскивает ибупрофен, заглатывает мощную дозу, не запивая.
– Это я виновата, что они с вами так, – говорит Трей.
– Малая, – говорит Кел, – я тебя не виню.
– Я знаю. Тока это правда.
– Ты ж меня не била.
– Дай полотенце, – говорит он, падая на стул у стола. – И зеркало.
Трей оставляет “хенри” на кухонной стойке и приносит Келу что попросил, а затем тазик с водой и аптечку и висит над ним, пока он промокает нос полотенцем.
– Вы как? – переспрашивает.
Кел улавливает напряжение у нее в голосе. Глубоко вздыхает – чтоб стало поровнее.
– Типа такого, как у тебя вчера, – отвечает сквозь полотенце. – Потрепали хорошо, но бывало и хуже.
Малая нависает еще минуту, смотрит на него, теребит пальцем губу. Затем внезапно отправляется к морозилке, возится в ней. Пока не остановилась кровь, Кел задирает штанину, проверяет колено. Багровое, распухшее, поперек полоса еще темнее, но, поэкспериментировав, Кел почти не сомневается, что не сломано. Ключица наверняка треснула: стоит шевельнуть плечом, как стреляет болью. Правда, очень осторожно ощупав ее, он обнаруживает, что линия прямая. Значит, вправлять не понадобится, это хорошо. Кел определенно предпочел бы не объяснять всего этого врачу.
Трей бросает на стол перед ним два пластиковых пакета со льдом.
– Что еще? – спрашивает.
– Перевязь понадобится, – говорит Кел. – Простыня в уборной на окне, она длинная, снизу полосу можно отрезать. Ножницы вон в том ящике.
Трей идет в уборную, возвращается, мастерит из того, что отрезала, грязную, но годную перевязь. Когда им удается стащить с Кела куртку и приладить перевязь, Трей забирается на кухонную стойку, откуда можно следить за окном.
Нос кровить перестал. Кел ощупывает его, стараясь не показывать малой, что морщится при каждом касании. Нос разнесло вдвое против обычных размеров, но на ощупь очертания вроде не изменились. Дрожь унялась, можно худо-бедно умыть лицо, макая в таз уголок полотенца. В зеркале он смотрится примерно так, как и ожидал: нос похож на помидор, назревают два фингала под глазами, хотя и близко не такие зрелищные, как у малой.
Трей наблюдает за ним.
– Ты глянь на нас, – говорит Кел. Голос такой же глухой и смазанный, как сквозь полотенце. – Парочка битых бродячих дворняжек.
Трей кивает. Не разобрать, насколько все это ее потрясло. На лице по-прежнему эта жесткая, сосредоточенная решимость, какую он слышал у нее в голосе еще во дворе, при оружии. Вроде как не к месту такая решимость у ребенка. Келу кажется, что он должен что-то с этим сделать, но прямо сейчас не сообразит, что именно.
Откидывается на стуле, пристраивает один пакет со льдом к колену, второй – к носу и сосредоточивается на том, чтобы замедлить тело и ум, чтоб заработали как надо. Вспоминает предыдущие драки, какие выпадали ему, чтобы сравнить с этой. Пацаны в школе, несколько раз. Еще этот идиот, бросившийся на него с обрезком трубы на улице после вечеринки, на которой были Кел с Донной в буйные деньки, – решил, что Кел странно посматривает на его девушку, у Кела до сих пор вмятина на ляжке там, куда воткнулся конец трубы. Тот мужик собирался его убить – как и тот, который вмазался чем-то и выскочил из проулка, когда Кел патрулировал, и не успокаивался, пока Кел не сломал ему руку. И вот пожалуйста – Кел опять сидит, теперь на другом краю света, в дальнем углу Ирландии, с разбитым носом. Ему от этого почему-то уютно.
– У нас жила одно время побитая дворняжка, – говорит Трей со своего шестка. – Мы с Бренданом и с папкой шли в деревню и нашли этого пса на дороге. Весь потрепанный и в крови, и лапа больная. Папка сказал, подыхает. Собирался утопить его, чтоб не мучился. А Брендан что? Хотел вылечить ему лапу, папка в итоге сказал, пусть пробует. Еще шесть лет он у нас прожил, тот песик. Хромал, но вообще все шик. Спал на кровати у Брендана. Умер под конец от старости.
Кел никогда столько слов от нее не слышал, тем более без особой цели. Поначалу решает, что так через болтовню у нее выходит напряжение, но глядит, как она смотрит на него, и осознаёт, что́ она делает. Применяет то, чему у него же и научилась, – говорить о чем угодно, что взбредет на ум, чтобы его успокоить.
– Сколько тебе было? – спрашивает Кел.
– Пять. Брен сказал, что имя могу я придумать. Я назвала Шлёпом – у него пятно вокруг глаза было, типа нашлепки. Сейчас что получше придумала бы, но тогда я была маленькая.
– Ты выяснила, откуда он взялся?
– Не. Не отсюда, а то мы б о нем знали. Кто-то, может, выбросил из машины на главной дороге, и он оттуда приполз. Не из выпендрежных собак. Просто черно-белая дворняга.
– Такие лучше всех, – говорит Кел. – Брат твой молодец. – Пробует колено – теперь, когда первый шок сошел, оно вполне служит. – Скажу тебе, мне сейчас лучше, чем я ожидал.
Это, в общем, правда. Ему все еще шатко много где и мутит от проглоченной крови, но в целом могло выйти гораздо хуже. И вышло бы, если б не Трей и “хенри”.
– Спасибо, малая, – произносит он. – Что прикрыла мне задницу.
Трей кивает. Тянется к хлебу, сует пару кусков в тостер.
– Думаете, они б вас прибили?
– Кто знает, – отвечает Кел. – Не рвусь выяснить.
Отнимать у малой заслуги он не хочет, но сомневается, что его бы убили, – ну только если кто-нибудь облажался бы. Он понимает разницу: его били не для того, чтобы прикончить. Как он и говорил Дони, дублинским ребятам внимание, привлеченное к дохлому янки, незачем. Цель была одна – сделать внушение.
Теперь же, когда Трей кого-то подстрелила, расклад может поменяться. Зависит от того, насколько этот Остин уравновешен, насколько убедительным удастся быть Келу и до чего крепко старшой держит в кулаке свою банду. Кел нисколько не расположен звонить сегодня же вечером, но завтра утром точно придется – когда, по разумным прикидкам, Остин проснется.
Трей поочередно присматривает за окном, за тостом и за Келом.
– Ты ружье-то зарядила быстро, – говорит Кел.
– Оно у меня было наготове. Как вы уехали.
– Как ты его из сейфа достала?
– Подглядела комбинацию, когда вы его в тот раз доставали.
Кел порывается прочесть ей лекцию о том, что нельзя браться за ружье, пока ей не дадут на то разрешение и лицензию, но обстоятельства кажутся неподходящими.
– Точно, – говорит. – Откуда такая уверенность, что ты бы в меня не попала?
У малой такое лицо, будто вопрос до того тупой, что едва заслуживает ответа.
– Вы лежали на земле. Я метила выше.
– Точно, – повторяет Кел. Мысль о том, как Трей попадает кому-то из тех мужиков в голову, добавляет ему тошноты. – Ну хорошо.
Выскакивают тосты. Она лезет в холодильник за чеддером, в ящик – за ножом.
– Хотите?
– Не сейчас. Спасибо.
Трей сует сыр между тостами, тарелкой пренебрегает и отрывает кусок, чтоб не тревожить разбитую губу.
– Чего вы не дали мне заставить их разговаривать?
Кел отводит мешок со льдом от носа.
– Малая. Ты на них ружье наставила. Одного из них подстрелила. Что б они тебе сказали? “Ой, да, это мы твоего брата уделали, прости-извини”? Не. Они поклялись бы, что понятия не имеют, что там с ним произошло, хоть знают, хоть нет. И тогда пришлось бы тебе решать, перебить их всех на месте или отпустить по домам. Так или иначе, ответа б не было. Я решил, что гораздо умнее отправить их домой сразу.
Малая обдумывает, осторожно поедая куски сэндвича и болтая ногой. Напряженная сосредоточенность ушла. Глаз темнеет зверскими новыми оттенками, но сама она с виду оживлена и энергична – и телом, и умом. Сегодняшний вечер пошел ей на пользу.
Говорит:
– Хотела их всех перебить.
– Это понятно. Но не перебила. Хорошо.
Трей смотрит на него не до конца убежденно.
– В одного попала, по-любому.
– Ну. Вроде в руку. Двигался нормально, когда они уходили. Все в порядке с ним будет.
– К легавым не пойдет.
– Не, – говорит Кел. – Больница может их вызвать, если он туда подастся. Но скажет, что это случайность – ружье чистил или что-то такое. Они ему не поверят, но поделать с этим смогут мало что.
Трей кивает.
– Они на дубаков похожи?
– Нинаю. Не обратил особого внимания.
– На мой слух, местные.
– Может, – говорит Кел. Остину не хватило бы времени или, скорее, желания прислать ребяток из Дублина. Это работенка для местных рядовых. – Узнала кого-то из них?
Трей качает головой.
– Видела, чем меня били?
– Вроде клюшками для хёрлинга. Но тока хорошо не разглядела. – Отрывается от сэндвича. – Мы небось близко подобрались, так? Иначе они б за нами не ходили.
– Может, – повторяет Кел. – А может, и нет. Может, им просто вся эта канитель надоела. Или они сбесились из-за того, что я Дони отделал.
– Но может.
– Ага, – соглашается Кел лишь отчасти потому, что ей это нужно, что все оно того стоит. – Мы могли.
Через миг Трей говорит:
– Вы злитесь?
– На это у меня сейчас нет времени. Надо сперва порядок навести.
Трей осмысляет, отрывая еще кусок от сэндвича. Кел чувствует, как ей хочется сказать что-то, но помочь ей ничем не может. Роется в аптечке, отыскивает ибупрофен, заглатывает мощную дозу, не запивая.
– Это я виновата, что они с вами так, – говорит Трей.
– Малая, – говорит Кел, – я тебя не виню.
– Я знаю. Тока это правда.
– Ты ж меня не била.